Перевод К. Чухров

Отцу Иакову, отцу Варахиелу, членам братства табакинского монастыря св. Георгия


1. Представительство

Вот-вот ночь началась и лягушки покидают свою дневную обитель
И через сотни сантиметров направляются к прудам, лужицам, канавам;
Они должны преодолеть полное неожиданных встреч и противоречий расстояние,
С каждой минутой изменчивое, поскольку
Их направление не управляется разумом, тем более, инстинктом.
Они, отдавшись во власть логике воздуха,
С видом делового человека перемещаются из тьмы во тьму и так приближаются к ночи.
Их тела разыскивают друг друга, но когда обретают, удивляются.
В чем их нужда посюсторонняя? Очень во многом,
Но только тогда, когда мирно перемещаются к будущему,
Так, без ожидания чего-то, значит, ничто и не пребывает в бытии пред ними;
Они выходят и возвращаются туда, откуда вышли и куда вновь возвратятся.
И вот, только что выстроила ночь разбредшуюся армию лягушек, —
Их направления управляются протяжным внутренним зовом,
Той гармонией вечного голоса, которой они
Воссоединяются с ежедневным своим бытием.
Так было вчера, так будет всегда:
Они выходят из прудов и лужиц только затем,
Чтобы вернуться к прудам и лужицам,
Обзаведясь всем тем, чем в прудах и лужицах не обзавестись.
Это то знание, которое делает непригодным для них не мышление,
А желание мыслить и вечный страх, что прогресс прерваться может.
Их сердцебиение учащается только тогда,
Когда приближаются и видят уже воду и друг друга.


2. Песнь путника

…Что оно сегодня повидало,
Каких, скажем, птиц наловило мое уставшее воображение
В этом косом лесу, где его страх не должен
Надеяться, что — угасший — возродится,
И, как потухший огонь, чьей-то рукой воспламенится?
Ничего, совсем ничего.
А сейчас, когда ночь опустилась, хоть на что-то, наверное, набредет,
Но что-то такое, отставшее от своих здоровых собратьев,
Что, конечно же, будет не тем,
Чем днем оно должно было предстать.
Сверчков увядший ритм
С любовью повторяет дневное горение;
Уже пройденному и в воображении чуть превосходящему
Дневное напряжение
На мою тень указывает,
В которой луна некий отрезок времени заперла.
Прежде чем свершить это, луна, конечно,
Более благостных намерений была полна,
Но убедившись, что не справиться ей с этим,
В моем унявшемся, без надежды, воображении
Так поспешно и надежно поселилась,
Что взор мой ухватил лишь времени малейший фрагмент,
И фрагмент этот мне лишь лунные желания явил…


3. Некто, не подражавший никому

Все же, если я и подражал кому-то,
Подражал отхожему месту, деревянному домику,
Подражал вот этому узкому домику, конкретному отхожему месту,
Покосившемуся не от ветра, не от дождя
Или от целой серии непогоды,
А от всей совокупности,
И даже не от всей,
А от совокупности, подразумеваемой в идее,
Из которой родился план отхожего места.
Следовательно, я подражал всему и каждому,
Позволяющему быть использованным до сотворения
Или, скажем просто, задолго до реализации в практике,
Т. е. все еще пребывая в идее.


4. Следуя за сном

Его глаза расширяются безмерно, без нас,
Чтобы в чем-то конкретном признаться, а Он,
Он в ветряную погоду пришел, в ветряную погоду Он
Пришел, чтобы сказать что-то,
Когда ветряная погода унесла,
Тогда Он явился сказать что-то,
Мы смотрели туда, куда его ветер унес,
А его голос был с нами, здесь,
Поэтому мы знали, что он пришел
Сказать нам конкретное, зыбкое что-то,
Нам, один из которых есть тот,
Кто пришел в ветряную погоду хрупкое,
Конкретное что-то сказать,
Кто был одним из нас,
Кто меж нами
На глубокий сосуд походил,
Кто пришел, чтобы сказать,
Чтобы открылось нам, что Он должен сказать,
И нам что-то сказать,
Нам, где каждый был тем, кто
В ветряную погоду пришел,
Пришел, чтобы сказать,
Когда наши глаза расширяются
И в откровении тонут
В тишину, созревшую к свершению слова,
Нависшую как воздух
Перед большим дождем, как
Как неприметная
Любовь всесказительница,
Не Ему одному принадлежащая, которую Ему
пересказывать,
Одному из нас,
Который пришел сказать что-то,
Сказать,
Что меж нами словом свершилось
И не настигло нашего слуха только затем,
Чтоб ветер унес того, кто пришел,
В ветряную погоду пришел,
Чтобы сказать то, что-то чтобы сказать,
Что в ветряную погоду словом свершилось,
Что осколочное порхание, один этот простой осколочный танец
На глазах у наших рук унес
Глубокий сосуд, зовом разлетевшихся осколков
Из наших рук похищенный,
Чего нашим рукам в ветряную погоду не достало,
Дабы словом свершилось, чему нами понятым, нами сказанным
быть полагалось,
Когда Он в ветряную погоду пришел,
Он один когда пришел
В ветряную погоду сказать что-то,
Он, Он один сквозь ветер когда ступил к нам.


5. Встреча

И все же, куда могли исчезнуть мои сомнения,
Где они во мне и какими путями управляют, куда направляют мое равнодушие,
Вызванное сознанием, что каждая принадлежность к женскому роду полна верности,
В тени горбатых ног которой от земли тянутся отроческие наши глаза,
Некогда невинно торжествующие, а теперь, на исходе всякой трезвости,
Жаждущие подведения итога и классификации? Но
Они живут в своих желаниях и опережают то, к чему сердцем стремятся.
Они сами с собой изменяют памяти, которая все еще чужда им,
Все еще не может вместить в себя новую скорость их движения,
Новую, приметную комбинаторику условностей.
Где они пребывают во мне? Не солнечного света, жары остерегается ее правда,
Нашедшая приют в тени моей мужской скорби,
И так стережет расстояние между принудительностью игры и тем голосом,
Частота которого зависит от изменчивости все того же расстояния,
Которое, со своей стороны, вовсе не исключено, что управляется согласием
Между ее игрой и ее игру окружающим моим голосом,
Высота которого ежедневно расширяет границы игры,
Ежедневно отнимает силу у ее беспомощности. Но
Осевшей на дно моей памяти, ей, моей возлюбленной,
Никогда не быть вечно обиженной этой вот буйволицей,
Которая смогла одарить независимостью себя, глазастую и ушастую,
Идущую дорогой, по которой,
Не может ходить ни одно полное цели существо. И именно тогда,
Когда мы объемлем возможность не быть совершенными и полными.
Или лишиться, постоянно чего-то лишаться —
Нам дается возможность постичь
В себе автономию этой вот буйволицы, обиженно глазеющей
В направлении чего-то от нас же утаенного, ее тягучее волнение, ее оргазм, —
Среднеарифметический между нашим и ее словом,
Существенный и крутящийся вокруг оси биологического времени,
Чему подчиняемся вопреки собственной же чести, также
Соблюдая правила, как против тысячи других условностей.
Так вот — любит, кем сейчас являюсь.


6. Вербное Воскресенье

Был я возбужден.
Всю ночь боролся с дьяволом.
Теперь устал и стою здесь, в каменными стенами огражденном в моем царстве,
В той моей жизни, которую плющ ко мне ведет.
«А Он объял его тогда, когда нас там не было,
Когда время то не было по миру рассыпано.
Он во славе вступил в Иерусалим,
Сегодня Он во славе вступит в Иерусалим».
В глазах тех, кто сейчас нами изображается,
Движется нищета и отражено безграничное пространство,
Которое объял Христос,
Объял каждую секунду,
Которую мы полны им.
«А тебя я должен спросить, почему отчуждаешься от этого славного праздника?
Какой ответ даешь ты Господу за твои грехи,
В которых не покаялся?
Почему отчуждаешься от этого славного праздника в себе?»
Он есть глаз, который читает только ту книгу,
Которую закрывают и не читают больше.
И я это знал: тому, что там происходит,
Я должен учиться заново.
Заново.
«В памяти имеется все,
Все кроме того, что должно родиться,
Вот, сейчас, вот, в эту минуту должно родиться».
Нами означаются простейшие истины:
Они друг с другом сводят ликующие взаимопонимания,
Существовавшие к обнаружению теми,
Кто нами изображается.


7. Вдова

Послушай, послушай,
Кого вспоминаешь,
Кто в моем лице в тебе живет,
Тот уже умер.
Его руки разводят огонь не к чьей-то жажде
И не к сказанному слову.
Они к покою друг друга ищут,
Запутавшиеся друг в друга Его руки к вечности друг друга ищут.
Послушай, послушай, на твоей тропе давно зацвела тишина
И своим шелестом угощает смирившихся с чужой усталостью,
Кому лицо покрыла улыбка, улыбка.
«Через грехи,
Через грехи, способные к исчезновению и пророждению вновь,
Собрался я в пропасть».
О чьих же грехах говорили, радость моя?
Кого искали безымянными птицами полнокровные поля,
Которые не помогли моей душе,
Которые меня не спасли?
Чем же я назвал все то, что опережало нас,
Друг друга оттолкнуть велело?
Как же я назвал то время, которое меж нами стояло,
Слезу, которая не приняла тебя?
«Да и зачем им нас обманывать, спящими прикидываться?
Ведь достаточно им сна единственного, в котором мы ко встрече с ними
Пребудем».
Разве не в тебе соберется все,
Чем ты и здесь много раз заулыбалась в лице твоей борьбы со словами,
На что смиренно, смиренно глядел мой протяжный левый глаз,
Моя покорная мимолетность.
Ты должна выстоять свою смерть повсюду,
Вокруг меня повсюду,
И в том дремучем лесу, и в словах, и во мне,
Вокруг меня повсюду.