§3. ИДЕЙНЫЕ ТЕЧЕНИЯ НАЦИОНАЛЬНО- И СОЦИАЛЬНО-

ОСВОБОДИТЕЛЬНОГО ДВИЖЕНИЯ

 

Национально- и социально-освободительное движение Грузии XIX века являлось составной частью российского революционно-демократического движения и посредством него — мирового революционного процесса[1]. Такие значительные явления этого процесса, каковыми были, например, Великая французская революция, декабристское и народническое движение в России, национальные восстания в Польше, Венгрии, Италии и ряде других стран Европы, Азии, Африки и Америки, с самого начала находили отклик[2] и, особенно со второй половины XIX века, оказывали значительное воздействие на национально- и социально-освободительное движение Грузии.

Основным содержанием мирового революционного движения XVIII—XIX веков был переход от феодализма к капитализму. Этот факт нашел отражение в идейно-политических движениях всех более или менее развитых стран, перед которыми стояла прежде всего задача идеологической подготовки буржуазно-демократического переворота. Осуществление этой задачи почти везде выпало на долю просветительства, которое, как известно, наряду с предшествовавшим ему ренессансным гуманизмом и последующим утопическим социализмом, явилось одним из величайших общественных и культурных движений. Возникшее в Европе в эпоху ранних буржуазных революций и направленное против феодализма просветительское движение в XVIII—XIX веках широко распространилось во всем цивилизованном мире — от Голландии, Англии и Германии до родины Ренессанса — Италии, от буржуазных Соединенных Штатов Америки до царской России, Китая и Японии. Классической страной Просвещения была Франция. Великие французские просветители были властителями дум мыслителей нового времени, смело выступавших против феодализма и его пережитков во всех сферах общественной жизни[3].

Просветительство было многосторонним, многогранным идейным движением. В нем выделялись либеральное, радикальное, демократическое и даже утопическо-социалистическое течения, хотя их общее содержание выражало интересы борющегося против феодализма третьего сословия. Просветительство имело свое философское и экономическое учение, свою политическую и эстетическую теорию. На плечах Просвещения выросли немецкая классическая философия, английская политическая экономия и французский социализм, на основе творческой и критической переработки которых в 40-х гг. XIX века в Германии возник марксистский социализм. Его идеология по своему содержанию представляла собой результат наблюдения за экономической жизнью передовых западноевропейских капиталистических стран и анализа классовых противоречий капитализма. По своей теоретической форме марксистский социализм являлся «дальнейшим, как бы более последовательным развитием принципов, выдвинутых великими французскими просветителями XVIII века»[4].

Идеи великих людей, считавших мыслящий разум единственной судьей всего существующего и подготовлявших народное сознание для приближающейся революции во Франции, должны были сыграть еще большую роль в идейно-политическом движении экономически отсталых стран, в которых и в XIX веке противоречия, возникавшие между феодальными и буржуазными производственными отношениями, являлись почти такими же несозревшими и невыявившимися, как и в передовых западноевропейских странах в XVIII веке. Сходные материальные условия должны были порождать одинаковые духовные потребности и идейно-политические задачи. Совершенно естественно, что все XIX столетие проходило под влиянием Великой французской буржуазной революции и французской просветительской идеологии и утопического социализма в экономически отсталых странах.

С другой стороны, в XIX веке обнаружилось, что победа «большинства нации» над «меньшинством» во Французской «буржуазной революции в действительности означала победу крупной буржуазии, малочисленной верхушки третьего сословия. Царство разума оказалось идеализированным буржуазным обществом. Поэтому в XIX веке из просветительства окончательно выделился утопический социализм (Сен-Симон, Фурье, Оуэн и др.), который выдвинул требование о создании нового, действительного царства всеобщего благоденствия. При этом единственным судьей всего существующего утопический социализм считал главным образом разум и пропагандировал неосуществимую в тогдашних условиях задачу — освободить все угнетенное человечество путем осуществления ряда разумных мероприятий[5].

С 40-х гг. XIX века действительные интересы угнетенных стал выражать пролетарский социализм, созданный К. Марксом и Ф. Энгельсом, однако мировоззрение просветителей и социалистов-утопистов господствовало еще долго в тех странах, где «все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостничеством и его остатками»[6].

Одной из таких стран являлась Российская империя, где просветительская и революционно-демократическая мысль развивалась в течение длительного времени, однако, обогащенная опытом западноевропейской мысли, пытаясь перегнать, свою предшественницу — западную просветительскую мысль, все с большей сознательностью боролась одновременно и за демократию, и за социализм. Так было на этапе высшего подъема русской просветительской революционно-демократической и утопической социалистической мысли 40-х—70-х гг. XIX века, когда она наглядно показывала нераздельное единство материализма, реализма, революционного демократизма и утопического социализма, оставаясь все-таки в пределах домарксистского, крестьянско-буржуазно-демократического мировоззрения[7].

Как западноевропейские просветители XVIII века, так и великие русские просветители XIX века были одушевлены «горячей враждой к крепостному праву и всем его порождениям в экономической, социальной и юридической области. Это первая характерная черта «просветителя». Вторая характерная черта, общая всем русским просветителям, — горячая защита просвещения, самоуправления, свободы, европейских форм жизни и вообще всесторонней европеизации России. Наконец, третья характерная черта «просветителя» — это отстаивание интересов народных масс, главным образом крестьян (которые еще не были вполне освобождены или только освобождались в эпоху просветителей), искренняя вера в то, что отмена крепостного права и его остатков принесет с собой общее благосостояние и искреннее желание содействовать этому... Просветители не выделяли как предмет своего особенного внимания ни одного класса населения, говорили не только о народе вообще, но даже и о нации вообще»[8].

Русские народники, являвшиеся наследниками русских просветителей, попытались выделить из всей нации крестьянство и провозглашали своей главнейшей целью установление всеобщего благоденствия путем его освобождения. Однако потерпели поражение, не сумев поднять крестьянство на революционную борьбу. Они были вынуждены возвратиться к просветительскому утопическому идеалу установления всеобщего благосостояния путем просвещения и обогащения всего народа, исполняя по существу роль представителей радикальной демократии.

В тесном единстве с русской просветительской революционно-демократической и утопической социалистической мыслью, и главным образом через нее, с западноевропейским просветительством и утопическим социализмом развивалась просветительско-социалистическая мысль народов, входивших в Российскую империю, в том числе и грузинского народа. Грузинское просветительское движение было частью русского и мирового просветительства. Теоретическими  источниками грузинского просветительства являлись западноевропейская и особенно русская передовая мысль. Великие русские революционные просветители — В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов, являвшиеся материалистами в философии, революционерами-демократами в политике, реалистами в литературе, патриотами-интернационалистами в области межнациональных отношений, были учителями грузинских просветителей-демократов. На грузинское просветительство оказало влияние и западное просветительство, которому также не были чужды революционный дух материализма, реализма, демократизма и патриотизма.

Отсталость экономической жизни в Грузии не создавала благоприятных условий для широкого распространения просветительских идей, хотя мировая история знает не один пример, когда культурное развитие той или иной страны не следовало автоматически за ее экономическим развитием. Именно экономические и политические трудности Грузии побуждали ранних грузинских просветителей со второй половины XVIII века искать пути возрождения родины, тем более что такие поиски велись в соседней России, общественная мысль которой, несмотря на национальные особенности, развивалась по примеру французского просветительства, являвшегося антифеодальной, буржуазно-демократической идеологией. В конечном счете такое же содержание выражали отдельные просветительские идеи, распространявшиеся в Грузии уже с середины XVIII века[9]. Таким образом, грузинское просветительство как результат идейного отражения экономического и политического положения зародилось еще во второй половине XVIII и первой половине XIX века. Это было раннее грузинское просветительство, содержащее отдельные элементы либерального и демократического патриотизма, чаще всего вместе с консервативными идеями прогрессивного слоя дворянства и широких народных масс. Самыми выдающимися представителями начального этапа раннего грузинского просветительства были Вахушти Багратиони, Антон Багратиони, Александр Амилахвари и Давид Гурамишвили, среднего этапа — Иоанн Багратиони, Давид Багратиони и Александр Чавчавадзе, а конечного этапа — Соломон Додашвили, Николоз Бараташвили, Григол Орбелиани, Георгий Эристави и Димитрий Кипиани. Со своей стороны, раннее грузинское просветительство было наследником многовековых гуманистических традиций грузинской общественной мысли от Шота Руставели и Иоанна Петрици до Арчила Багратиони и Сулхан-Саба Орбелиани. Недостаточность социально-экономической основы грузинского просветительства ко времени его зарождения восполнялась богатыми гуманистическими традициями прошлого.

В результате развития экономической и политической жизни, обострения классовой борьбы и расширения национально-освободительного движения в Грузии в 50-х—70-х гг. XIX века сильно развились революционно-демократические тенденции просветительской идеологии, которые были направлены не только против реакционного царизма и феодального дворянства, но и обыкновенного либерализма. К этому времени в просветительской идеологии национально-революционного движения постепенно формируются гуманистическо-демократическое, радикально-демократическое, народническо-демократическое идейные течения («Даси»). Это был классический период грузинского просветительства, когда идеология национально-освободительного движения все еще не была окончательно расколота и зародившиеся в ней идейные течения выражали интересы более или менее единого третьего сословия (крестьянства, ремесленников, полупролетариев, мелких торговцев, мелкой буржуазии и обнищавших дворян). По существу в революционно-демократической к тому времени национальной и социальной программе просветителей, которая была рассчитана на основание общества всеобщего благосостояния вместо отжившего крепостничества, нередко проявлялся наряду с демократизмом, не отделенным от социализма, и либерализм, а сами либералы боролись против реакционной национальной политики царизма в союзе с демократами.

В 80-х—90-х гг. XIX века настал конечный период просветительского идейно-политического  движения,  когда, ввиду сравнительно быстрого развития капитализма и дальнейшего усиления процесса возникновения новых общественных классов, происходит новое перераспределение идейных сил. Либералы и бывшие народники объединяются с гуманистами радикал-демократами, а как их противоположность на общественной арене появляются  социал-демократы.  Этот процесс дифференциации и консолидации идейных течений национально-освободительного движения Грузии, начавшийся в 90-х гг., завершается созданием политических партий национальной буржуазии и пролетариата к началу XX века, когда организационно оформились социал-федералисты и социал-демократы. Это явление было показателем того, что в Грузии начался новый, пролетарский период классовой и национальной борьбы, когда демократическое преобразование общества, низвержение царизма и полное искоренение остатков крепостничества путем народной революции стали из абстрактных мечтаний интеллигентов, непосредственными практическими вопросами живого движения широких народных масс.

В новых условиях развитой классовой борьбы, когда окончательно было нарушено раннее единство третьего сословия и социализм отделился от демократизма, когда на месте просветительского революционного демократизма и крестьянского радикализма встал, прежде всего, революционный социал-демократизм, программа гуманистического и радикального идейных течений грузинского просветительства казалась как бы умеренно-либеральной, но по существу она сохраняла демократическое содержание, поскольку представляла собой национально-освободительную идеологию, направленную против царизма и остатков крепостничества.

Демократы-гуманисты, демократы-радикалы и демократы-народники отличались друг от друга не классовым содержанием своего мировоззрения, а радикальностью своих общественно-политических взглядов. Все, что было революционным и демократическим в мировоззрении просветителей — представителей всех трех идейных течений национально-освободительного движения Грузии второй половины XIX века, объективно выражало интересы третьего сословия, буржуазной демократии, трудящихся собственников города и деревни в борьбе против самодержавия, крепостничества и капитализма.

Гуманистическо-демократическое течение. Первое идейно-литературное течение («Пирвели даси» — «Первая группа») грузинской революционно-демократической просветительской мысли второй половины XIX века сложилось в 1861 г. в идейных столкновениях между представителями старого и нового поколений на страницах журнала «Цискари» («Заря») по вопросам грузинского языка и литературы, а по существу, по общественно-политическим вопросам отношения к крепостному праву. Новое поколение составляла передовая часть грузинской молодежи, «испившая воду Терека», т. е. получившая образование в России, и названная по-грузински «тергдалеулни». Это были грузинские просветители-шестидесятники, широко развернувшие идейную борьбу против крепостнического и колониального гнета, продолжившие и развившие патриотические и демократические традиции ранних грузинских гуманистов и просветителей. Первый литературный орган этого течения «Сакартвелос моамбе» («Вестник Грузии») непосредственно развил дальше ранние просветительские идеи, зародившиеся сначала в журнале Соломона Додашвили «Литературные части Тифлисских Ведомостей» (1832), а потом расширившиеся в журнале «Цискари» Георгия Эристави и Иванэ Кереселидзе. Со второй половины 60-х и до второй половины 70-х гг. главные представители «Пирвели даси» сотрудничали в газете «Дроэба» («Время») и журнале «Кребули» («Сборник»). С 1877 г. органом гуманистическо-демократического направления был журнал (с 1886 г. газета) «Иверия» («Грузия»), который защищал будто бы сравнительно умеренную, но по существу революционную, антикрепостническую и антикапиталистическую, патриотическо-демократическую и гуманистическо-просветительскую программу общественных преобразований.

Социальной основой «Пирвели даси» было сельское население Грузии без различия сословий (классов), главным образом третье сословие, крестьянство, противостоявшее царизму, консервативному дворянству и иностранной буржуазии. «Пирвели даси» признавала необходимость развития промышленности в Грузии, однако считала, что способствовать этому могут передовые представители землевладельческого дворянства. Классовую борьбу за национальное и социальное освобождение народа она считала нежелательной, а надежду на восстановление национальной государственности возлагала на демократизацию русского общества и на равноправный братский союз между русским и грузинским народами. Ее идеалом было свободное от социального и национального угнетения «справедливое общество», в котором все бы трудились на благо личного и общественного благосостояния. Она не требовала немедленного упразднения частной собственности и классов, несмотря на то, что выступала сторонником всеобщего национального благоденствия, т. е. социализма, и надеялась, что на благо всей нации можно использовать даже классовые учреждения прогрессивного дворянства. В патриотическо-демократическом мировоззрении представителей «Пирвели даси» сочетались национально-революционный демократизм и абстрактный гуманизм, критическо-материалистический реализм идеализм, утопизм и либерализм. Потому-то эта группа и названа гуманистическо-демократическим идейным течением грузинского революционного просветительства. Гуманистическо-просветительская, казалось бы умеренно-либеральная, программа этой группы по существу имела революционное, патриотическо-демократическое содержание. В буржуазно-демократический период (1864—1895 гг.) национально-овободительного движения Грузии она объективно отражала потребности демократического национального развития страны.

Главой гуманистическо-демократической «Пирвели даси» был И. Г. Чавчавадзе, к которому по мировоззрению ближе всех стояли А. Р. Церетели, Я. С. Гогебашвили, позднее — А.М. Казбеги и Важа-Пшавела.

Илья Чавчавадзе. В славной когорте выдающихся грузинских общественно-литературных деятелей второй половины XIX века яркой фигурой является Илья Григорьевич Чавчавадзе (1837—1907) — идейный руководитель национально-освободительного движения, пламенный борец против крепостничества, мечтавший о всеобщем труде, свободе и равенстве.

 Родился И. Чавчавадзе в Кахети, в одном из живописных уголков Грузии, с. Кварели (ныне районный центр Грузинской ССР). Начальное образование получил в родном селе у деревенского священника, который учил его вместе с крестьянскими детьми. В 1848 г. мальчика привезли в Тбилиси и определили в частный пансион. С 1852 г. он ученик Тбилисской гимназии. С 1857 г. по 1861 г. И. Чавчавадзе являлся студент юридического факультета Петербургского университета. Патриотическая искра, горевшая в сердце будущего поэта еще на родине, разгорелась в пламя после глубокого изучения им передовой общественно-политической и эстетическо-философской мысли России и Западной Европы. В Петербурге завершилось формирование его гуманистическо-демократического мировоззрения. Во времена студенчества и сгруппировалась вокруг Ильи Чавчавадзе та часть передовой грузинской молодежи, которая подняла знамя идейно-литературной борьбы против консервативного течения грузинской общественной мысли (1861 г.) на страницах «Цискари», а затем, после возвращения на родину, «Сакартвелос моамбе» («Вестник Грузии») — 1863 г.

В 1864—1873 гг. Илья Чавчавадзе работал мировым посредником и судьей в Душети. В то же время он глубже знакомится с жизнью родного народа, собирает многочисленные образцы устного народного творчества, заканчивает и публикует свои ранее начатые крупные художественные  полотна, продолжая бороться против своих идейных и литературных противников-консерваторов.

В 1873 г. И. Чавчавадзе оставляет государственную службу и возвращается в Тбилиси. В 1875 г. он возглавляет нарождавшееся в Грузии первое общественное кредитное учреждение — дворянский поземельный банк Тифлисской губ., стремясь использовать его для возрождения национальной экономики и финансирования культурных учреждений. В 1877 г.. И. Чавчавадзе основал газету гуманистическо-демократического направления — «Иверия», принимал самое активное участие в создании и деятельности почти всех нарождавшихся в ту пору национальных культурных и экономических учреждений (общество по распространению грамотности среди грузин, грузинский театр, народные школы, банк и т. д.). С этой поры гуманист-демократ ведет острые споры по вопросам общественно-политической программы национально-освободительного движения Грузии сначала с либералами и радикал-демократами, а затем с народниками, борясь в то же время вместе с ними против защитников колониальной политики самодержавия (Катков, Яновский). В 80-х гг. И. Чавчавадзе создает выдающиеся художественные и публицистические произведения, проникнутые духом патриотизма, гуманизма и революционного демократизма. Демократическую программу защищал он и в 90-е гг., ведя ожесточенную полемику как против, старшего поколения общественных деятелей, в частности радикал-демократов, так и против молодых публицистов, объявивших себя социал-демократами. Ту же программу продолжал защищать он и в бурные годы первой русской революции, являясь членом Государственного совета. В годы спада революции Илья Чавчавадзе страстно защищал проект отмены смертной казни.[10]

Воспитанный на передовых воззрениях грузинских, русских и западноевропейских писателей старого и нового времени, Илья Чавчавадзе в течение полувека боролся во имя свободы родного народа, во имя всеобщего блага. Он был и остался до конца дней своих великим демократом, просветителем-борцом, выражавшим интересы широких народных масс, людей труда. С именем И. Чавчавадзе связан прежде всего идейный переворот в идеологии национально-освободительного движения Грузии второй половины XIX века. Он был великим революционером, который вместе с другими просветителями идейно подготавливал народ к приближающейся демократической революции. Однако И. Чавчавадзе был писателем-просветителем, который вел пропаганду прогрессивных, национально-революционных и демократических идей, а не руководителем организационно и политически уже сложившейся революционной партии, теоретически и практически возглавлявшей борьбу народа. Главным оружием просветителей были слово и идея. Как говорил В. И. Ленин, слово также является делом в ту эпоху, когда нет открытого политического выступления масс[11]. Этим и объясняется, что И. Чавчавадзе свойственно колебание между либерализмом и демократизмом, хотя от его творчества веет духом классовой борьбы и, в конечном счете, в нем демократ берет верх над либералом, материалист — над идеалистом.

В творчестве И. Чавчавадзе дана революционно-демократическая критика крепостничества и вообще всякого несправедливого общества, показана необходимость его упразднения или же свержения. И. Чавчавадзе объективно воспитывал революционный «класс», который впервые проявил всю силу в эпоху революции 1905 года. Следует отметить, что и субъективно И. Чавчавадзе не был противником революции как крайнего средства восстановления общественной справедливости и достижения народной свободы, а факты борьбы между эксплуатируемыми и эксплуататорами сам же превосходно отразил в своих произведениях. Но в условиях колониальной Грузии великому просветителю казалось практически неизбежным медленное и постепенное преобразование общественной жизни мирным путем.

Однако эти будто бы умеренные с политической точки зрения взгляды не мешали гуманисту и просветителю мечтать о благоденствии всей нации, всего человечества, о том справедливом обществе, в котором осуществился бы великий лозунг «братства, единства, свободы и равенства» трудящегося люда. Об этом мечтал молодой Илья Чавчавадзе в 60-х гг., считая главными условиями установления справедливого общества, основанного на всеобщем труде и частной собственности, уничтожение крепостничества, «освобождение труда» и выражая тем самым революционно-демократические, т. е, по существу буржуазно-демократические, стремления и социалистические мечты передовых сил нации, трудового народа. Об этом мечтал стоявший у порога XX века уже немолодой И. Чавчавадзе, который, казалось, все больше убеждался в том, что идеальное общество будущего должно быть социалистическим, что означает «упразднение неравномерного распределения имущества и доходов между людьми, устранение всякого классового господства и, по мере возможности, всяких классовых различий, возвышение трудовых классов и содействие их успехам».

Так сочетались в мировоззрении Ильи Чавчавадзе революционно-демократические стремления и либеральные, утопическо-социалистические мечты, выражавшие интересы третьего сословия — широких народных масс. Однако главным в его творчестве и мировоззрении все же является вопрос о национальной и социальной свободе. Изучая коренные проблемы тогдашней общественной жизни Грузии, И. Чавчавадзе постоянно думал об угнетенном народе, превыше всего ставил борьбу за его освобождение. Великий гуманист и демократ являлся прежде всего идеологом национального революционного движения Грузии. Как говорил он сам, его «с юношеских лет увлекала дума о судьбах и счастье Грузии», и всю свою сознательную жизнь он посвятил защите интересов Грузии и ее народа. Еще во время своего пребывания в стенах Петербургского университета он писал: «Повсюду и всегда я, Грузия, с тобой! Я — твой бессмертный дух, я — спутник твой скорбящий. И сердце я омыл в крови твоей живой, и в жребий твой проник — былой и настоящий».

Счастья родины искал он в борьбе против консерваторов в начале 60-х гг., когда во имя народа приступил к ломке архаических норм литературного грузинского языка, за новую литературу, совершая тем самым переворот в общественной мысли. От имени народа провозгласил он эпохальный лозунг — «наша родина должна принадлежать нам самим»[12], который также выражал интересы третьего сословия, трудящегося большинства нации, национальной демократии.

Илья Чавчавадзе — великий писатель, бессмертные художественные творения которого — «Грузинская мать», «Пахарь», «День падения Коммуны», «Базалетское озеро», «Видение», «Записки путника», «Разбойник Како», «И это человек?!», «Рассказ нищего», «Отарова вдова», «Отшельник», «О Вестнике Грузии», «Кое-что кое о чем», «Внутренние обозрения», «По поводу письма г-на Яновского», «Частное и общественное землевладение», «Жизнь и закон», «Ну и история!», «Что рассказать, чем вас порадовать?!», «Девятнадцатое столетие» и др. — воспитали грузинский народ в духе патриотизма, демократизма, гуманизма, развивая в нем идеалы свободы, равноправия и справедливости. Борьба народа против царизма и социальная борьба трудящихся против крепостничества и капитализма — таковы два основных мотива, пронизывающих все творчество и мировоззрение И. Чавчавадзе, который отстоял, защитил и утвердил реалистическую теорию искусства и литературы, сформулированные им в стройную систему мировоззрения.

И. Чавчавадзе был величайшим в плеяде великих грузинских мыслителей XIX века. Эстетические, этические и общественно-политические воззрения И. Чавчавадзе зиждятся на глубокой философской основе. Философия И. Чавчавадзе представляет собой обобщение, в соответствии с конкретными задачами теории освободительного движения Грузии XIX века, передовых эстетико-философских, политико-экономических и естественнонаучных идей нового времени. В его публицистическом и художественном творчестве дано научное материалистическое объяснение многих явлений природы и общества, обоснованы значительные моменты диалектического понимания развития. Однако его мировоззрению не был чужд и идеализм, особенно отчетливо проявившийся в этике и в философии религии, в понимании и оценке им роли классовой борьбы в жизни общества. Идеи необходимости объединения прогрессивных сил освободительного движения и философского обоснования идеалов всеобщей любви и единения людей, утверждения свободного труда на свободной земле, преодоления зла и восторжествования добра посредством просвещения, посредством возвышения человека до бога и низведения бога до человека, что способствовало бы формированию  совершенного человека, окутывали демократическое мировоззрение великого грузинского просветителя туманом абстрактного, внеклассового, утопического гуманизма и социализма[13].

Акакий Церетели. Великим гуманистом и демократом являлся также другой идейный предводитель национально-освободительного движения Грузии, талантливейший поэт и мыслитель-просветитель Акакий Ростомович Церетели (1840— 1915).

Родился Акакий Церетели в Имерети, в с. Схвитори (нын. Сачхерский район Грузинской ССР). Будущий великий поэт до шести лет воспитывался вместе с крестьянскими детьми в соседнем селении Саване. Впоследствии он с гордостью вспоминал: «Если что-нибудь и есть во мне хорошего и доброго, то этим главным образам я обязан тому, что рос в деревне, вместе с сыновьями крестьян»[14].

С 1850 г. Акакий Церетели учился в Кутаисской гимназии. Из этого училища, где царил дух деспотизма, он вместо аттестата вынес жгучую ненависть к угнетателям и горячую любовь к угнетенным. В 1859—1962 гг. А. Церетели был вольным слушателем факультета восточных языков Петербургского университета. В стенах университета юношеские патриотические увлечения А. Церетели превратились в стройное гуманистическое, демократическое мировоззрение[15]. Еще в студенческие годы он начал бороться против консервативного и либерального патриотизма, царизма и феодализма. «Восстань, отечество!» — провозглашал А. Церетели еще в 1859 г., а во время столкновения демократов с консерваторами он разъяснял, что под понятием отчизны подразумевается не старшая дворянская Грузия, не ее «сыновья без нутра» — старые и новые помещики, а крестьянство, «простые грузинские люди — грузины с сердцем и душой». На протяжении почти 60-летней деятельности заветной мечтой великого поэта и мыслителя являлся идеальный человек без сословных отличий, «человечный человек».

Возвратившись из Петербурга на родину в 1862 г., А. Церетели не примыкает формально ни к одной из тогдашних общественных группировок. Он становится профессиональным писателем и до конца своей жизни в борьбе против царизма, феодализма и капитализма выступает защитником «низшего сословия» нации. До 70-х гг. А. Церетели продолжал защищать своеобразную, но по существу демократическую, национальную программу в журнале «Цискари», потом сотрудничал в газетах «Дроэба» и «Тифлисском вестнике», не во всем соглашаясь, однако, с руководившими этими органами радикал-демократами. В 80-х гг. он продолжал борьбу за национальное и социальное освобождение «низшего сословия» путем его просвещения на страницах гуманистической («Иверия») и народнической («Шрома» — «Труд» и «Имеди» — «Надежда») прессы. В 90-х гг. А. Церетели критиковал отрыв интеллигентов-руководителей от простого народа в радикально-демократической газете «Квали» («Борозда»), а надежду на освобождение всей нации, и в частности «низшего сословия», путем низвержения царизма возлагал на революционную деятельность социал-демократов и социал-федералистов. На протяжении многих десятилетий он неустанно боролся за возрождение грузинской прессы, театра, всей грузинской культуры.[16]

Великий грузинский революционный просветитель Акакий Церетели последовательно и до конца выступал непримиримым врагом царизма, крепостничества и капитализма. С восхищением встретил он освобождение крестьян в Грузии в 1864 г., но, противник крепостного права, демократ, защищавший крестьянство, Церетели остался неудовлетворенным царской реформой, которая, по его словам, «была хорошей только по форме, а по содержанию — негодной». «Крепостническая зависимость пала, — писал А. Церетели, — но не так, как надобно было. Помещики уже не владели душами крепостных как животных, но крестьянство осталось без земли». Он был сторонником полного уничтожения остатков крепостничества и действительного освобождения крестьян. И хотя в годы, последовавшие за крестьянской реформой, это не осуществилось, он считал «приятным то обстоятельство», что «земля от высшего сословия постепенно переходила в руки трудящихся»[17].

Акакий Церетели видел и то, что после реформы землей подчас овладевали нетрудящиеся элементы в лице богатых купцов, постепенно становившихся угнетателями народа. Он не поддерживал радикал-демократов, которые, правда, критиковали отрицательные стороны торгового капитала, но считали прогрессивным любой труд, в том числе и «купеческую ловкость», поскольку она способствовала усилению нации. А. Церетели считал торговый класс, так же как и дворянство, эксплуататором и угнетателем «бедного трудового народа». По его мнению, полезный для народа труд — это земледелие, свободный крестьянский труд на своей, свободной, собственной земле. С позиций именно таких трудящихся критикует он и обюрократившееся дворянство,  и обуржуазившихся купцов. «Если исключить всех этих эксплуататоров, — говорит он, — у нас останется наш трудящийся, земледельческий народ, и к нему должно быть обращено наше полнее сочувствие. Мы должны гордиться им и бороться за его благосостояние, помогать ему и давать советы, причем с такой предусмотрительностью и так обдуманно, чтобы не принести вместо пользы вреда»[18]. С этой точки зрения мировоззрение А. Церетели перекликалось с мировоззрением всех просветителей и демократов, в том числе и народников. Однако А. Церетели во многом не соглашался с народниками, этими, по его выражению, «новыми патриотами», «сыновьями дьяконов», «влюбленными в невоспитанных мужиков», которые вначале нигилистически относились к предшествующему демократическому поколению, полностью отрицали положительную роль даже руководителей национально-освободительного движения, вышедших из дворянства, признавая нацией и единственной движущей силой общественно-политической жизни отсталое крестьянство. По мнению А. Церетели, неоспоримым фактом являлось то, что между бездеятельным высшим сословием и трудовым низшим сословием существовала противоположность  интересов и на этой основе неизбежно возникало расчленение нации и ее передовых сил. Однако первейшей задачей всех национальных сил, по его мнению, должна была быть объединенная борьба против общего врага. «Высшее сословие, — пишет он, — имевшее когда-то свое назначение, сегодня не приносит никакой пользы, и было бы лучше, если бы этих бездельников совсем не было в нашей стране, однако, пока у нас господствует и постоянно угрожает смертью и уничтожением внешний враг, нужно, чтобы усиливались оба сословия, как высшее, так и низшее, и объединенными усилиями противостояли ему, тем более, что ненависть к врагу сильнее у высшего сословия, которое считает себя угнетенным им и потому не может примириться с ним»[19]. Так сливались в творчестве и мировоззрении А. Церетели демократизм с патриотизмом и утопизмом.

Художественные произведения Акакия Церетели являются классическими образцами идейности и народности. Его «Песня рабочих», «Имеретинская колыбельная», «Кинжал», «Желание», «Цицинатела», «Сулико», «Рассвет», «Чонгури», «Тарнике Эристави», «Натэла», «Баграт Великий», «Воспитатель», «Маленький Кахи», «Баши-Ачуки» и др. воспитывали и утверждали в грузинском народе гуманистические, демократические, интернационалистические и патриотические идеалы.

Яркое революционно-демократическое содержание патриотического гуманизма Акакия Церетели всесторонне развивалось в бурные годы первой революции, когда великий грузинский просветитель смело встал бок о бок с восставшим против самодержавного деспотизма «рабочим народом», революционной демократией. Поэт во всеуслышание заявил, что его поколение в течение полувека ожидало революцию и что его сторонники— грузинские просветители — были предвестниками и вдохновителями народной революции, которая должна была освободить народ от национального и социального гнета. И действительно, великий поэт мечтал о революции и призывал к ней народных героев в период проведения крестьянской реформы и после нее. «Лучше живого раба мертвый искатель свободы» — писал он в 1875 г. «Довольно быть рабами! Терпение переполнено! Уже наступило время, чтобы восстал весь народ. Или умереть на поле боя, или мужественно обороняться от вражеского нашествия!» — призывал он в 1890 г.[20] Как логическое следствие мировоззрения великого грузинского поэта-просветителя и вообще просветительской идеологии национально-освободительного движения Грузии было идейное участие Акакия Церетели в революции 1905 г. на стороне восставшего против самодержавия народа. Социализм и теперь казался утопической мечтой великому просветителю, «избраннику нашего народа, лучшему воину за счастье нашей страны», который в течение полувека «услаждал слух грузин, пробуждал их разум, направлял их сердце в любви к Грузии»[21]. Патриотическо-интернационалистическое и демократическое мировоззрение Акакия Церетели идейно подготавливало борцов за демократию, за что царские власти постоянно преследовали, а иногда даже заключали в тюрьму великого поэта-просветителя.

Акакий Церетели был не только великим поэтом, но и великим мыслителем. Его гуманистическая философия, реалистическая эстетика и демократическая социология сильными и оригинальными потоками вливаются в просветительскую мысль освободительного движения Грузии. Его гуманистическая точка зрения об единстве духовного и светского, небесного и земного, о преимуществе национального и человеческого по сравнению с групповыми и классовыми явлениями была его мерилом ценности общественных явлений. Его гуманизм имеет материалистическую основу, однако ему не всегда чужды и идеалистические воззрения. По его мнению, проявлением нераздельного единства небесного и земного является, в частности, художественное творчество, «сильнейшее и вернейшее оружие, которое должно натачиваться правдой жизни и неослаблено утверждаться и употребляться на благо родины», помогать угнетенным в борьбе против угнетателей[22]. Акакий Церетели был певцом и просветителем трудящейся, борющейся части угнетенной нации, угнетенного народа. С его именем нераздельно связана полувековая история национально-освободительного движения грузинского народа, его стремления и мечты, его патриотическое, интернационалистическое и революционно-демократическое просвещение.

Якоб Гогебашвили. Одним из руководителей гуманистическо-демократического течения в грузинском просветительстве был Якоб Семенович Гогебашвили (1840—1912), великий педагог и мыслитель, один из основателей новой грузинской педагогики.

Якоб Гогебашвили родился в Картли, в селе Вариани (нынешнем Горийском районе Грузинской ССР), в семье священника. До девяти лет получал домашнее воспитание под руководством отца. С 1849 г. учился в Тбилисском духовном училище, в 1861 г. окончил Тбилисскую духовную семинарию, в стенах которой познакомился с передовыми русскими и западноевропейскими идеями, с особым увлечением изучал грузинскую литературу и историю Грузии.

В 1861 —1863 гг. Якоб Гогебашвили учился в Киевской духовной академии. В этот период завершилось формирование его патриотического, демократического и гуманистического мировоззрения. В 1863 г. он оставил духовную академию по болезни и возвратился в Тбилиси. Работал в духовном училище преподавателем, а с 1968 г. инспектором. Замечательный педагог и великий патриот-демократ быстро завоевал искреннюю любовь передовой грузинской общественности и, конечно, восстановил против себя царских сатрапов, проводивших в жизнь самодержавную политику насильственного обрусения народа. В 1874 г. Якоб Гогебашвили был освобожден от занимаемой должности инспектора. Его обвинили в политическом двурушничестве, сепаратизме и пропаганде среди учащихся атеизма, либерализма и радикализма.

Я. Гогебашвили был одним из выдающихся деятелей национально-освободительного движения в Грузии. Он один из создателей и руководителей Общества по распространению грамотности среди грузин — своеобразного штаба патриотических сил Грузии.

Якоб Гогебашвили был выдающимся публицистом и детским писателем. Первая его публицистическая статья была опубликована в 1866 г. в газете «Дроэба», а последняя в 1912 г. в журнале «Ганатлеба» («Просвещение»). Он сотрудничал также в «Тифлисском вестнике», «Кавказе», «Джеджили» («Нива») и особенно в «Иверии». Его замечательные публицистические статьи и детские повести («Кем мы были вчера?», «Внутреннее обозрение 1882 года», «Рассвет в Ирландии», «Сегодняшнее яйцо и завтрашняя курица», «Грузинское направление», «Что сделала колыбельная песня?», «Царь Ираклий и грузинка-ингило» и др.) пронизаны духом патриотизма, интернационализма, демократизма и гуманизма.

Якоб Гогебашвили — основатель новой грузинской педагогики. Его классические учебники, составленные на, принципах передовой теории и методики, воспитывали многие поколения грузинской молодежи. Еще в 1865 г. Я. Гогебашвили издал «Грузинскую азбуку и книгу для первоначального чтения». В 1868 г. вышло в свет его «Окно в природу», в 1876 г. — «Родное слово», в 1887 г. — «Русское слово».

Из актуальных общественных проблем своей эпохи Якоб Гогебашвили считал первостепенной национальную проблему. Как он сам говорил, «это объясняется тем обстоятельством, что наше национальное положение более опасно, чем экономическое. Национальная сторона нашего существования была болезненной и беспокоила нас сильнее, чем социальная»[23]. По его мнению, первейшей целью освободительного движения в Грузии было восстановление национального равноправия грузинского народа с другими, свободными от угнетения народами путем укрепления дружбы «с левой Россией». Он писал: «Политическое единство, нерушимый союз с Россией были и будут для нас драгоценными сокровищами», так как «сближение с великим русским народом обеспечит грузинскому народу великое будущее и другую, лучшую, более широкую и светлую жизнь». Я. Гогебашвили считал святой обязанностью грузинских педагогов укрепление русско-грузинской дружбы, внедрение среди учащихся, молодежи «любви к Грузии и к России, к грузинскому языку и к русскому государству, к грузинской литературе и истории, а также русской литературе и истории»[24]. Идеалом великого грузинского педагога являлось сильное многонациональное демократическое государство, в котором на основе равноправия объединились бы все нации тогдашней России, большие и малые. Основную силу, которая смогла бы осуществить этот идеал, Я. Гогебашвили видел в народе, идеологически подготовленном прогрессивной интеллигенцией к освободительной борьбе против самодержавного деспотизма[25].

Обобщив взгляды своих великих соратников — Ильи Чавчавадзе и Акакия Церетели, Якоб Гогебашвили дал определение нации и характеристику особенностей освободительного движения Грузии XIX века. Нацией он называл историческую общность людей, имеющих общий язык, территорию, культуру и религию. Главными задачами патриотического движения грузинской интеллигенции он считал борьбу за свободу нации и благосостояние ее трудящегося большинства. «В этом смысле наша цель та же самая, что и цель великих русских патриотов — А. Герцена, Н. Чернышевского, Н. Добролюбова»,— разъяснял Я. Гогебашвили.

Выдвигая национальный вопрос на передний план, Якоб Гогебашвили связывал его решение с вопросом социального и экономического освобождения трудового народа. «Очень хорошо установить национальный принцип во всех сферах жизни,— писал он. — Однако одного лишь этого недостаточно для продвижения страны по пути прогресса и счастья. Нужно заботиться, если не больше, то хоть столько же, о социальных изменениях, об улучшении экономического положения народа... Экономический расцвет страны становится незыблемой опорой ее национального возрождения». Под социальными изменениями Я. Гогебашвили подразумевал полное искоренение остатков крепостничества, и в частности передачу земли — основы национального благосостояния — в собственность тех, кто ее обрабатывает, т. е. трудящихся. В этих целях он считал необходимым выкуп земли государством или же, в худшем случае, самими крестьянами у помещиков. По его мнению, если бы все стали трудящимися собственниками, было бы ликвидировано «безмерное имущественное неравенство», коренным образом изменился бы существовавший в его время общественный строй и восторжествовало справедливое общество, основанное на мелкой или средней собственности и обеспечивающее всеобщее благоденствие. Излагая и защищая по этому вопросу точку зрения Ильи Чавчавадзе, Я. Гогебашвили писал: «Лично мы на протяжении всей нашей жизни были искренними сторонниками равенства, ненавидели и боролись против всякого крепостничества: ненавидели господство дворянства, бюрократии, буржуазии... А полного освобождения народа нам хотелось искренне, и помогали ему, как могли. Еще 25 лет тому назад мы напечатали в газете «Дроэба» («Время») две передовые статьи, в которых проводили ту мысль, что до полного перехода земли в руки земледельцев, а заводов и фабрик в руки рабочих общество не может достичь ни всеобщего благосостояния, ни равенства, ни свободы»[26].

Называя всех трудящихся «четвертым сословием», объединившим «всю нашу нацию, главным же образом крестьян и рабочих», Якоб Гогебашвили с уверенностью смотрел на будущее «не грузинской аристократии, которая, по его словам, быстро деградирует и катится к пропасти, не грузинской буржуазии, которая, подобно недоношенному ребенку, разжижается в утробе матери, а грузинского трудового народа»[27]. Такой взгляд казался Якобу Гогебашвили свидетельством его перехода на позиции социализма, поскольку он не замечал, что подобный социализм в действительности означал лишь протест против национального угнетения народа и социального неравенства третьего сословия, абстрактный призыв к идеалу всеобщего национального и интернационального братства, единства, равенства и благоденствия, которые осуществились бы не путем классовой борьбы и скачка, а путем ускоренной эволюции.

И все-таки этот эволюционный взгляд Якоба Гогебашвили и его соратников — просветителей-гуманистов в предреволюционный период объективно играл революционную роль, поскольку он способствовал ускорению приближения революционного периода общественного развития[28].

То же самое можно сказать о позднем гуманистическом просветительстве, выдающимися представителями которого являлись Александр Казбеги и Важа-Пшавела.

Александр Казбеги. Александр (Сандро) Михайлович Казбеги (1848—1893) родился в с. Степанцминда (нын. Казбегский район Грузинской ССР). До двенадцати лет он воспитывался под руководством гувернеров. Среди его воспитательниц были и крестьянки-грузинки, труд которых будущий великий писатель оценил очень высоко. Одной из воспитательниц-крестьянок он писал: «В то время, когда обо мне заботились как о царевиче, и воспитывали во мне высокомерие, зависть и ненависть, ты участвовала в движении моих чувств, моей души... После твоих слов о положении крепостных и слуг много раз проливал я горячие слезы, твои слова вызывали у меня сочувствие к несправедливо угнетенному народу. И я могу гордо сказать тебе: если в твоем воспитаннике есть что-нибудь порядочное, причиной тому являешься ты»[29].

В 1860 г. 12-летнего Сандро привезли в Тбилиси и отдали в частный пансион. В 1866 г. умер его отец, который оказался настолько разоренным, что в доме не оказалось денег на его похороны. Некогда богатая семья стала испытывать острую материальную нужду. С помощью матери Александру Казбеги все же удалось поехать в Москву для продолжения учебы. Поступив вольнослушателем в сельскохозяйственную академию, он учился очень прилежно, с увлечением, читал много книг на русском и французском языках. Юноша мечтал о том времени, когда получит высшее образование и «войдет со славой в ворота Грузии — Дарьял». Однако исполнению этой мечты воспрепятствовала непосильная для студенческого кармана расточительность, которую А. Казбеги проявил в светских салонах Москвы. Вскоре он убедился в том, что одни только развлечения не являются еще полной свободой, а тем более настоящим счастьем. В 1870 г. Александр Казбеги вернулся на родину больной от беспорядочной жизни.

В первой половине 70-х гг. Александр Казбеги, став пастухом, прошел большую трудовую школу. А во время русско-турецкой войны 1877—1878 гг. он снабжал русскую армию товарами по подряду. Однако подрядчиком он оказался плохим. Для покрытия растраченного аванса он продал почти все имущество, оставшееся от отца. Не смог он осуществить и намерения открыть в Тбилиси частную типографию. В конце 70-х гг. он стал актером грузинской драматической труппы и в течение двух лет написал и перевел на грузинский язык до 25 пьес. Однако ни сцена, ни драматургия не принесли ему славы. Славный период его жизни начинается с 1880 г. и продолжается до 1885-го, когда он публикует в газете «Дроэба» свои бессмертные повести и романы: «Элгуджа» и «Хевисбери Гоча», «Священник» и «Циция», «Элисо» и «Цико», «Воспоминания бывшего пастуха» и «Отверженный». От материальной нужды, творческого горения и неустроенной жизни он рано состарился и умер[30].

В реалистическо-романтическом творчестве Александра Казбеги проявилась патриотическая и гуманистическая идеология национально-освободительного движения в Грузии[31]. Пишет ли он о любви или о дружбе, рисует ли природу или общество, творения замечательного писателя напоминают социологическо-психологические этюды, в которых свобода и человеческое достоинство, патриотизм и гуманизм, объявлены первыми и высшими началами. Его идеал — свободная родина и счастливое общество. Этот идеал Александр Казбеги противопоставляет действительности, в которой видит царство угнетения и несчастья. В прошлом, по его представлениям, народ в лице общины был своего рода единством, которое стояло близко к природе, было так же чисто и сильно, как природа. В те времена народу многого не хватало, однако он обладал целым рядом достоинств, знал возвышенную любовь и бескорыстную дружбу, и ненависть, и героическое самопожертвование. В новое время все это уничтожается цивилизацией, общинность разрушается, общество разделяется на два вражеских лагеря, «просвещенные европейцы» пытаются искоренить «азиатскую непросвещенность» с помощью сверкающего золота и оружия, бесчеловечный и несправедливый мир борется против человечности и справедливого мира, сильное господствующее меньшинство завоевывает и угнетает подчиненное большинство.

Александр Казбеги безо всяких колебаний встал на сторону угнетенных в борьбе против внутренних и внешних угнетателей. Борьба эта в его творчестве и мировоззрении представлена в форме противоположности добра и зла. Для него всякий угнетатель — злая сила, всякий угнетенный — добрая. Выступая от имени народа против остатков крепостничества; он с гордостью писал: «Я горец, воспитанный в народе, рожденный там, где закрепощение человека испокон веков считалось постыдным явлением, где слово «крепостничество» никогда не было в употреблении и где каждый почитал уважение к другому честью и достоинством для себя». А. Казбеги боролся против угнетения, наставляя народ: «Не забудь, что у тебя хотят отнять ту землю, где родились и где похоронены твои предки, их кости, и не отдавай ее!»[32]. Смело вскрывая крепостнический характер «освобождения крестьян», он мечтал о братстве и равенстве: «Придет пора, и облака рассеются у нас, выглянет солнышко, времена изменятся, выздоровеет больной, брат увидит брата»[33]. Он порицал индивидуализм буржуазного общества: «Община и ее дело, мол, стоит выше и тебя, и меня». Он мечтал об обществе, где был бы осуществлен принцип «все за одного, один за всех»[34]. В борьбе за национальный, личный и человеческий идеалы жертвуют собой хмурые, редко улыбающиеся, но умные, возвышенные, облагороженные гуманными чувствами естественной любви, беззаветной дружбы, невиданного мужества и незапятнанной моральной чистоты герои Александра Казбеги. На этих идеалах воспитывались многие поколения народа, закалялись его характер и революционно-демократический дух. Эти же идеалы писатель-просветитель противопоставлял уродливым типам самодержавно-дворянско-буржуазной  действительности, которые огнем и мечом, насилием и подкупом пытались подавить патриотические и гуманистические чувства народа. Для Александра Казбеги не существует середины в борьбе, развязанной между добром и злом. Он был самым тенденциозным художником своего времени, в произведениях которого хорошее хорошо до конца и достойно подражания, а плохое — плохо до конца и достойно порицания. Он был противником пассивного, созерцательного отражения действительности и сознательно разделял научную точку зрения тенденциозности искусства. «В этой повести, — писал он в одном из своих произведений, — я рисую идеального священника, который при молитве и исполнении высокого долга не думает о деньгах, ожидаемых от творящих молитву людей. Мой священник жертвует собой ради народа и страны, он воспитан под влиянием высочайших нравственных принципов... Эти принципы настолько тенденциозны, что моего священника нельзя нарисовать иначе, как, не идеальным, тенденциозным творением».

Александр Казбеги, конечно, знает, что человек является продуктом среды, сыном природы. Однако он не верит в неизменность среды, которая была бы фотографически отражена в сознании человека или в искусстве. Даже всемогущая природа в его произведениях исполняет роль слуги человека, меняясь в соответствии с движением его чувств и разума. Настоящее искусство — это не барометрическое описание «поминутных изменений природы, а творческий рисунок возвышенных мыслей и переживаний, движения человеческой души». Он отрицает набрасывание «бездушных картин, без проводящихся в них мыслей»; для него неприемлемо простое описание явлений, и в то же время он не считает настоящими творениями искусства перегруженные голыми мыслями и тенденциями произведения. «В каждом описании безусловно должна быть мысль», — говорил он, однако настоящее произведение искусства создается лишь тогда, «когда мысль и художественность правильно сочетаются друг с другом»[35].

Все творчество и мировоззрение Александра Казбеги представляют собой дальнейшее развитие идеологии национально-освободительного движения Грузии в поздний период грузинской просветительской общественной мысли.

Важа-Пшавела. Другим великим представителем позднего грузинского просветительства был Важа-Пшавела (Лука Разикашвили) (1861—1915). Родился он в Пшави, в с. Чаргали (нын. Душетский район Грузинской ССР). В семь лет его отдали в Телавское духовное училище, после окончания которого он поступил в училище при Тбилисском учительском институте. В 1882 г. Важа-Пшавела закончил Горийскую учительскую семинарию, где преподавали последователи К. Ушинского и Я. Гогебашвили. В семинарии большое внимание уделялось изучению грузинского языка и литературы. Революционно-демократически настроенные педагоги Горийской семинарии (Д. Семенов, М. Кипиани) помогали учащимся приобретать знания и самостоятельно читать внеклассную художественную и политическую литературу. В этот период будущий великий поэт основательно знакомится с творениями грузинских, русских и западных писателей и мыслителей. В этот же период Важа-Пшавела устанавливает связь с нелегальным кружком горийских народников; однако интерес его больше склоняется к художественной литературе, нежели к политической деятельности, а в народничество он верит, поскольку оно содействует делу освобождения нации, т. е. главным образом крестьянства. В Гори Важа-Пшавела начал писать стихи и корреспонденции.

После окончания Горийской учительской семинарии Важа-Пшавела работал преподавателем в сельской школе в Амтнисхеви, но вскоре был вынужден оставить ее в связи со столкновениями с местными землевладельцами и царскими чиновниками.

В 1883 году Важа-Пшавела уезжает в Петербург, где слушает лекции на юридическом факультете Университета. Из-за нужды и безразличного отношения к официальной науке он оставил Университет, вернулся на родину и снова стал учителем сначала в семье Амилахвари, а позже — в селе Диди-Тонети, откуда также был уволен после столкновения с местной администрацией.

В 1888 г. он поселился на постоянное жительство в родном селе Чаргали, где занимался сельским хозяйством и создавал свои гениальные произведения. Тяжелый труд и постоянная нужда рано сломили великого поэта.

Краеугольными камнями творчества и мировоззрения Важа-Пшавела являются патриотизм, демократизм,  гуманизм. Его лирика, проза и эпос пронизаны любовью к народу и человечеству. Идеалы мужества и героизма, человеколюбия и солидарности, равенства и свободы воспитывали в сознании современных и будущих поколений творения Важа-Пшавела — «Гость и хозяин», «Бахтриони», «Рассказ косуленка», «Гоготур и Апшина», «Алуда Кетелаури», «Змееед», «Космополитизм», «Что такое свобода?», «Талантливый писатель» и др.

Основным содержанием гуманистическо-просветительского мировоззрения Важа-Пшавела является  определение сущности природы и истории, его своеобразной частицы — человеческого общества. Но, по его мнению, «необходимым условием развития всего человечества должно быть развитие отдельных наций», и поэтому свой гуманизм он строит прежде всего на основе патриотизма. «Науки и гениальные люди открывают нам дорогу к космополитизму, — писал он, — однако только через патриотизм... Дайте каждой нации развиться до того, чтоб она хорошо понимала свое экономическое и социальное положение, свои недостатки и достоинства, уничтожьте сегодняшние экономические превратности, и тогда, несомненно, будут устранены стремление одного поглотить другого, взаимное разорение, войны, которые сегодня господствуют на земле... Патриотизм является больше делом чувств, чем разума... космополитизм же — плод ума... он представляет собой средство предотвращения несчастья, которое до сих пор угрожает всему человечеству. Поэтому космополитизм мы должны понимать так: люби свою нацию, свою страну, любя также другие нации; не смотри с завистью, не мешай другим в осуществлении своих стремлений к счастью и старайся, чтобы никто не мог угнетать твою родину, чтобы она тоже сделалась равной передовым нациям»[36].

Такова основа мировоззрения Важа-Пшавела. С этой точки зрения великий гуманист и просветитель подходил к оценке всех общественных явлений, были ли они социально-экономическими или идейно-литературными, считая такой подход выражением интересов трудящегося большинства нации. По его словам, нация «требовала одного определенного, национального, народного, общественного учения», которое должно было быть полезным для большинства. Своим идеалом Важа-Пшавела считал свободный народ как своеобразную часть передового человечества, а первейшим средством осуществления этого идеала — научное, реалистически-материалистическое просвещение трудящихся[37]. Гениальный грузинский поэт был и великим мыслителем-просветителем. «Пусть будет основано самое демократическое правление, непросвещенный, невоспитанный народ все же останется игрушкой в руках правителей», — писал он. Важа-Пшавела считал, что революция 1905 г. выявила неподготовленность и темноту народа и тем самым создала возможность устранения этой неподготовленности путем мирной культурной работы[38].

Как личность и творец Важа-Пшавела был гордым и стойким, несгибаемым человеком. Он не подчинялся помещичье-буржуазному режиму, отрицая господствовавшие в его время, как дворянскую расточительность, так и мещанско-купеческий, эгоистический дух, от которого человек терял достоинство, разменивая мужество на аршин, а честь на деньги. Важа-Пшавела выступал защитником «земледельческого народа», однако не считал идеальным его патриархально-общинный уклад и буржуазный прогресс, основанный на господстве денег, который вместе с тем не казался ему явлением, достойным безоговорочного отрицания, с точки зрения прогрессивного развития того же «земледельческого народа». «Грузинская нация с незапамятных времен является земледельческой, — писал он, — сила ее зависела от хлеба, вина и земли, дающей их. И действительно, земля — это великое сокровище для нации. Без нее, без территории нация не существует... Однако в наше время возвысились, обнаглели и деньги. Владеющие деньгами сами установили таксу на продукты земли. Наш народ долго наблюдал такое положение... решив в конце концов, что деньги являются силой, которая делает в своих руках игрушками и земледельцев, и их продукты. Значит, и нам надлежит приобрести эту силу для нас... Мы должны разбогатеть... Без этого нет спасения!... Богатство породило прогресс, а сам прогресс выдвинул идеи добра, братства, единства, согласия и любви, в этом деле бедность бессильна»[39]. Важа-Пшавела выступает против «извращения национального идеала», против доведения его до голого расчета. Он не согласен и с тем, чтобы с целью обогащения крестьянства обеднело передовое дворянство, так как, рассуждает он, «дворянство — это наша буржуазия» (т. е. передовая часть общества) и «обеднение этой культурной части нашей нации мы пока что должны считать вредным». Кроме того, «нуждается ли наше и без того бедное и ничем не владеющее дворянство в обеднении? Разве это сословие представляет опасность для кого-нибудь?» Непросвещенное, «оставленное без культуры крестьянство не вносит ничего» в дело борьбы на национальное освобождение народа. «Пройдет много времени, пока оно будет вовлечено в общий хоровод, в котором уже участвует городская мелкая буржуазия, духовенство и обедневшее дворянство». А до вовлечения крестьянства в национальный «хоровод» внесение аграрного вопроса в программу освободительного движения разрушает «единство и солидарность между различными грузинскими сословиями», принося вред освобождению народа в колониальной стране[40].

Важа-Пшавела видит, что основной чертой его времени является классовая борьба; угнетенная «часть (класс) общества, у которой отняли счастье, ведет борьбу против другой части, которая присвоила счастье, свободу и имущество первой». Борьба эта необходима и справедлива, так как «свобода должна быть всеобщей, а не частной принадлежностью нескольких людей, как это бывает сегодня», — говорил он. Свобода одной личности не должна препятствовать свободному действию другой личности и всего общества, если это действие направлено «к общественному счастью» народа. Свобода должна давать трудящемуся все плоды его труда. Чтобы достичь такого положения, «должно быть свободным не одно из сословий, а вся нация. Страна будет счастливой только тогда, когда уничтожатся сословные преимущества и все сословия будут свободными, т. е. счастливыми... Не ищите свободы там, где в основу жизни положены сословные различия, где не всем без сословных и родовых различий дается возможность честным трудом добыть хлеб насущный, где труд не ценится по достоинству, где неравномерно распределены знания, имущество»[41]. Важа-Пшавела не соглашался ни с народниками, ни с радикал-демократами, которые в борьбе за всеобщее благосостояние нации отдавали преимущественную роль только одному из сословий. Возникновение в национально-освободительном движении Грузии различных идейных течений он оценивал положительно. Однако самым верным считал патриотические, гуманистические и демократические взгляды того идейного течения, которое было представлено И. Чавчавадзе, А. Церетели, Я. Гогебашвили. Илью Чавчавадзе он называл «идеологом всей грузинской нации, поставившим на твердую почву национальный вопрос». А после убийства Ильи Чавчавадзе Важа-Пшавела давал ему клятву: «Еще выше поднимем развернутое тобой знамя, верно будем служить завещанным тобой идеалам «братства, единства, свободы и любви». Все творчество и мировоззрение Важа-Пшавела — исполнение этой клятвы. Он был таким же умеренным реалистом в политике, как и его великий предшественник. Так же как И. Чавчавадзе, Важа-Пшавела говорил с «богом» о благе человека, нации, человечества. Поэт, в его понимании, это «гений, одаренный божественным умом, великими чувствами и знаниями, который любит людей и в котором кипит... бессмертная истина, вечная красота, порожденные жизнью и переработанные гениальным разумом для улучшения жизни»[42].

Мировоззрение и творчество Важа-Пшавела пронизаны анимистической верой в одухотворенность всех предметов и материалистическими воззрениями, пропитанными пантеистическо-антропологическим пониманием божественности всей природы. Важа-Пшавела не интересуется ни богом, ни отвлеченной природой. Его главная забота — человек, а основным вопросом его философских воззрений являются отношения между человеком и природой. Он ищет не мира в боге или в человеке, а место человека в мире. Главный результат его поисков состоит в том, что он проникает в глубь гармонических отношений, существующих между человеком и природой, открывая человеческое в природе и природное в человеке. Слов нет, человек, как мыслящее и говорящее существо, отличается от «бессловесно-безличной природы», однако он все же представляет собой часть природы, и поэтому «жить по законам природы» является его первейшим призванием. Природа всесильна, но ее могущество есть результат не внешних сил, а внутреннего ее «порядка». Природный порядок—разумный, поэтому разумность должна быть положена в основу жизни ее высшего творения — человека. Смысл существования природы, как и человека, — это стремление к жизни. Объективно существующая прекрасная природа многообразна и едина. Она творит как добро, так и зло. Она содержит в себе «угнетенную справедливость» крохотного цветочка и высокомерие великих гор. Человек и человеческое общество похожи на свою мать —природу. И тут наглядно видна противоположность добра и зла, но дитя природы, великое существо, человек, имеющий все достоинства и недостатки матери, в отличие от нее, имеет силу, необходимую для победы добра над злом и утверждения на земле искомого до сих пор на небесах Царства истины, красоты, единства, любви, свободы, труда, равенства и счастья[43]. В этом и видит великий грузинский гуманист и просветитель высшее назначение человека, нации, человечества. Мировоззрение Важа-Пшавела представляет собой венец гуманистическо-демократического течения грузинской просветительской общественной мысли[44].

Радикально-демократическое течение. Гуманистическое понимание теории единой нации и человечества не было чуждо и представителям «Второго течения» («Меоре даси» — «Вторая группа») грузинской просветительской мысли второй половины XIX века.

Социальная основа и теоретические источники этого течения в основном были те же, что и «Первого течения», но его представители выступали более радикальными выразителями требований третьего сословия, причем преимущественно его городских слоев, и защищали просветительско-утопическо-социалистические идеи гораздо более последовательно. Наряду с абстрактным пониманием вечно, во все времена существующей, но постоянно изменяющейся нации, представители «Второго течения» были сторонниками сравнительно более конкретного понимания сущности нации современной им эпохи перехода от феодализма к капитализму, нации, находящейся в противоречивом процессе объединения и разъединения. Наряду с гуманистическим материализмом и критическим, приукрашенным, по их мнению, реализмом, они защищали и принципы естественнонаучного материализма и не приукрашенного реализма, признавая возможность использования в интересах нации имущества и учреждений дворянства и вместе с тем решительно отрицая главенство его в строительстве новой Грузии. Строителями и хозяевами свободной от национального и социального гнета самостоятельной Грузии они считали трудящихся, возрождающихся, объединяющихся в ассоциации мелких собственников. Радикальные просветители-демократы смело выступали против пережитков крепостничества, ратовали за ускоренное развитие страны, прежде всего путем создания национальной промышленности и развертывания торговли; они критиковали отрицательные стороны новых производственных отношений, но признавали их прогрессивными, боролись за полную демократизацию общества, защищали третье сословие, особенно интересы тех «трудящихся собственников», которые, по причине малоземелья или безземелья, оставили деревню и подались в город, в поисках средств на приобретение хлеба и земли, предпочитая тяжелую работу в торговле и промышленности неравной борьбе против крупных помещиков и царских чиновников.

Революционно-демократическое содержание радикальной программы «Второго течения» грузинского просветительства, а также утопическо-социалистические идеалы его представителей объективно отражали прогрессивные потребности ускоренного буржуазно-демократического развития Грузии второй половины XIX века.

Идейными литературными органами радикально-демократического течения являлись «Дроэба» («Время», 1866—1885), «Сасопло газети» («Сельская газета», 1868—1874), «Кребули» («Сборник», 1871—1873), «Тифлисский вестник» (1871—1880), «Обзор» (1878—1880), «Новое обозрение» (1886—1899), «Моамбе» («Вестник», 1894—1897), «Квали» («Борозда», 1893— 1903). Эти радикально-демократические газеты и журналы, наряду с гуманистическо-демократическими «Сакартвелос моамбе» и «Иверией», сыграли большую роль в распространении национально-ревелюционных, утопическо-социалистических и материалистических идей, в утверждении реалистической литературы и демократической мысли.

Идейными вдохновителями радикально-демократического «Меоре даси» были Г. Церетели, С. Месхи и Н. Николадзе.

Георгий Церетели. Одним из основателей и идеологов «Второго течения» был Георгий Ефимович Церетели (1842— 1900) — великий просветитель-демократ, патриот, выдающийся деятель национально-освободительного движения и реалист своего времени. Родился он в селе Гориса (нын. Сачхерский район Грузинской ССР). Начальное образование получил дома под руководством отца. С 1851 г. учился в Кутаисской гимназии. Крепостническая действительность, колониальная система с юношеских лет будили протестантский дух будущего радикального демократа и просветителя, ставшего одним из выдающихся руководителей национально-революционного движения Грузии второй половины XIX века. Глубокое самостоятельное изучение многовековой родной литературы, истории и общественной мысли усилило его патриотические устремления.

В 1861 —1863 гг. Г. Церетели учился на естественном факультете Петербургского университета. В это время и произошло его революционное крещение. Здесь познакомился он с западноевропейскими и русскими просветительскими революционно-демократическими и утопическими социалистическими идеями. В Петербурге он оказался под благотворным влиянием русских, польских и грузинских последователей великого русского революционера-демократа Н. Г. Чернышевского. Г. Церетели, активно участвовал в антиправительственных студенческих демонстрациях, за что был на несколько месяцев заточен в казематы Петропавловской крепости. Выйдя из нее, Г. Церетели принимается за глубокое изучение западной и русской просветительско-революционно-демократической и утопическо-социалистической литературы.

В 1863 г. в журнале «Сакартвелос моамбе» была опубликована большая статья Г. Церетели, в которой прекрасно сочетаются хорошее знание материалистического мировоззрения того времени с изложением революционно-демократической программы преобразования общества.

В 1864 г. Г. Церетели возвращается в Грузию, открывает в родном селении домашнюю школу для крестьянских детей, а среди самого крестьянства ведет антикрепостническую агитацию.

В 1866 г. под редакцией Г. Церетели стал выходить орган радикально-демократического течения национально-освободительного движения Грузии—газета «Дроэба». С 1868 г. он начал издавать «Сасопло газети» для грузинского крестьянства. В 1871 — 1873 гг. редактировал журнал «Кребули». Активно сотрудничал почти во всех тбилисских грузинских и русских и некоторых петербургских газетах. Под его редакцией были изданы многие древние памятники грузинской культуры.

1873—1877 гг. жизни Г. Церетели связаны с пребыванием в странах Западной Европы. В 1874 г. под его председательством проводится конгресс грузинских, армянских, азербайджанских и дагестанских деятелей, провозгласивший идею создания Закавказской Федеративной Республики.

В 1877—1878 гг. Г. Церетели — корреспондент петербургской газеты «Голос». Приветствуя победу русской армии в войне против турок, в результате которой с Грузией были воссоединены ее южные области, Г. Церетели, в рядах русской армии, вступает на освобожденные от турок земли, продолжая возможными средствами бороться против колониальной политики царизма.

Пытаясь способствовать экономическому возрождению родины, Г. Церетели в 80-х гг. втянулся в промышленную деятельность, но потерпел неудачу. В 90-х гг. сблизился с марксистской молодежью, связав с ней свою надежду на восстановление местного самоуправления и создание экономически сильного и политически свободного общества во главе с рабочим классом и его марксистской партией. В 1893 г. начал издавать газету радикально-демократического направления — «Квали», на страницах которой печатал произведения первых грузинских марксистов, представителей названной им «Месаме даси» — первой грузинской социал-демократической организации, считая ее непосредственной продолжательницей и наследницей радикально-демократического течения «Меоре даси».

Творчество и деятельность Г. Церетели многосторонни. Он являлся одним из популярнейших беллетристов и публицистов своего времени, драматургом и поэтом, промышленником, историком и археологом, естествоведом. В его публицистических статьях и художественных произведениях («За что крякнул «Цискари»?», «Несколько мыслей о нашей жизни», «Движение нашего времени», «Трудолюбие — большая сила», «Какие выводы должен был сделать слушатель из лекций г-на И. Тархнишвили?», «Мы и наша «Дроэба», «Лучшее знание», «Политическая жизнь Грузии в древнейшие времена», «Рисунки Гиго Габашвили», «Кита Абашидзе и наша молодежь», «Письма путешественника», «Серый волк», «Тетушка Асмат», «Цветок нашей жизни», «Первый шаг», «Гулкан» и др.) правдиво, отражены особенности национально-освободительного движения и проблемы переходного периода от феодализма к капитализму в Грузии.

По своему мировоззрению Г. Церетели — выдающийся представитель и руководитель радикально-демократического течения грузинского просветительства[45]. Патриотизм, борьба за национальную свободу и равноправие народа являются первейшей составной частью его просветительского мировоззрения. По мнению Г. Церетели, одной из главнейших целей революционно-демократического и даже социалистического движения угнетенной нации должно стать сначала достижение национальной свободы, а затем преодоление социального неравенства[46]. Он признавал прогрессивность присоединения Грузии к России, высоко оценивал дружбу с русским и другими народами, однако был противником царской политики национального угнетения. «Одной рукой получай ты от меня свет, а другой пусть будет он уничтожен страшной темнотой»—так характеризовал Г. Церетели политику царизма. Солидарность всех прогрессивных социальных слоев для завоевания национального равноправия и социальной свободы, а также создание единого фронта всех угнетенных для борьбы против царизма — таково было основное требование Г. Церетели. Он выступал сторонником объединения Грузии с Россией на двух принципах: «во внутренних делах — полная свобода и самоуправление для обоих народов, а во внешних делах — взаимопомощь и общий труд для всего государства, защита и укрепление его общими силами»[47].

Г. Церетели был великим демократом своего времени. Борьба за восстановление государственности Грузии, «признание и осуществление подлинно национального принципа» означало, по его мнению, полную ликвидацию феодально-крепостнической отсталости, «образа жизни тысячелетней давности», который обусловливал с древнейших времен неограниченное угнетение «бедных  трудящихся-крестьян» дворянством, «злым сословием», которое погубило самостоятельную государственность Грузии и обусловило возникновение всех национальных и социальных бед грузинского народа. «О, какими мы были бы счастливыми и сильными... какое у нас было бы единение, если бы один человек не мог угнетать другого!»[48]

Одним из первых среди грузинских просветителей Г. Церетели дал достаточно яркий анализ общественной жизни до- и пореформенной Грузии, осознал дворянско-буржуазное содержание крестьянской реформы, раскритиковал с революционно-демократической точки зрения соглашательство либералов и консерваторов и сформулировал революционный наказ как бороться против крепостничества. Однако из-за слабости революционных сил быстрая перестройка старого общества в 60-е годы оказалась невозможной, и радикальный просветитель возложил надежду искоренения существовавших и после реформы пережитков крепостничества на постепенное просвещение и усиление мелких собственников. Чего не смог добиться «рабочий народ», «низшее сословие» борьбой, должно было быть завоевано трудом. «Испорченное и обессиленное наше дворянство» не может, по мнению Г. Церетели, приспособиться к новому времени, когда «крепостничество, основанное на земле, сменилось крепостничеством, основанным на деньгах». Опорой и ведущей силой новых общественных отношений Г. Церетели считал «закаленный в нужде и труде, разумный, справедливый, но угнетенный несправедливостью рабочий народ», который, по его мнению, и в полузависимом положении смог бы возглавить новую жизнь, трудиться, приобрести капитал и землю посредством торговли, стать свободным, независимым, культурным хозяйственником путем создания рационального хозяйства и, таким образом, вывести отсталую крепостническую Грузию на широкий путь развития промышленного и сельскохозяйственного производства[49].

Георгий Церетели не идеализировал развивавшиеся после реформы капиталистические отношения. Он хорошо видел и отрицательно относился к эксплуататорскому характеру «нового крепостничества», замечал, что торговый и ростовщический капитал Грузии, притом преимущественно не местного происхождения, развивался путем эксплуатации трудящегося большинства нации и что «петушиный крик нового времени» в Грузии также вызывал обогащение меньшинства, обеднение и «впадение в пролетарианство» большинства трудящихся[50]. Однако радикальному просветителю были чужды мелкобуржуазный плач и простое отрицание капитализма. Он признавал прогрессивность новых общественных отношений по сравнению с крепостничеством, призывал «трудовой народ» всесторонне развивать торговлю, промышленность, сельское хозяйство; в то же время он строго критиковал европейский и местный капитализм, который «сосал мозги у нации» и вместо всеобщего национального благоденствия устанавливал всеобщее угнетение и «порчу нравов», заботясь лишь о победе в беспощадной борьбе за существование и умножение богатства сильных мира сего[51].

Идеалом Г. Церетели было общество трудящихся, экономической основой которого являлись бы мелкая частная собственность и общий коллективный труд объединенных, в одно и то же время производящих, потребляющих и сбывающих свою продукцию в товариществах людей и политической формой—национальная власть, избранная всем народом, всеми трудящимися. Условиями, обеспечивающими в таком обществе равноправие, свободу и счастье трудящихся, а на этой базе и благосостояние всей нации, должны были стать всесторонне развитые личности, дружеская взаимопомощь всех членов общества, всеобщий труд. Так сливались в общественно-политической программе радикального просветителя по форме социалистические и по объективному содержанию буржуазно-демократические идеалы[52].

Необходимость радикального преобразования общества Г. Церетели рассматривал, основываясь на реалистической, материалистической философии.  «Многообразную природу» или «материю и существующую с ней силу», находящиеся в процессе вечного движения и развития, он считал началом, субстанцией всех материальных и духовных явлений[53]. По его мнению, человек — это часть природы, а главнейшими природными потребностями человека являются чувство «самолюбия и самозащиты» и стремление к свободе и счастью через познание природы. Естествознание — это средство, которое человеку возможность «подняться до того яркого и высокого самосознания, откуда он увидит первые солнечные лучи, отражающие блистательное будущее нового мира, где будет царствовать разум, справедливость и добро»[54]. Радикальный просветитель враждебно относился к отвлеченному, особенно идеалистическому пониманию первоначала мира. Для него философия природы и общества — это естественнонаучные знания, обобщающие практические задачи, стоящие перед обществом, в частности грузинским, и его национально-освободительным и социальным движением. Знания эти в мировоззрении Г. Церетели содержат не только материалистическое понимание природы и человека, но и зачатки диалектического мышления, однако материализм почти позитивистского толка и особенно диалектика в мировоззрении Г. Церетели не имеют научно завершенного вида. Причинами возникновения тех или иных общественных явлений он считает обстоятельства и потребности общества, роль личности видит в познании этих потребностей, даже признает необходимость классовой борьбы и революции, но главным средством установления всеобщего национального и социального благоденствия  все-таки считает мирную эволюцию общества, обеспечиваемую  просвещением. Он называл марксизм «последним выводом научной социологии», однако вместо пролетарского социализма руководствовался на практике просветительско-утопической концепцией национально-демократического социализма.

На естественнонаучном материализме и политическом радикализме основывалась и эстетическая теория Г. Церетели, его «неприукрашенный реализм», согласно которому искусство должно быть народным и служить, народу, однако оно должно быть создано не столько посредством творческой, фантазии, сколько путем научного наблюдения над жизнью, неприукрашенным, крайне точным отражением реальной действительности. Искусство не должно быть тенденциозным, так как жизнь и мышление — одного и того же порядка, то точное научное отображение реальной жизни само собой означает и идейность произведений искусства. Несмотря на такой «объективизм», в художественном творчестве Г. Церетели «тенденциозно», т. е. в основном в критическо-реалистическом духе, отражены главные тенденции развития общественной жизни его времени[55].

Мировоззрение Г. Церетели, выразителя радикально-демократических стремлений грузинского третьего сословия второй половины XIX века, с характерной для него определенной теоретико-классовой ограниченностью, тем не менее сыграло значительную роль в усилении национально-революционного духа и «подготовке народа к борьбе против всяких невзгод» тогдашней жизни[56].

Сергей Месхи. Другим руководителем радикально-демократического течения в национально-освободительном движении был Сергей Семенович Месхи (1845—1883). Он родился в г. Кутаиси. В 1863 г. окончил Кутаисскую гимназию, а в 1867 г. — естественный факультет Петербургского университета. Формирование патриотического и демократического мировоззрения будущего журналиста началось еще в ученический период. За годы обучения в университете С. Месхи глубоко проникся просветительскими идеями революционных демократов и утопистов-социалистов Западной Европы и России.

В 1867 г. вернувшийся в Грузию Сергей Месхи поступил на государственную службу, но, считая работу чиновника в канцеляриях царских учреждений несовместимой со служением народу, вскоре оставил ее. Уже в это время он писал, что «идеалом и назначением жизни всех людей должно быть служение своему бедному, угнетенному и несчастному отечеству»[57].

В 1869 г. руководители радикально-демократической «новой молодежи» решил издавать журнал «Кребули», редактором которого предполагался Г. Церетели. В связи с этим встал вопрос о замене редактора газеты «Дроэба». По предложению Нико Николадзе, редактором «Дроэба» был приглашен Сергей Месхи. В течение 14 лет, с 1869 по 1883 гг., С. Месхи, этот неутомимый человек, по характеристике Г. Церетели, «бескорыстный служитель справедливости и истины», благодаря своему неустанному труду, держал в руках знамя грузинской литературы и общественной мысли[58]. В период редакторства С. Месхи «Дроэба» была, по существу, органом радикально-демократического течения национально-освободительного движения в Грузии.

В 1873—1874 гг. Сергей Месхи совершенствовал свои знания в странах Западной Европы. Строго критикуя западный капиталистический строй, он восхвалял национально-революционную идеологию Запада и считал необходимым для Грузии пройти «западноевропейский путь»[59].

Находясь в Европе, Сергей Месхи продолжал руководить газетой «Дроэба». После возвращения на родину, особенно в годы русско-турецкой войны 1877—1878 гг., Сергей Месхи вел политическую агитацию против царизма, пропагандируя идею революционной войны. Целью такой войны, по мнению С. Месхи, должно было быть создание новой Грузии, неразрывно связанной со свободной и демократической Россией, равноправной с ней и независимой во внутренних делах. Борьбу за эту цель он считал первейшим долгом «всей грузинской нации», выступая за создание объединенного фронта против царизма, в который вошли бы все классы и социальные прослойки. Критикуя консервативное грузинское дворянство и духовенство, он боролся против крупного купечества. Основной силой национально-освободительного движения Сергей Месхи считал «трудовое сословие», прежде всего просвещенное и окрепшее крестьянство, однако ему казалось возможным объединение всей нации, для осуществления радикально-демократической национальной программы, под идейным руководством «молодежной партии». Главным идейным средством подготовки народа для осуществления указанной программы Сергей Месхи считал печатную пропаганду, в частности прессу. Он старался превратить газету «Дроэба» в инициатора и главу всех прогрессивных начинаний. Он выступал от имени всего народа, защищая все третье сословие, т. е., по существу, всю буржуазную демократию, и газету «Дроэба» объявлял демократическим органом всей нации. «Наша газета, — писал он, — не имеет в виду ни крупного, ни мелкого дворянина, ни крестьянина и ни чиновника, ни торговца, ни промышленника, она имеет в виду... среднего читателя-грузина... такого среднего грузина, для которого всякая новая мысль, всякое новое сообщение о его родине — Грузии должно быть интересным и полезным[60].

Теоретически Сергей Месхи национальное, казалось бы ставил выше классового, но практически его патриотические идеи всегда наполнялись демократическим социальным содержанием. Его идеалом было основанное на свободном труде и всеобщем равенстве общество, созданное путем полной ликвидации крепостничества, от которого погибало «преимущественно крестьянство», однако оно представляло собой общенациональное несчастье, «главную болезнь и причину, препятствующую успехам всей страны». И после реформы 1864 г. «следы крепостничества» в Грузии не были уничтожены полностью. Формально свободное крестьянство фактически являлось сословием угнетенным, которое эксплуатировалось не только бывшими крепостниками, но и купцами, пришедшими в движение в связи с превращением денег в главный элемент производства и начавших «искать золото даже в простой красной земле»[61].

Сергей Месхи признавал, что капиталистические производственные отношения способствовали технико-экономическому развитию страны, но в то же время критиковал их эксплуататорский характер. В Грузии 60-х—70-х гг. XIX века он не видел крупного капиталистического производства; крупные буржуа и совершенно безземельный пролетариат также казались ему редкостным явлением. «У нас борются между собой преимущественно городской народ и деревенский народ», — говорил он. Однако Сергей Месхи знал, что купцы богатеют за счет эксплуатации простого народа, и считал необходимым освобождение своего народа «от деревенских пиявок, которых называют ростовщиками-купцами и которые сосут последние капли крови и сдирают шкуру с народа»[62].

В новых условиях пореформенного развития радикальный демократ предполагал, что путем установления общего благоденствия крестьяне приобретут землю и деньги, осуществится всеобщее просвещение, трудящиеся собственники превратятся в одно и то же время в производящих, потребляющих и сбывающих культурных хозяйственников, некапиталистическое развитие вновь вышедшего из феодализма общества в конечном счете приведет к созданию такого общества трудящихся, где «имущества и знания будут равно распределены, человеческое общество не будет разделено на два враждебных друг другу лагеря, не будет богатых и бедных», во главе же национального прогресса станет демократическая власть, единства общества и всестороннее развитие личности будут основой их свободы, равенства и счастья и будет царствовать не эксплуатация, насилие и угнетение, а труд, разум, любовь и единение. Сергей Месхи искренне верил в установление этого царства всеобщего благоденствия, мечтая о нем и порицая общество, в котором «вместе, в одно и то же время, в одном и том же человеке совмещались прекрасные принципы с подлыми делами»[63].

Однако наступление всеобщего благоденствия он видел в далеком будущем, немыслимом без революционного насилия, требующего жертв. Он приветствовал восставших против царизма и дворян грузинских крестьян, а также парижских коммунаров и болгарских патриотов. Угнетенный трудолюбивый народ, писал он, «показывает свою настоящую силу и желания сердца во время революции», несмотря на то, что после всех осуществленных революций «участь народа опять оказывается в руках врагов народа, реакционеров»[64]. Сергей Месхи считал «крайне нужной» пропаганду идей Великой французской буржуазной революции в Грузии. «Этот величайший и замечательнейший эпизод мировой истории, — писал он, — является тем источником, от которого происходят все наши ценнейшие принципы, убеждения и мысли». Однако, мечтая о народной революции, которая привела бы народ в движение против царизма, в конкретно-исторических условиях. В Грузии 60-х—70-х гг. XIX века он не видел революционной силы, которая призвала бы к восстанию малочисленный, экономически слабый и политически неподготовленный  грузинский народ, считая такой призыв авантюристическим. Даже самые массовые стихийные восстания грузинских крестьян он считал лишь средством подготовки народа к будущей революции[65]. В тогдашних условиях, по его мнению, было необходимо отстаивание нации от перерождения, ее подготовка, объединение, «составление программы», распространение «идей освобождения».

Сергей Месхи руководствовался известным материалистическим положением о том, что все зависит от обстоятельств, места и времени, что общественная жизнь постоянно и всесторонне изменяется и что задача выдающихся исторических, личностей состоит в познании общественных потребностей и в подготовке народа к его осуществлению. Вообще не имеющее границ историческое развитие общества представляется ему в виде борьбы между добром и злом, конкретными проявлениями которой он считает национальную борьбу угнетенных народов против своих угнетателей и социальную борьбу бедных против богатых. Основу этой борьбы он усматривает в противоположности общественных, в частности имущественных, интересов, однако противоположность эту считает причиной, препятствующей прогрессу человечества, предполагая, что средством всеобщего благоденствия должно быть просвещение. «Для нашего народа, как и вообще для всех, первейшее средство улучшения жизни — это просвещение», — говорит С. Месхи. Для образования, просвещения «низкого люда» своего времени он считал излишним как отвлеченную философию, так и чистую науку. По мнению С. Месхи, главнейшими средствами культурного и патриотическо-политического воспитания народа являются доступные ему знания по истории, политической экономии и литературе. Знание отечественной и всемирной истории должно вселять в народ надежду на лучшее будущее. Политэкономия должна обосновать необходимость такого общественно-политического строя, в котором «один человек не заедал бы труд другого, чтобы каждый пользовался результатом своего труда»[66]. Этой же задаче должна служить национальная литература, которая, подобно зеркалу, должна отражать «действительную жизнь грузинского народа», указывая ему «путь к будущему, лучшему образу жизни», быть «воспитателем и наставником народа, показывающим правильный путь»[67].

Нико Николадзе. Одним из основателей и руководителей радикально-демократического течения национально-освободительного движения в Грузии второй половины XIX века был Николай (Нико) Яковлевич Николадзе (1843 — 1928). Родился он в г. Кутаиси. С малых лет под руководством матери знакомился со старой и новой грузинской литературой и историей.

В 1861 г. Нико Николадзе поступил на юридический факультет Петербургского университета. 18-летний первокурсник, воспитанный на революционно-демократических идеях «Современника», принял активное участие в студенческих демонстрациях. Вместе с другими 282 участниками волнений, Нико Николадзе был арестован и на несколько месяцев заточен в Петропавловскую крепость.

После освобождения Нико Николадзе сблизился с Н. Г. Чернышевским. Он стал частым гостем его семьи и сотрудником «Современника», со страниц которого 20-летний публицист смело критиковал тогдашних западноевропейских ученых и давал оригинальную характеристику самого русского просветительства, революционного демократизма и утопического социализма.

После ареста Н. Г. Чернышевского Нико Николадзе, убедившись в невозможности «никакой революции» в России 60- гг., вернулся в Грузию, как он говорил, «вооруженный светлыми идеями»[68]. Позже он безуспешно пытался продолжить учебу в Казанском университете. В 1862 — 1864 гг. Нико Николадзе сотрудничает в «Искре», «Народном богатстве» и «Современнике». В 1864 г. он едет в Париж, где продолжает прерванную в Петербурге учебу и, наряду с механикой и технологией, критически изучает теории французских утопических социалистов и английских экономистов.

В 1865 г. Нико Николадзе познакомился с А. И. Герценом и начал сотрудничество в «Колоколе». С радикально-демократической критикой крепостничества и крестьянской реформы связывал основную идею русского просветительского и народнического социализма — признание преимущества «социалистической» общины перед буржуазным индивидуализмом. О реформе 1861 г. он писал: «Так как было невозможно оставление-крепостничества неизменным, русское правительство... завершило решение крестьянского вопроса тем, что переименовало крепостных крестьян и назвало их крестьянами, поселенными на землях дворян... Что же касается земли, ее отдали дворянству и она остается в его руках... Типографские чернила выдержали и не покраснели, когда выносили на дневной свет узаконение грабежа и разбоя, фальши и преступности»[69].

Национальное движение грузинского народа Нико Николадзе считал подчиненным социальному движению. Он строго критиковал политику национального угнетения и насильственного обрусения, проводимую царским самодержавием. «О чем должно заботиться правительство, о том, чтобы просвещать, или же о том, чтобы затемнять присоединенные нации?» — спрашивал он и отвечал: «Если в Закавказский край Россия внесла теперешнюю цивилизацию, это еще не означает, что там русские должны быть господами, а местные жители рабами»[70].


Ввиду идейного разногласия с А. И. Герценом, Нико Николадзе прекратил сотрудничество в «Колоколе» и для продолжения учебы переехал из Парижа в Женеву. В 1866 г., после неудачного выстрела Каракозова в Александра II, Нико Николадзе опубликовал в Женеве на русском языке брошюру «Правительство и молодое поколение», в которой подверг критике реакционную политику царизма, террористическую тактику народников, сформулировал радикально-демократическую и утопическо-социалистическую программу нового поколения. Его идеалом он объявил всеобщее благоденствие, основанное на труде и равенстве свободных трудящихся собственников и установленное путем экономического усиления и умственного развития народа, крестьянства[71]. Эти просветительско-демократические положения он развивал в статьях, напечатанных в журнале «Современность», издававшемся им в 1868 г. совместно с Л. Мечниковым. Нико Николадзе критиковал либерально-анархистскую идею «о невмешательстве государства в экономические дела и о неограниченной личной свободе отдельных членов общества». Он отвергал анархистскую теорию о возможности немедленного низвержения существующего строя. Противопоставляя взглядам анархистов и народников просветительскую революционно-демократическую концепцию Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова, Нико Николадзе считал нужным «обогащение» просветительского мировоззрения материалистическим позитивизмом[72].

Такова была просветителъско-демократическая программа Нико Николадзе, когда он к началу 1870 г. вернулся в Грузию и продолжил пропаганду своих радикально-социалистических идей на страницах газеты «Дроэба». Еще в бытность в Европе он прислал в эту газету несколько статей, а после возвращения на родину испрашивал у правительства разрешения издать в Тбилиси русскую газету. Однако цензурный комитет отказал ему как лицу, находящемуся под полицейским надзором. Под видом приложения к газете «Дроэба» Г. Церетели начал издавать журнал «Кребули». Одним из руководителей обоих органов радикально-демократического течения стал Нико Николадзе[73].

Главной задачей в пореформенной Грузии Нико Николадзе считал быстрое развитие торговли, промышленности и сельского хозяйства в форме ассоциаций и с помощью народных кредитных учреждений. Он мечтал о таком обществе, где царствуют «братство, единство, свобода, где все стараются помогать друг другу, дружески подавать руку, чтобы жизнь стала легче»[74]. После поражения Парижской коммуны во Франции в мировоззрении Нико Николадзе еще отчетливее проявляется стремление к «экономическому республиканству». По его мнению, «пробуждение народа должно быть начато с такими изменениями, чтобы народ принял свое отечество не мачехой, а заботливой и любимой матерью и чтобы каждое частное лицо видело в своем собрате не противника и врага, а верного сторонника и сотрудника». С искренним восхищением писал он о героизме парижских коммунаров, однако считал классовую войну внутри народа «величайшим несчастьем», от которого, по его мнению, в старое время ослабела Грузия, а в новое время гибнет Франция.[75].

В 1873 г. Нико Николадзе вновь во Франции. Здесь, совместно с Д. Микеладзе и П. Измайловым, он издает печатавшуюся на пектографе грузинскую социалистическую газету «Дроша» («Знамя»), на страницах которой разъясняет значение революционного насилия в обостренной борьбе между трудом и капиталом и ратует за обязательное объединение демократов на основе единой партийной дисциплины. «Не только в Европе, но и у нас очень своеобразно и отчетливо рисуются действия партий, партийная жизнь», — говорил приехавши из Европы в Грузию Н. Николадзе. Консервативной партией в Грузии он считал старее поколение и в его лице перечеркивал всю старую Грузию. Прогрессивной партией называл новое поколение — знаменосец лучшего будущего Грузии. Однако и в новом поколении он видел два: прежнее поселение, или шестидесятников, и «новую молодежь», или семидесятников. Новая молодежь, по мнению Нико Николадзе, должна осуществить задачу идейного поражения старого поколения, радикального практического преобразования старой жизни, всестороннего развития грузинского общества на научной основе и с этой целью объединения всех прогрессивных сил[76]. Так сформулировал Нико Никодадзе общественно-политическую программу «Меоре даси», радикально-демократического течения национально-освободительного движения в Грузии второй половины XIX века. Духом радикализма веет и от эстетической концепции, согласно которой «в литературе неприукрашенно и правильно должна быть отражена современная жизнь» и «идеал лучшей жизни и строя»[77].

При обосновании радикально-демократической общественной программы долгое время бок о бок с Н. Николадзе стояли Г. Церетели и С. Месхи, но организационно сплотить второе идейное течение («Меоре даси») и тем более объединить всех демократов вокруг этого течения  Нико Николадзе не смог, главным образом потому, что большинство грузинских просветителей-демократов, как гуманистов, так и радикалов, считали первейшей задачей борьбу за национальную свободу путем защиты и развития грузинского языка и культуры, а по мнению Н. Николадзе, национальное освобождение, народа невозможно, если он не освободится прежде всего социально-экономически. «Действительное объединение народа произойдет лишь тогда, когда выровняется его экономическая жизнь, когда народ экономически освободится и привыкнет к соединенному труду»[78], — говорил он.

В 1873 г. Н. Николадзе оставил газету «Дроэба» и начал сотрудничать в «Тифлисском вестнике», на страницах которого вел дискуссию с И. Чавчавадзе по вопросам устройства грузинского дворянского банка. По его мнению. И. Чавчавадзе являлся в то время представителем «буржуазного направления» и «узкого патриотизма», себя же он считал представителем «общественного», т. е. социалистического, направления.[79] В 1876 г. он еще раз вернулся в редакцию «Дроэба», обратившись к грузинской общественности с горячим патриотическим признанием. Целью всей моей деятельности в Грузии, России и Европе, писал Нико Николадзе, являлись «подготовка во имя тебя, служение и принесение пользы во имя тебя»[80].

В 1878 г. Нико Николадзе окончательно оставил «Дроэба» и основал газету «Обзор». В этом радикально-демократическом органе он смело критиковал существующий самодержавно-помещичий и буржуазный строй, продолжая считать главной задачей Грузии ее экономическое возрождение. В 1880 г. царское правительство закрыло газету «Обзор», а непокорного редактора выслало в Ставрополь. Будучи в ссылке, Н. Николадзе продолжал сотрудничать в петербургской газете «Голос». После получения разрешения на проживание в Петербурге в 1881 г. Нико Николадзе стал сотрудником журнала «Устой», а позднее руководителем отдела критики «Отечественных записок» М. Е. Салтыкова-Щедрина. Одной из причин закрытия царским правительством этого журнала являлась пропаганда в нем радикально-демократических идей Н. Николадзе и другими публицистами-демократами. Просветительская наивность явилась одной из причин того, что радикальный демократ Н. Николадзе принял на себя «странную и бесплодную» роль посредника в переговорах, проходивших в 1882 г. между царским правительством и революционерами-народниками. В результате этих переговоров «Народная воля» отказалась от террористических актов, а царь разрешил Н. Г. Чернышевскому переселиться из Вилюйска в Астрахань. Нико Николадзе на долгие годы оказался под строгим полицейским надзором.[81].

В 1887 — 1892 гг. Нико Николадзе редактировал тбилисскую либерально-демократическую газету «Новое обозрение», а в 1894 — 1897 гг. сотрудничал в газете «Кавказ» и в журнале «Моамбе» («Вестник»), продолжая защищать радикально-демократический патриотизм. В 1894 г. его избрали городским головой г. Поти, где он практически пытался осуществлять свою грандиозную экономическую программу до тех пор, пока царское правительство не изгнало непослушного городского голову и радикального просветителя и из Поти.

В период первой буржуазно-демократической революции в России Нико Николадзе снова и снова повторял старые просветительские лозунги о единстве, свободе, равенстве и братстве, пытаясь отстаивать интересы радикальной национальной демократии путем учреждения автономного самоуправления Грузии, укрепления городского и земского самоуправлений, всестороннего развития экономики и культуры. По его мнению, «Только это... дало бы нашей стране и всем входящим в нее нациям свободу, равенство и братство». При этом и революционная классовая борьба, и предреволюционное просветительское общедемократическое национальное движение казались радикальному демократу «очень отвлеченными» от жизни, и он пытался основать на «жизненном содержании» и на «новой научной философии» «общие формулы и теоретические принципы» как просветителей и социалистов XVIII — XIX веков, так и революционеров XX столетия.

Всегда выступая от имени всей нации, Н. Николадзе, как и все просветители и утописты, считал идеальным такое общество, в котором царствовали бы всеобщий труд, равенство, свобода и счастье. По его мнению, этому идеалу не отвечало не только отсталое общество Грузии второй половины XIX века, но и развитое капиталистическое общество Запада, являвшееся по сравнению с феодальным обществом прогрессивным, однако представлявшее собой арену непрекращающейся борьбы угнетенного большинства против господствующего меньшинства. Он верил в то, что общество, основанное на угнетении бедных богатыми в конце концов должно преобразоваться в общество, основанное на равенстве и свободе. Но гармоническое общество, говорил он, не может быть создано ни путем экономических реформ, ни путем политических революций до тех пор, пока существующее общество не будет преобразовано в нравственном и образовательном отношении, пока собственниками средств производства не станут образованные трудящиеся, которые вместе с просвещенным дворянством и буржуазией полностью сольются с трудовым народом. Для этого нужно не восстание, а воспитание народа и постепенный переход в царство общего благоденствия (социализм), где не будет ни социальной эксплуатации, ни возникшего на ее основе национального угнетения.   

Такова вкратце радикально-просветительская и утопическо-социалистическая концепция Н. Николадзе, Г. Церетели и С. Месхи, которая, несмотря на утопичность, воспитывала в революционном духе молодежь 60-х—70-х гг., начинавшую свою народническую деятельность в рядах освободительного движения.

Народническо-демократическое течение. В национально-и социально-освободительном движении Грузии с самого начала появились идеи социальной свободы, сформулированные в период подготовки и проведения крестьянской реформы просветителями-гуманистами и радикалами в целостную программу антикрепостнических стремлений всего народа, всего третьего сословия. В те времена основной частью третьего сословия являлось крестьянство, и антикрепостническая и патриотическая программа просветителей создавалась прежде всего для освобождения крестьянских масс. Однако большинство гуманистов и радикалов часто подчиняло требование социального освобождения крестьянства требованию освобождения всего народа. В то же время уже в 50-х—60-х гг. в социальном и национально-освободительном движении Грузии возникли идеи, которые отразили и требования, подразумевавшие национальное освобождение не всего народа, а социальное освобождение только угнетенного крестьянства. Это было идейное течение, которое окончательно оформилось к началу 70-х гг. и представители которого считали себя членами «социально-революционной» народнической партии, отрицая прогрессивную роль дворянства, а частично — буржуазии и интеллигенции. Грузинские народники («халхоснеби») связывали надежду на установление всеобщего благоденствия или социализма сначала с крестьянским восстанием, а в дальнейшем с просвещением и экономическим преуспеянием крестьянства. По существу народническое течение выражало бунтарские настроения безземельных, недовольных наличием пережитков крепостничества крестьян в их борьбе против богатых грузинских землевладельцев и царских чиновников. Оно требовало полного упразднения дворянской собственности, безвозмездной передачи крестьянам земли и демократизации политической власти с тем, чтобы единственными полноправными хозяевами нового общества были лишь деревенские трудящиеся собственники.

В начале своей деятельности грузинские народники выступали от имени одного крестьянства и главной задачей революционного движения считали его социальное освобождение. Такая постановка вопроса уже чувствуется в антикрепостнических взглядах непосредственного предшественника грузинских народников — Д. Чонкадзе. Эта идея более отчетливо была высказана некоторыми грузинскими просветителями (например, Н. Николадзе), а в 70-е гг. народники сделали ее руководством к своей деятельности.

После разгрома самодержавием народнических организаций, приблизительно со второй половины 80-х гг. большинство грузинских народников примкнуло к гуманистическому течению грузинского просветительства, главным пунктом программы которого было национальное освобождение всей грузинской нации путем усиления прежде всего ее трудящегося большинства совместно с просвещенным дворянством.

Объективно грузинское народничество и ранее являлось одним из течений национально-освободительного движения в _ Грузии, несмотря на то, что сами грузинские народники считали себя непосредственными представителями общерусской народнической, социально-революционной организации, ждали социального освобождения грузинского  крестьянства от крестьянской революции в России, поначалу не очень считаясь со специфическими задачами грузинского национально-освободительного движения и отрицательно относясь к идеалу восстановления самостоятельной грузинской государственности.

Правда, русские народники, в организации которых входили многие грузинские интеллигенты, оказывали практическую и идейную помощь своим соратникам в Грузии, однако грузинские народники  были воспитаны на  идеях не только крестьянского революционного  демократизма Н. Г. Чернышевского и П. И. Лаврова, но и национально-революционного патриотизма И. Г. Чавчавадзе, Я. С. Гогебашвили, Н. Я. Николадзе и других грузинских просветителей. Они боролись прежде всего за социальное равноправие крестьянства, но не отрицали и национального равноправия народов; своим идеалом они считали социализм, но усматривали прогрессивные черты и в капитализме. По их мнению, главным средством установления социалистического строя являлось крестьянское восстание, но они были противниками восстания грузинских крестьян вне связи с аналогичными выступлениями в России. Грузинские народники видели недостатки  русской общины, почти не переоценивали роль отдельных героев и тактику индивидуального террора; им не были чужды утопические идеи о всемогуществе просвещения и общности интересов различных классов угнетенной нации.

Словом, грузинское народничество было не только организацией русского социального движения, но и одним из течений грузинского национально- и социально-освободительного движения, которое, со своей стороны, можно считать и «народническим», поскольку и оно защищало общедемократические интересы основной части грузинского третьего сословия — крестьянства. Просветители-гуманисты и радикалы пытались защитить крестьянство, отстаивая нацию, а народники пытались защитить нацию, отстаивая крестьянство. Выдвинув на передний план социальный вопрос и начав, хоть и безуспешно, практическую революционную работу, народническо-демократическое течение, наряду с гуманистическо-демократическим и радикально-демократическим течениями национально-освободительного движения и его идеологии — национально-революционно-демократического просветительства, сыграло большую роль в пробуждении и революционном воспитании народных масс в Грузии второй половины XIX века.

Идейно-литературными органами грузинских народников главным образом были журналы «Мнатоби» («Светоч», 1869— 1872 гг.), «Имеди» («Надежда») и «Шрома» («Труд», 1881 — 1883 гг.), на страницах которых они пропагандировали идеи утопического крестьянского социализма.

Своеобразными выразителями народнических идей в грузинской общественной мысли являлись Д. Чонкадзе, А. Пурцеладзе, Н. Инашвили, Г. Маиашвили, С. Чрелашвили, Э. Бослевели и другие.

Даниэл Чонкадзе. Писатель-просветитель, непосредственный предшественник грузинских народников Даниэл Георгиевич Чонкадзе (1830—1860) родился в с. Квавили (нын. Душетский район Грузинской ССР). Начальное образование получил дома. Девяти лет его отдали во Владикавказское духовное училище. В 1845—1851 гг. он учился в Тбилисской духовной семинарии, после окончания которой в течение четырех лет преподавал осетинский язык во Владикавказском духовном училище. С этого же времени вел и научную работу в области филологии по поручению Российской Академии наук. В 1855 г. Д. Чонкадзе переселяется в Тбилиси и начинает работать преподавателем в духовной семинарии. С 1858 г. служит также в Грузинской синодальной конторе столоначальником. В это же время вокруг Д. Чонкадзе организовывается небольшой кружок тбилисских интеллигентов, сотрудников журнала «Цискари», изучающих и распространяющих просветительско-демократические идеи. Преждевременная смерть не дала ему возможности довести до конца дело развития и формирования в систему отдельных антикрепостнических идей. В его мировоззрении не выражены в завершенном виде ни идеи просветительства, ни тем более народничества, однако в своей известной повести «Сурамская крепость» он все же смог с достаточной полнотой запечатлеть такие значительные моменты кризиса крепостнических и развития новых общественных отношений, как нечеловеческое угнетение крепостных и неизбежность падения крепостничества, развитие торговли и классовую дифференциацию общества, стихийное стремление крестьян к свободе и их борьбу против помещиков, существование солидарности между господствующими сословиями, с одной стороны, и между угнетенными классами, с другой, нераздельное господство религии и эксплуататорский характер новых общественных отношений, первичность социального вопроса по отношению к национальному вопросу и др.

По характеристике Д. Чонкадзе, крепостничество предоставляет собой «общественную гадость», основанную на всестороннем угнетении крестьян, которую следует преобразовать, или уничтожить. Для жестокого помещика крепостной является лишь животным, в лучшем случае полезным товаром, у которого нет ни человеческих чувств, ни прав. Пока у нас не будет «личной свободы и средств на жизнь», «пока мы являемся крепостными помещиков, мы не сможем быть счастливыми», — говорит крестьянин из «Сурамской крепости»[82].

Даниэл Чонкадзе нарисовал реалистическую картину крестьянской борьбы против помещиков, несмотря на то, что у него отсутствует научное понимание ее. Он думает, что кроме угнетающих крестьян жестоких помещиков существуют и добрые помещики, освобождающие крестьян своей «доброй волей». В соответствии с этим уничтожение крепостничества, приобретение крестьянами «личной свободы и средств на жизнь» может осуществиться двумя путями: «с кровью или без крови». В обоих случаях Д. Чонкадзе стоит на стороне крепостных крестьян, но он верит в возможность мирного, «бескровного» освобождения крестьян, предпочитая мирный путь немирному. И ему не чужды наивный крестьянский демократизм и абстрактный гуманизм, от которых не были свободны самые радикальные мыслители его времени. Это и понятно, так как просветители-демократы, выступившие против крепостничества, рассматривали старое и новое общество как противоположность абстрактных зла и добра, а не как определенные классово-экономические явления, не зависящие от воли и желания людей. Вместе с тем, по представлению Д. Чонкадзе, основой действий людей и их взаимоотношений являются божественная воля и судьба. Он, как и все его персонажи, положительные и отрицательные, верит в бога, в божественное предопределение и существование загробного, потустороннего мира, по сравнению с которым этот мир не имеет высокой ценности[83].

Несмотря на идеалистический взгляд на мир, Д. Чонкадзе дал реалистическое понимание потребностей общественной жизни своей эпохи. Он понял неизбежность гибели феодализма и развития капитализма, заклеймил крепостничество, провозгласил основным средством экономического возрождения крестьянства вовлечение его в торговлю, увидел грабительский характер «несправедливых» купцов Обогащение путем торговли освобожденных «с кровью или без крови» от помещиков крестьян Д. Чонкадзе рассматривает как положительное явление. Он не считает большой бедой и то, что бывшие крестьяне, обратившиеся в купцов и овладевшие «крепостными и хозяйством» обедневших дворян, пытаются присвоить и правовые привилегии высшего сословия. Однако Д. Чонкадзе критически относится и осуждает развивающуюся буржуазию, измеряющую «мерилом денег и аршина все человеческое — любовь и ненависть, родное и иноземное, войну и мир». «Он любил только богатство и самоуважение, почести, — писал он о купце, — и добыванию их пожертвовал все добрые чувства сердца. Зачем ему любовь, если исполнится его мечта — он станет богатым, уважаемым и самостоятельным. За какую цену покупал он все это добро, об этом не удосуживался спросить. И вот, человек, мужчина, продает себя ради богатства, как какая-нибудь куртизанка»[84].

С большой симпатией относился Д. Чонкадзе к трудящемуся, несправедливо угнетенному крестьянству. Крестьянский вопрос он считал главным в общественной жизни Грузии своей эпохи. Он видел, что «пробуждалось и национальное чувство». В его повести упоминается и «судьба бедной Грузии». Но в «Сурамской крепости» патриотическая идея не находит своего развития, национальный вопрос в ней подчинен социальному, поэтому и переделана в повести на социальный лад высокоидейная историко-патриотическая легенда.

Подобное игнорирование национального вопроса не разделили просветители-гуманисты и радикалы, хотя они давали высокую оценку крестьянскому демократизму Д. Чонкадзе.

Н. Инашвили пропагандировал утопическо-социалистические взгляды А. Сен-Симона и Р. Оуэна в журнале «Мнатоби» («Светоч») в 1869—1871 гг. Он первым в истории грузинской общественной мысли дал определение понятия «социализма», объявив его сторонниками всех, кто боролся за равенство людей, в том числе женщин, равное распределение между ними добытых их общим трудом продуктов, и на этой основе за установление «всеобщего счастья»[85].

Антон Пурцеладзе. Один из основателей и видных теоретиков народнического идейного течения национально-и социально-освободительного движения Грузии Антон Николаевич Пурцеладзе (1843—1913) родился в с. Мерети (нын. Горийский район Грузинской ССР). Начальное образование он получил под руководством матери. В 11-летнем возрасте его зачислили в Орловский кадетский корпус. Многие педагоги этого военного училища были настроены либерально и сыграли значительную роль в формировании демократического мировоззрения Пурцеладзе. В 1854 г. А. Пурцеладзе получил травму — перелом ноги, и оставил офицерскую школу. После возвращения на родину он живет в деревне и путем самообразования усердно овладевает науками и литературой. В 1858 г. переселяется в Тбилиси и начинает служить в должности писаря. В 60-е гг. организовывает молодежный демократический кружок, формирует группу любителей сцены, начинает сотрудничать в журнале «Цискари», помотает Димитрию Кипиани в основании дворянского банка. В это время он глубже изучает литературу и историю Грузии, русские и западноевропейские просветительско-ревелюционно-демократические и утопическо-социалистические идеи. Наряду с творчеством Белинского, Чернышевского, Писарева и Лаврова, он хорошо изучит Сен-Симона, Фейербаха, Оуэна, Бокля, Дарвина, Дреппера, а с 80-х гг. — Карла Маркса.

Во время столкновения двух поколений в начале 60-х гг. Антон Пурцеладзе боролся против консерваторов с позиций нового поколения, одновременно критикуя его. В 1862—1863 гг. и 1866—1867 гг. он попытался преобразовать журнал «Цискари» («Заря») в демократический орган и противопоставить свою крайне нигилистическую и социалистическую позицию сначала гуманистическому, а потом и радикальному течениям, но безуспешно. Ему не удалось укрепить позиций в лагере старого поколения, а в лагере нового поколения его считали нежелательным гостем. В 1864 г. А. Пурцеладзе сотрудничал в газ. «Кавказ» и в журнале «Литературный листок». С 1867 г. служил следователем в суде в Зугдиди, а в 1869 г. вернулся в Тбилиси и вместе с Н. Авалишвили основал журнал народнического толка «Мнатоби» («Светоч»), на страницах которого вел острую полемику с представителями «Меоре даси» («Второй группы»).

Антон Пурцеладзе был «душой горийского народнического, кружка»[86] в 1873 г. В это время он служил юрисконсультом по вопросам государственного имущества и частным адвокатом, ему приходилось бывать в деревнях Картли, где он распространял народнические идеи среди крестьян и ремесленников. Раньше он использовал в этих же целях журнал «Мнатоби» («Светоч»), а с 1873 г. возглавил и другой журнал — «Гутнис деда» («Пахарь»), превратив его в орган бедного сельского населения и развернув на его страницах пропаганду народнической идеи «об общем владении землей».

В 1881 —1883 гг. А. Пурцеладзе активно сотрудничал в журнале «Имеди» («Надежда»), а потом в газете «Иверия» («Грузия»). С 80-х гг. служил оценщиком в дворянском банке. В 1905 г. его избрали председателем банка.

А. Пурцеладзе с воодушевлением встретил первую революцию в России и Грузии. «За свою жизнь я был свидетелем очень приятных явлений, — писал он, — первым было освобождение крестьян от крепостнического ига, а вторым — революция 1905 года».

Мировоззрение Антона Пурцеладзе является и просветительским, и народническим[87]. Он был воспитан на принципах естественно-материалистической философии и реалистическо-утилитаристической эстетики. С позиций русского народнического и западноевропейского утопического социализма этот радикальный защитник крестьянства осуждал как крепостничество, так и капитализм, как дворянство, так и буржуазию. Беспощадную критику грузинского феодализма он довел до сатирических выпадов против национального царского рода и назвал 800-летнее господство династии Багратионов, кроме правления двух царей, наряду с распущенностью крупных феодалов, причиной падения и гибели грузинской государственности. В феодальной Грузии он видел и примеры самоотверженной борьбы за родину, однако героями патриотических войн считал народ, а не феодалов, «Нашу родину защитило крестьянство и погубили ее феодалы»[88], — говорил он.

Причиной всех бедствий народа А. Пурцеладзе считал всестороннее угнетение крестьян помещиками. Возлагая надежду на полное уничтожение крепостного права и установление всеобщего благоденствия трудящихся после крестьянской реформы, он еще в 1862 г. в острой публицистической форме и с крайне радикальной смелостью выступил против, либералов и консерваторов. Чувствуя, что реформа не сможет полностью упразднить крепостничества, он с самого начала ратовал за «групповые, объединенные» выступления крестьян против помещиков. Убедившись, что идея не осуществлена и реформа ограбила бывших крепостных, А. Пурцеладзе писал: «После реформы остались без земли крепостные тех помещиков, которые сами имели мало земли... И другие крестьяне, которым дали наделы, остаются без земли, так как не могут покрыть долгов, взятых ими для выкупа наделов»[89]. Ввиду этого за реформой последовало не всеобщее благоденствие, а господство над безземельным, простым народом помещиков и буржуазии, владевших землей или деньгами. «Теперешний век принадлежит деньгам, — говорил А. Пурцеладзе, — люди, богатые ими и имеющие все права, установили такой порядок, который превзошел и рабство, и крепостничество; этот порядок означает господство имущества, или капитала»[90]. К капитализму А. Пурцеладзе относился бескомпромиссно, всесторонне критикуя и осуждая его. В то же время он горячо пропагандировал развитие в Грузии некапиталистическим путем промышленного и сельскохозяйственного производства,  считая экомическими, политическими и социальными основами такого развития общее владение землей и заводами, свободные крестьянские общины и рабочие ассоциации как основные производственные ячейки, обеспечивающие всеобщее равенство и благосостояние. В своих главных публицистических и художественных произведениях («Ушло то время»,  «Сурамская крепость» Даниэла Чонкадзе, «Грузинская  литература», «Человек ли он?!» — повесть М. Джимшеридзе», «Письма мясника Гаго к Апракуне», «Наша мечта», «Общее владение землей», «О нашей литературе и печати», «Сельские письма», «Георгий Саакадзе», «Человечество и народность», «Меч и индустрия», «Разбойники», «Маци Хвития») А. Пурцеладзе с революционно-демократической критикой крепостничества и капитализма соединяет открытую пропаганду социалистических идеалов. При этом он не всегда ограничивается лишь пропагандой: теоретически признавая неизбежность революционной борьбы, он практически участвует в революционно-народническом движении. Однако самыми реальными средствами преобразования современного ему общества он считал постепенное экономическое усиление и политическое воспитание народа. Преимущественно этой цели служила его идейно-литературная и практическо-политическая деятельность. По его мнению, «прогресс народа основан на науке, знаниях, опыте, понимании и утверждении идеи равенства, одним словом, на разуме, который зиждется на знаниях и опыте»[91]. Считая народ основной движущей силой истории, А. Пурцеладзе, однако, увязывал осуществление социалистических идеалов не с борьбой определенного класса, а с интеллигенцией, с просвещенным разумом всего общества. Высоко оценивая роль грузинской литературы и общественной мысли в преобразовании тогдашнего общества, он говорил, что «они только тем и занимались, чтобы умножить насколько возможно интеллигенцию, превратить, если возможно, всю нацию в интеллигенцию»[92].

А. Пурцеладзе не забывал и об экономическом факторе, развитие и преобразование которого считал краугольным камнем национальной, политической и умственной свободы. «Знания, сохранение национальности, политическая сила и свобода человеку нужны для экономического благополучия... Усиление всех этих факторов зависит от экономического положения наций»[93], — писал он. Народник-просветитель не понял ни истинной сущности экономики, ни реальных путей социалистической революции; он не смог осознать того парадоксального явления, что осуществление его программы объективно могло бы только способствовать быстрому развитию именно того капитализма, против которого субъективно он выступал. Несмотря на это, его демократические и утопические идеи оказывали большое влияние на молодежь 60-х—80-х гг., вслед за А. Пурцеладзе и его соратниками молодые «нигилисты» считали себя «бунтовщиками и после бунта ожидали республику». Они воспитывались на идеях отрицания всей тогдашней общественной жизни, пропаганду которых вел А. Пурцеладзе. «Наблюдая нашу жизнь, мы не найдем многого, чтобы не надо было отрицать и уничтожить. Что мы не можем не отрицать: общественный строй, религию, государственный строй, законы, экономический строй, обычай, семью, брак, учебу, искусство? Одним словом, вы не покажете ничего такого, чего не следовало бы отрицать и заменить?»[94].

В этих словах А. Пурцеладзе намечает целую программу, осуществить которую народники пытались сначала преимущественно политическими бунтами, а потом мирными экономическими средствами. Например, Георгий Маиашвили в 1882 г. утверждал, что единственной силой, определяющей характер национальной жизни общества, является, мол, экономический, строй, и поэтому вместо национально-политической борьбы нужно вести экономическую борьбу. Не все народники и просветители соглашались с этим положением, однако, особенно с 80-х гг., практически многие из них действительно считали, главным средством освобождения нации и ее трудящегося большинства улучшение экономического положения народных масс[95].

Эстате Бослевели-Мчедлидзе (1854—1885), наоборот, предполагал, что ни экономического благосостояния, ни национального освобождения нельзя добиться без политической борьбы и захвата политической власти, хотя и он не отрицал, что развитие общества зависит прежде всего от экономического прогресса. Такая постановка вопроса народником, воспитанным на идеях русского, грузинского и западноевропейского революционного просветительства, свидетельствовала о том, что Бослевели испытывал на себе влияние марксистских идей и, отходя от народничества, приближался к научному решению вопроса о соотношении экономики и политики. Однако, расставаясь с народническим социализмом, он не смог подняться, до пролетарского социализма[96].

C другой стороны, в конце 80-х гг. большинство народников признает просветительскую точку зрения о преимущественной роли национального вопроса в колониальной стране. Характерным в этом отношении является мировоззрение народника Степана Чрелашвили, который в 70-е гг. осуждал просветителей-гуманистов и радикалов за такую «превратную» постановку вопроса, а со второй половины 80-х гг. защищал и обосновывал те же «превратные» просветительские идеи.

Степан Чрелашвили. Видный представитель народнического течения национально-освободительного движения в Грузии второй половины XIX века Степан Федорович Чрелашвили (1856—1917) родился в с. Магаро (нын. Сигнагский район Грузинской ССР). Получив домашнее образование, он продолжил учебу в Сигнагском городском училище, после окончания которого, будучи студентом Тбилисской духовной семинарии, под влиянием Я. Гогебашвили и других прогрессивных педагогов, познакомился с идеями грузинских просветителей, русских и западноевропейских утопистов. В 1873 г. совместно с Д. Казели С. Чрелашвили руководил нелегальным кружком семинаристов, за что понес наказание. Вынужденный оставить семинарию, вернулся в родное село. В 1875 г. начал сотрудничать в «Дроэба». В 1876 г. слушал лекции в Петербургском Университете. Определенный период жил в Москве, где стал членом народнической организации. В 1878 г., будучи арестованным, С. Чрелашвили, три месяца провел в тюрьме. После освобождения продолжал нелегальную работу в Тбилиси. В 1881—1883 гг. был одним из руководителей журнала «Имеди». За участие в работе народнического кружка был выслан 1883 г. в Усть-Каменогорск. Возвратившись из ссылки в 1887 г. сотрудничал в «Иверии», «Кавказе» и «Возрождении». В 1894—1907 гг. служил секретарем тбилисского городского самоуправления. С. Чрелашвили с воодушевлением встретил революцию 1905 г.

Мировоззрение С. Чрелашвили объективно выражало сначала бунтарские настроения крестьянства, а в дальнейшем— имущих крестьян и просвещенных дворян, однако он всегда старался всеми средствами защитить трудовое большинство нации, начиная от пропаганды радикально-социалистических идей до террористических актов и «бунтов». В 1882г. он критиковал просветительские взгляды И. Чавчавадзе на общность сословий грузинского общества, отрицая первичность национального вопроса относительно социального. С 1888 г. С. Чрелашвили разделял просветительские взгляды о национальном единстве и классовой нераздельности «экономически усиленного и умственно просвещенного сельского народа». Совместно с И. Чавчавадзе он боролся против своих бывших соратников, как то: народника М. Джабадари и др.

С. Чрелашвили теоретически всегда выступал непримиримым противником остатков крепостничества, самодержавия и всех угнетателей крестьянства и нации. Он старался решить аграрный вопрос «если не полностью, то хотя бы наполовину» в пользу всех сословий, и прежде всего крестьянства. С. Чрелашвили осуждал как великодержавный «реакционный патриотизм», так и местный «узкий патриотизм», считая «прогрессивным патриотизмом» главным образом крестьянскую любовь к своему отечеству[97]. Он мечтал о том времени, когда осуществится справедливый принцип: все должно принадлежать тому, кем оно сделано. По мнению С. Чрелашвили, «каждый человек должен иметь равное право использовать природу своей страны так, чтобы привилегии одного не мешали благополучию другого, чтобы орудия труда принадлежали тому, кто трудится, при этом плоды труда полностью принадлежали трудящемуся, чтобы он мог использовать их так, как этого требует его собственная и общественная нужда»[98].

С. Чрелашвили полагал, что на таком всеобщем равенстве была построена община, «это высокое учреждение», которое «существовало у нас, на нашей родной земле, причем несколько десятков лет тому назад, а не за тридевять земель, где-то в не представляемой умом стране». В общинном строе С. Чрелашвили привлекают такие его черты, как равенство и самоуправление. Для преодоления технико-экономической отсталости общинного хозяйства он предлагает добывание денег путем торговли и развития промышленности внутри общины. На капитализм он смотрит глазами трудящегося бедного крестьянина, осуждая капиталистическое угнетение трудящихся, однако представляя «действительным идеалом всего народа» обогащение беднейшей его части путем вовлечения ее в торговлю[99].

Признав развитие капитализма в Грузии фактом, а рабочий вопрос — актуальным, С. Чрелашвили не понял ни действительной сущности капитализма как особой общественно-экономической формации ни значения классовой борьбы всемирно-исторической роли пролетариата. Тем не менее видный грузинский народник всегда симпатизировал пролетарскому мировоззрению, с должным уважением упоминая учение Карла Маркса и обходя молчанием критику грузинскими марксистами народнических и просветительских идей его времени. Начиная с 1894 г., когда первые грузинские марксисты «Месаме даси» начали  атаку против просветительско-народнической идеологии национально-освободительного движения, вплоть до начала XX века, С. Чрелашвили не напечатал на страницах прессы ни одной статьи. Только в 1902 г., когда уже чувствовалось дыхание назревающей революции, он снова стал выступать с публицистическими статьями. Теоретическая и практическая деятельность С. Чрелашвили, боровшегося и мечтавшего о свободе крестьянства и нации, в годы революции 1905—1907 гг. не пошла дальше старой, общедемократической точки зрения о просвещении и экономическом усилении народа. Хотя и в предшествовавший 1905 г. период она играла прогрессивную роль, поскольку объективно способствовала уничтожению остатков крепостничества, капиталистическому развитию страны и улучшению положения трудящихся, пробуждая их сознание, однако народническая программа, почти так же как и просветительская программа, основным содержанием и результатом которой являлась идеологическая подготовка к будущей буржуазной демократической революции, была в то же время и консервативной, поскольку в период непосредственной подготовки и проведения революции ограничивалась абстрактным, утопическим и либеральным требованием о всеобщем благоденствии нации, без различия классов[100].

Идейные наследники грузинских просветителей и народников — социал-федералисты (национал-демократы) и социал-демократы (представители первой грузинской марксистской организации — «Месаме даси»), отвергнув консервативную в условиях 90-х гг. XIX века сторону национальной и социальной программы предшествовавшего им социального и национально-освободительного движения, восприняли революционно-демократические и социалистические идеалы его программы, чтобы обосновать и осуществлять их «точнее, глубже и шире»[101].


В этом смысле деятели социально- и национально-освободительного движения Грузии во второй половине XIX века, национально-революционные просветители и социально-революционные народники, явились идейными предшественниками тех, которые позднее попытались осуществить мечту грузинского народа о национальной и социальной свободе.

 

 


[1] Николадзе Н. Я.  Освобождение  крестьян в Грузии.  — Соч.,  т. I. Под ред. Д. Гамезардашвили. Тбилиси, 1962, с. 259—265.

[2] Донадзе В.* Исторические взгляды Нико Николадзе.  Тбилиси, 1962.

[3] Всемирная история в  10 томах, т. V. Под ред.  Я. Зутиса и др. М., 1958,  с. 420—421, 498, 514—515,  555—570,  582, 632,  665.

[4] Энгельс Ф. Развитие социализма от утопии к науке.—Маркс К. и  Энгельс Ф.  Соч.  Изд.

2-е. т. 19, с. 189.

[5] Там же, с. 189—192.

[6] Ленин В.И. От какого наследства мы отказываемся. — Полн, собр. соч., т. 2, с. 520.

[7] Подробно см.: Гаприндашвили М.* Очерки истории грузинской общественной мысли, т. 1. Тбилиси, 1959, с. 346—372; т. II, 1976; т. III, 1988; Н. Г. Чернышевский в общественной мысли народов СССР. Под ред. В. Ф. Пустарнакова. М., 1984.

[8] Ленин В. И. От какого наследства мы отказываемся. — Полн. собр. соч., т. 2, с. 519—520, 540; его же. Письмо Потросову. — Там же, т. 46, с. 18—19; В. И. Ленин и русская общественно-политическая мысль XIX —начала XX в. Отв. ред. Ш. М. Левин. Л., 1969, с. 120—123, 142—159.

[9] Ср.: Шипанов  И.  Общественно-политические и философские  воззрения  русских  просветителей  второй  половины  XVIII  века. М., 1953;  Орлов,В. Русские просветители. М.,  1953;  Проблемы русского просвещения  в  литературе XVIII  века. М., 1961;  Проблемы  просвещения  в  мировой литературе, М., 1970; Советская  историческая энциклопедия,  т. II, 1968; Большая советская энциклопедия, т. 21, 1975;  О р б е л и  Р. Некоторые вопросы истории грузинского просвещения. — История, культура, языки народов Востока. Л., 1970, с. 109—115; Гаприндашвили М. Грузинское просветительство. Тбилиси, 1977; Антелава И. Г.* К вопросу о характере социально-экономического развития Грузии в XVIII веке. Тбилиси, 1977, с. 216—219, 223, 225; Моряков В. Я. Изучение русского просветительства XVIII — начала XIX века в советской историографии. — История СССР, 1986, № 2; Еймонтова Р. Г. К спорам о просветительстве. — Там же, 1988, № 6.

 

 

[10] Кипшидзе Г. И. Чавчавадзе. Тбилиси, 1914; Ингороква П. И. Чавчавадзе. Тбилиси, 1957; Джибладзе Г. И. Чавчавадзе. Тбилиси, 1966; Гагоидзе В. Мировоззрение И. Чавчавадзе. Тбилиси, 1962; Гаприндашвили М. Национальное и классовое в мировоззрении И. Г. Чавчавадзе. Тбилиси, 1987.

[11] См.: Ленин В. И. Две тактики социал-демократии в демократической революции.  — Полн. собр. соч., т. 9, с.  53.

[12] Чавчавадзе И. Г.* Призрак. — Полн. собр. соч., т. I, с.  12;  Записки путника. — Там же, т.  II, с. 28—30.

[13] Чавчавадзе  И.*  Избранные  стихи и  поэмы. М., 1949. — Избр. произ. М., 1950.

[14] Церетели А.* Пережитое. — Полн.  собр.  соч.,  т. 15.  Под  ред. Р.  Абзианидзе, И. Гришашвили,  А  Асатиани, П.  Ингороква,  Ш. Радиани, Тбилиси, 1950—1963, т. VII, с. 10.

[15] Церетели А.* Привет из Картли. — Там же. т. I, с. 70;  Капризный листок. — Там же, т. IX, с. 15—16.

[16] Асатиани Л. Жизнь Акакия  Церетели.  Тбилиси, 1940.

[17] Церетели А. Из писем Харлампия Могонака. — Полн. собр. соч., т. XI, с. 354; Пережитое. — Там же, т. VII, с. 100.

[18] Его же. Как приблизить народ. — Там же, т. XI, с. 403.

[19] Церетели А. Из писем Харлампия Могонака. — Там же, т. XI., с. 354.

[20] Его же. Молодежи! Желание. — Там же, т. III, с. 146, 158; Баграг Великий. — Там же, т. V, с. 10; Седина. — Там же, т. II; с. 175; Маленький Кахи. — Там же, т. VI., с. 100.

[21] Чавчавадзе  И. Г.  Письмо  к  Акакию  Церетели.  — Полн. собр. соч., т. X, 1961, с. 114; Внутреннее обозрение. — Там же, т. V, 1955, с. 186.

[22] Церетели А. Р. Без искры нет огня. —Полн, собр,  соч., т. XII,. с. 233 — 234; его же. Избранное. М., 1940; Стихотворения. Тбилиси, 1940.

[23] Гогебашвили Я. С.* Внутреннее обозрение — Соч. в  10 томах, т. I.  Под ред. Г. Тавзишвили, Д. Лорткипанидзе, 3. Кикнадзе, В. Каджая. Тбилиси, 1952—1965, с. 391.

[24] Его же. Кем мы были вчера? — Там же, с.  364;  Политиканство или учительство.  — Там  же,  т. IV, с. 472.

[25] Его же. Внутреннее обозрение. — Там же, т.  I,  с. 370—375, 391.

[26] Гогебашвили Я.  Маленькое  разъяснение.  — Там  же,  т. IV. с. 185—186.

[27] Его же. По поводу  фонда им.  И. Чавчавадзе, — Там  же,  с.  218; Примеры двух превратностей в народном просвещении. — Там же, с. 521.

[28] Гаприндашвили М.* Я. Гогебашвили.  Очерки  истории  грузинской общественной мысли, т.  I. Тбилиси, 1959, с. 436—469.

[29] Цит. по: Кикодзе Г.* Из истории грузинской литературы XIX века. — Избр.  соч., т.  III. Тбилиси, 1965,  с. 335.

[30] Кикодзе Г.* Из истории грузинской литературы XIX века. — Избр. соч., т. III. Тбилиси, 1965, с. 357.

[31] Абашидзе К.* Этюды из истории  грузинской  литературы. Под ред. Д. Гамезардашвили. Тбилиси, 1962, с. 357;  Котетишвили  В.*  История  грузинской  литературы. Под ред. Д. Гамезардашвили. Тбилиси, 1959, с. 554—555.

[32] Казбеги А. М.* Хевисбери  Гоча.  —  Избр. произ. Тбилиси, 1939, с. 737;  соч., т. 4. Тбилиси, 1949, с. 89.

[33] Его же. Элгуджа. — Там же, с. 44—45.

[34] Его же. Хевисбери Гоча. — Там же, с. 735.

[35] Казбеги А. М. Избр. произ., с. 735.

[36] Важа-Пшавела.* Космополитизм и патриотизм. — Полн. собр. соч. в 5 томах, т. V. Под ред. Э. Шарашенидзе. Тбилиси, 1961, с. 213—215.

[37] Его же. Невзгоды и радости Пшав-Хевсурети. — Там же, с. 226.

[38]Его же. Между прочим. — Там же, с. 255.

[39]Важа-Пшавела. О некоторых невзгодах и радостях нашей жизни . —Там же, с. 424—425.

[40]Его же. Вороны вокруг тени Ильи Чавчавадзе. — Там же с. 241 —243.

 

[41] Важа-Пшавела. Что такое свобода? Что называть свободой? — Там же. с. 413—419.

[42] Его же. Слово у могилы И. Чавчавадзе. — Там же, с. 231—232, 262, 427; см. также: Кикодзе Г. Избр. соч., т. III, с. 352.

[43] См.:Кутелия А.*  Важа-Пшавела. Тбилиси, 1947, с. 30; Квеселава М.* Фаустовские парадигмы, т. II. Тбилиси, 1961,  с. 109—111; Ломашвили Дж.* Общественно-политические взгляды Важа-Пшавела. Тбилиси, 1986.

[44] См.: Важа-Пшавела.* Поэмы. Тбилиси, 1951; его же. Избр. произ. Тбилиси, 1938.

[45] Xундадзе С. Г.*  Г.  Церетели.  Тбилиси, 1931; Гаприндашвили М.* Мировоззрение Г. Церетели. Тбилиси, 1955.

[46] Церетели Г.* Письмо к Э. Ниношвили. —  Ниношвили Э. Соч., т. III. Под. ред. С. Хундадзе. Тбилиси. 1930, с. 146—157.

[47] Церетели Г.* Канцлер Австрийской империи Баден.  — Квали, 1895, № 49.

[48] Его же*. Г-н Лали и «Иверия». — Квали, 1895. №6; его же. Исповедь Матусалы. — Полн. собр. соч., т. I. Под ред. С. Хундадзе, Тбилиси, 1931, с. 31.

[49] Церетели Г.  Обстановка в  настоящее время. —  Кребули, 1872, № 19;его же. Обстановка в нашем веке. — Квали, 1897, № 1.

[50] Его же. Общинное  положение  Млетского  сельского  общества. — Полн. собр. соч., т. 1, с. 61.

[51] Его же. Мы и наша «Дроэба». — Дроэба, 1879, № 16.

[52] Гаприндашвили М.* Грузинское просветительство. Тбилиси, 1966, с. 82—93.

[53] Церетели  Г.* Молешотт.  — Квали. 1893, №25.

[54] Его же. Несколько мыслей о нашей  жизни. — Полн. собр.  соч., т. I, с. 130.

[55] Гаприндашвили М.* Мировоззрение   Г. Церетели. Тбилиси, 1955, с. 251—271; Вахания В.* К пониманию «неприукрашенного реализма». Тбилиси, 1966, с. 3—47.

[56] Церетели Г.* Письма  путешественника.  —  Избр. Произ., т. I. Тбилиси,  1947,  с. 178; его же. Избр. произ., т. 1—2. Тбилиси, с. 190 — 195.

[57] Месхи С. С.*  Письмо к Ек. Меликишвили. — Письма. Под  ред. И. Боцвадзе. Тбилиси, 1950, с. 1 — 2.

[58] Церетели Г.*  Слово  на похоронах  С. Месхи — Дроэба, 1883, № 145.

[59] Месхи С. С.* Новое направление  нашего нового поколения. — Соч., т. I.  Под ред. И. Боцвадзе. Тбилиси, 1962, с. 271.

[60] Его же. Читатели «Дроэба». — Соч., т. II, с. 50.

[61] Месхи С. С. Произведения. Под ред. С. Пирцхалава. Тбилиси, 1903. с. 404—405.

[62] Там же, с. 149, 531

[63] Месхи С. С. Соч.,  т. I, с. 279—280; Письма, с. 60—62.

[64] Там же, с. 73, 197.

[65] Его же. Письма к Ек. Меликишвили. — Письма, с. 73, 103. 112;см., также: Гаприндашвили М.*  Очерки истории  грузинской  общественной мысли, т. I,  1959, с. 181—310.

[66] Месхи С. С. Письма к Ек. Меликишвили. — Там же, с. 62.

[67] Его же. Вторая книга «Сборника». — Дроэба, 1871, №10; его же. Приостановление. — Дроэба, 1880, № 134.

[68] Николадзе Н. Я.* Воспоминания  о 60-х годах. —  Избр. произ., т.I. Под ред. С. Хундадзе. Тбилиси, 1931, с. 144.

[69] Его же. Освобождение крестьян  в  Грузии. — Соч.,  т. I.  Под ред. Д. Гамезардашвили. Тбилиси, 1962, с. 268, 271.

[70] Его же. Из Грузии. — Там же, с. 310.

[71] Николадзе Н. Я. Правительство и молодое поколение. —  Там же, с. 317 — 364.

[72] Гаприндашвили М. Грузинское   просветительство. Тбилиси, 1966, с. 272 — 274.

[73] Гамезардашвили Д.* Нико Николадзе. — Николадзе Н. Я.* Соч., т. I, с. 32.

[74] Николадзе Н. Я.* Пешком и железной дорогой. — Соч., с. 496.

[75] Николадзе Н. Я. Парижская революция.  Из моей памятной книги. — Там же, с. 191, 311, 312.

[76] Его же. Новая молодежь.  —  Там же, т. 3, с. 219—221.

[77] Его же. Наша литература. «Рассказ нищего» — повесть Ильи Чавчавадзе. — Там же, с. 56, 64, 378—382.

[78] Николадзе Н. Я.  Произведения,  т. II, 1914, с. 118—119.

[79] Его же. Ответ г-ну И. Чавчавадзе. — Соч., т. 4. с.  419—421.

[80] Его же. Приветствия. — Там же, с. 361—364.  

[81] Его же.  Переговоры «Священной  дружины»  с  партией «Народной воли» в  1882 году, 1917, с. 4—5, 9—13.

[82] Чонкадзе Д. Г.* Сурамская  крепость. Под  ред. М.  Зандукели. Тбилиси, 1932, с. 21, 23—24, 35, 42.

[83] Там же, с. 38, 56, 279.

[84] Чонкадзе Д. Г.* Указ. соч., с. 57, 63, 66, 81, 282, 285.

[85] Хундадзе С.* К истории социализма в Грузии, т. II. Тбилиси, 1926, с. 135; Горгиладзе Л.* Из истории социализма, т. I. Тбилиси, 1967, с. 337.

[86] Мгалоблишвили С.* Воспоминания. Тбилиси, 1938, с. 35.

[87] Вахания В.* Мировоззрение Антона  Пурцеладзе.  Тбилиси, 1958.

[88] Пурцеладзе А.* Слава Багратионов. — Иверия, 1881, №8; см.; его же. О нашей литературе и печати. — Цискари, 1867, № 1; Язык. — Архив Литературного музея им. Г. Леонидзе, д. №5912 (49).

[89] Пурцеладзе А.* Сельские письма. — Гутнис деда, 1873, № 14.

[90] Пурцеладзе А.* Общее владение землей. Тбилиси, 1904, с. 9.

[91] Его же. Несколько слов о майском внутреннем обозрении «Иверии». — Имеди, 1882, №7—8.

[92] Его же. Язык. — Лит. музей, д. № 5912(49).

[93] Пурцеладзе А.* Несколько слов... — Имеди, 1882, №7—8.

[94] Его же. Человечество я нация. Тбилиси, 1906, с.  16.

[95] Маиашвили Г.* Письмо нашим общественным деятелям. — Иверия, 1882, №8.

[96] Хундадзе С.* К истории социализма в Грузии, т.II. Тбилиси, 1927, с. 131; Горгиладзе Л.* Из истории социализма, т.I. Тбилиси, 1967, с. 344—352; Маргиани Г.* Бослевели. Тбилиси, 1986.

[97] Чрелашвили С.* Политика. — Имеди, 1881, №2;его же. Разбитые мечты. — Имеди, 1882, №3; его же. Патриот. — Имеди, 1881, №10—12.

[98] Его же. Политика. Старое и новое поколение. — Иверия, 1888, № 229.

[99] Его же. Наш горский народ. — Иверия, 1891, №95; его же. Подлинный сын нашей жизни. — Имеди, 1881, №4.

[100] Характеристику практической (организационной) деятельности народнического движения см. в XII главе настоящей книги.

[101] Ленин В. И. Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве. — Полн. собр. соч., т. 1, с. 482.

 

НАРОДНИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ В ГРУЗИИ

В 70-х—80-х гг.

 

Народничество, по В. И. Ленину, это система взглядов, которая характеризуется следующими тремя чертами: «1. Признание капитализма в России упадком, регрессом, 2. Признание самобытности русского экономического строя вообще и крестьянина с его общиной, артелью и т. п. в частности... 3. Игнорирование связи «интеллигенции» и юридико-политических учреждений страны с материальными интересами общественных классов»[1]. Народничество — «идеология (система взглядов) крестьянской демократии в России»; «крестьянская демократия — вот реальное содержание и общественное значение народничества»[2]. Именно то обстоятельство, что революционные народники представляли собой боевое ядро крестьянской демократии, дало В. И. Ленину основание сравнительно высоко оценить их практическую деятельность. Критикуя реакционные стороны народничества, В. И. Ленин высоко ценил революционных народников 70-х гг. наряду с Герценом, Белинским, Чернышевским, Добролюбовым. Черты русского народничества были характерны для этого течения и в Грузии, но с некоторым отличием. Грузинские народники, не будучи приверженцами капитализма, тем не менее полностью не отрицали его, рассматривая капитализм как более прогрессивный строй, нежели феодализм. Общине они придавали большое значение в деле построения будущего справедливого общества, но не допускали переоценки и идеализации ее роли. Специфика грузинских народников состояла также в том, что они уделяли сравнительно больше внимания национальному вопросу, террористическую тактику они отодвигали на задний план, не полностью отрицая ее. Наиболее успешной была их пропагандистская деятельность среди крестьянских масс и т. д.[3]

Возникновение народнических организаций в Грузии было обусловлено как влиянием русского революционного движения, так и местными условиями — наличием значительных пережитков феодально-крепостнических отношений в пореформенный период, вытекавшим из этого сравнительно медленным темпом развития торговли, промышленности, городов и городской жизни, тяжелыми условиями быта и труда сельской и городской бедноты, обострением на этой почве классовой борьбы, революционно-просветительским идейно-литературным движением «тергдалеулни» и их деятельностью.

Создание тайных организаций. Первая тайная народническая организация возникла в Грузии в 1873—1874 гг.[4] Особую роль в возникновении и развитии народнического движения сыграли молодые люди, получившие образование в высших учебных заведениях России и возвратившиеся на родину для практической деятельности. Оформление подпольных организаций связывается с приездом из Петербурга в Грузию студента Медико-хирургической академии Исидоре Кикодзе[5]. Именно в это время начинается интенсивная пропаганда народнических идей и организационное оформление народнических кружков.             

Деятельность народников протекала в Тбилиси, Кутаиси, Телави, Озургети и т. д. Наиболее многочисленной (200 человек) была тбилисская организация. В ней состояли Э. Иоселиани, Д. Тархнишвили, И. Бакрадзе, С. Чрелашвили, Д. Кезели, А. Каландадзе и др. Много видных деятелей объединял и горийский кружок, среди них можно назвать В. Деканозишвили, М. Кереселидзе, К. Пурцеладзе, А. Пурцеладзе, К. Павленишвили, С. Мгалоблишвили, Ш. Давиташвили и др.

Цели и задачи организации. Члены подпольных кружков ставили перед собой задачу свержения существовавшего в то время несправедливого социально-политического строя и установление порядков, основанных на свободе личности и равноправии. Цель сообщества состояла в том, чтобы «по полученному сигналу» организовать крестьянское восстание и уничтожить «служащих, духовенство и помещиков». Члены тайных кружков старались внушить всем уверенность, что «с уничтожением монархической власти все будут равно пользоваться одинаковым состоянием, избавятся от всяких натуральных и денежных повинностей, земля и плоды труда будут принадлежать самим трудящимся и никто не посмеет их у них отнять»[6].

О характере и содержании пропаганды, которую вел в народе и в воинских частях бывший слушатель Тбилисской духовной семинарии Александр Иоакимов, сообщил следствию некий Николай Алексеев. «Александр Иоакимов, встретившись со мной и Феодором Заманопуло, — показал он следователям, —при разговоре продекламировал стихи, в которых говорилось: «Возьмите топоры и пойдем на врага, всех попов, всех чиновных подлецов, все законы, все судейские дела мы сожжем дотла». При этом Иоакимов говорил о свободе, равенстве и братстве и рассказал, что во Франции революция и все восстали против правительства, и объяснил, каким образом парижане сражаются в этом случае. Кроме этого, он... говорил солдатам, зачем идти сражаться за царя... и т. д.»[7]

Средства и методы борьбы. Осуществление поставленной цели грузинские революционные народники представляли себе лишь путем насильственного переворота. Главной боевой силой они считали крестьянство. Оно должно было сыграть решающую роль в грядущей борьбе за социальное освобождение. Но крестьянство нуждалось в руководстве. Задача молодого поколения, передовой интеллигенции, по мнению народников, как раз в том и состояла, чтобы, используя различные средства пропаганды, подготовить сельское трудовое население к восстанию и свергнуть таким путем общественно-политический строй. Причем это восстание должно было начаться одновременно с выступлением русских крестьян. «Мы, местные революционеры, —пишет в своих воспоминаниях Ш.Давиташвили, — преследовали цель подготовить все население Кавказа, независимо от национальной принадлежности, к общему восстанию, начав его, как только пробьет час борьбы в России»[8].

Среди различных форм пропаганды (устная беседа, постановка спектаклей и т. д.) видное место занимало распространение антиправительственных прокламаций и нелегальной литературы. Документы первой категории составлялись, преимущественно, на месте, а подпольная литература провозилась и переводилась на грузинский язык. К числу последней принадлежит «История крестьянина», «Сказка о четырех братьях», «Хитрая механика», «Бог-то бог, да сам не будь плох» и др.[9] Все они содержали призыв к борьбе за землю и свободу, за установление полного равноправия среди людей.

Отношение крестьян к пропаганде народников. Как встретило грузинское крестьянство пропаганду народников, как оно восприняло их идеи? По данным современников, сельские труженики в большинстве случаев настороженно относились к деятельности и пропаганде народников. По свидетельству известного деятеля народнического движения С. Мгалоблишвили, его антиправительственные призывы, обращенные к крестьянам, вызвали отрицательную реакцию в их среде. «...Как можно быть вероломным к царю, — заявили ему в ответ односельчане, — ведь он богом избранное лицо, разве не он отменил вчера крепостное право? Правда, — продолжали они далее, — нет у нас земли, но что делать, как-нибудь выкупим ее. Нет, браток, изменить царю мы не можем!»[10]. То же самое подтверждает и Ш. Давиташвили: «Хотя наши слова о конфискации помещичьих земель и вызвали живейший интерес крестьян, но установить с ними тесный контакт нам так и не удалось»[11].

Широкие массы народа все же не были полностью безразличны к проповеди народников. Это подтверждает и Я. Мансветашвили. «Каждое наше слово, сказанное от души и с юношеским увлечением, — вспоминает он, — легко пробивало себе дорогу к сердцам и душам слушателей, и они начинали с доверием относиться к нам»[12].

Вполне согласно с этим свидетельством и донесение агента И. Иоселиани. В одном из его «рапортов» говорится об успехах, достигнутых членом подпольного кружка Платоном Габичвадзе среди жителей Рачи. Он, по словам документа, сумел расположить к себе крестьян селений Сорушо, Садмели и Хванчкара и подготовить их к восстанию[13]. То же самое можно сказать о гурийских крестьянах. И они с большим вниманием отнеслись, оказывается, к деятельности народников и заявили о своей готовности участвовать в антиправительственном движении. Аналогичную позицию занимали и жители Кахети. По сообщению сельских учителей Ростомашвили и Нацвлишвили, жители этой области сочувственно встретили пропагандистов и дали им свое согласие стать в ряды борцов за социальное освобождение[14].

Наконец, в пользу положения о небезуспешности народнической пропаганды, о ее роли в углублении классовой борьбы в пореформенной грузинской деревне можно привести одну выдержку из отчета кутаисского губернатора за 1876 г. «Из разговоров с крестьянами, — писал губернатор,— я пришел к полному убеждению, что они действовали под влиянием теории о праве поземельной собственности, проникшей к ним из чужой среды. Многие крестьяне высказывались по этому предмету не только в одинаковом смысле, но и в тождественных выражениях с распространителями социально-революционной пропаганды...» По мнению кутаисской губернской администрации, деятельность, народников не только оставила определенный след, но и ускорила выступления крестьян Мегрелии в 1874 и 1876 гг.[15]

Лавристы и бакунисты среди грузинских народников. Грузинские народники, как уже было отмечено выше, старались подготовить народ к восстанию. Они не думали, подобно бакунистам, что сельское трудовое население уже готово к выступлению и излишне вести в его среде пропагандистскую работу. Народ, по мнению Бакунина, не имел ни желания, ни времени для слушания проповеди новых идей. Грузинские же народники не разделяли подобного взгляда русских анархистов и организацию народного восстания не считали легкой задачей. Они верили, что поднять народ, бывший веками в рабстве, возможно только путем систематической пропагандистской и разъяснительной работы. Именно этим и объясняется то исключительное внимание, которое грузинские народники уделяли распространению  революционных идей. Перевод и размножение радикальной литературы, устройство печатного станка в селении Тквиави, попытка получения из-за границы более усовершенствованных машин для организации типографии и т. п. свидетельствуют о том, что подпольный центр планировал свою работу на сравнительно продолжительное время. Его руководители считали, что только хорошо подготовленное общее восстание, а не отдельные и случайные вспышки, может быть эффективным. Именно поэтому они не поддержали восстание крестьян 1876 г. в Мегрелии, в вызревании которого, можно сказать, их роль была значительна. «Оно пока что преждевременно, и отложите его начало», — писал Михаил Кипиани  народнику Апакидзе[16].

Необходимо вместе с тем отменить, что грузинские народники, придерживаясь лавристской тактики систематической и продолжительной пропаганды среди народа, все же не были типичными и последовательными лавристами. Правда, организацию единовременного выступления крестьян они не считали делом сегодняшнего дня, но и не откладывали ее на неопределенное время, рассматривая в качестве задачи, решение которой возможно лишь в результате продолжительной разъяснительной и подготовительной работы.

Среди грузинских и закавказских народников, как видно, были противники даже частичной пропаганды в народе. Они считали, что народ уже готов к революции и предлагали быстрее переходить от слов к делу. К числу последних принадлежал, например, упомянутый выше Александр Иоакимов. То же самое нужно сказать и о преподавателе Елисаветпольского реального училища П. Долинском, в письме которого к Михаилу Кипиани говорилось следующее: «Подготовка народа к восстанию посредством раздачи книг и пропаганды идет трудно... Следует сосредоточить деятельность на постоянной поддержке народных вспышек, пользоваться случаем для возбуждения... страстей и раздувать их по мере сил»[17].

Связь грузинских народников с русскими  подпольными кружками. Грузинские народники тесно были связаны с русскими и находившимися в России грузинскими деятелями ─ И. Джабадари, Г. Здачовичем-Маиашвили, М. Чикоидзе, А. Цицишвили, А. Гамкрелидзе.

Эти связи прежде всего выражались в снабжения кавказской молодежи пропагандистской литературой. По свидетельству Я. Иоселиани, открытие в 1874 г. во Владикавказе (ныне Орджоникидзе) библиотеки было достигнуто при непосредственном участии русских революционных кружков. Подобная помощь практиковалась и в дальнейшем. Видный представитель организации «москвичей» Георгий Зданович (Маиашвили) одному из своих грузинских друзей писал: «Посылаем книги и револьверы, разверните работу, истребите врагов»[18]. Согласно же докладу Христофорова, студент Петербургского университета Груховский, прибывший в Кутаиси в августе 1876 г., привез, по поручению пропагандистских, кружков, следующую запрещенную литературу: «История развития Интернационала», «Задачи революционной пропаганды в России», «Что нужно народу?», «К офицерам русской армии» и т. д.

Российский подпольный центр оказывал и материальную помощь. Студент Ратиев, например, привез из Москвы 40 руб. и через посредство Арсения Каландадзе передал их Эгнатэ Иоселиани. Наконец, по сведениям, собранным жандармерией, грузинскими народниками было принято решение «избрать из своей среды одно лицо, которое отправится в Москву с поручением занять от тамошнего кружка две тыс. рублей и на эти деньги привезти (печатный) станок».

В развертывании антиправительственной деятельности грузинских народников немаловажную роль играли приезжавшие в Грузию на короткое время русские революционеры. Один их них — студент Петербургского лесного института Виктор Данилов. Он, оказывается, в 1874 г. прибыл в Тбилиси и под видом подготовки учеников вел пропагандистскую работу. Скоро Данилов перебрался в селение Воронцовка (около Манглиси), которое было заселено духоборами. Он стал внушать жителям селения идеи, направленные против правительства, религии и частной собственности[19]. Однако деятельность Данилова продолжалась недолго: жандармерия выследила и арестовала русского народника. Через полтора года Данилова переправили в Россию и в 1877 г. судили по «Процессу 193-х». Он обвинялся в создании общества, цель которого состояла в насильственном свержении существующего строя[20].

В воспоминаниях Э. Иоселиани говорится о некоем Юрии Богдановиче, прибывшем в 1881 г. в Тбилиси с целью взрыва не названного в источнике объекта[21]. Подпольную пропагандистскую работу вел академик И. С. Швецов, приехавший в Грузию в 1876 г. Однако в том же 1876 г. он был арестован при обыске квартиры Эгнатэ Иоселиани[22].

Провал тайной организации. Жандармерия довольно продолжительное время следила за деятельностью подпольщиков и с помощью агентов Ягора Иоселиани, Габриела Бакрадзе и Симона Гоголадзе собирала о них материалы, на основании которых помощник начальника Тифлисского губернского жандармского управления штабс-капитан Христофоров в начале сентября 1876 г. составил и представил властям пространную докладную записку о практической деятельности организации. В октябре того же года произошли массовые аресты. В числе арестованных были: Этнатэ Иоселиани, Ягор Иоселиани, Мелитон Накашидзе, Арсен Каландадзе, Михаил Кипиани, Василий Самадашвили, Василий Деканозишвили, Роман Павленишвили, Леван Черкезишвили, Александр Макашвили, Варлаам Габичвадзе, Софром Мгалоблишвили и др. Всего—более 80 человек. Некорые из них, а именно Христинэ Рарок, Ардасианов, Сохиев Филиппов, Писарев, Прохоров и Попов были представителями из Владикавказа, и жандармерия арестовала их на основании найденной при обыске квартиры Э. Иоселиани переписки, доказывавшей связь руководителя грузинских народников с владикавказским кружком[23].

Судьба арестованных и привлеченных к следствию 82 человек сложилась следующим образом. Тридцать восемь заключенных были освобождены за недоказанностью обвинения. Так же поступили и в отношении агентов охранки Мелитона Накашидзе и Ягора Иоселиани. За смертью Романа Павленишвили и Василия Деканозишвили дело о них производством было прекращено.  Материалы о Сергее и Алексее  Шведовых и Алексее Ардасианове были пересланы  Петербургскому и Московскому жандармским управлениям, которые вели следствие о прежней их «преступной» деятельности. Дела скрывшихся Исидора Кикодзе, Константина Бакрадзе и Платона Габичвадзе отложили. Что же касается священника Георгия Кикодзе (отца Исидора), то его освободили от дальнейшей ответственности, уведомив при этом епархиальное начальство о необходимости строгого внушения священнику о том, что в его звании следовало «обращать больше внимания на поведение сына»[24].

Остальные 34 человека были приговорены к различным наказаниям. Благодаря стойкому поведению заключенных следственным органам не удалось доказать их виновность.

Возрождение народнических организаций в Грузии началось с 80-х гг. После поражения 1876 г., по справедливому замечанию С. Хундадзе, прошло немного времени, как народническая интеллигенция вновь развернула свою работу. В конце 70-х — начале 80-х гг. в Грузии появилось новое поколение народнически мыслящих людей, которые, с одной стороны, взялись за литературный труд, за литературное оформление своей идеологии и программы, а с другой стороны, задумали продолжить революционно-практическую деятельность, обратив особое внимание на учащуюся молодежь и рабочих ремесленников[25].

По свидетельству Ш. Давиташвили, именно после провала тайной организации и была предпринята первая попытка вести работу среди тбилисских рабочих и ремесленников. Пропагандистская работа продолжалась и в кругу железнодорожных рабочих. Избежавшие ареста народники, разумеется, не забыли и сельских жителей. Эту работу вели учителя. Наряду с занятиями в школах, они много времени уделяли пропаганде передовых идей среди крестьянского населения[26].

Народнические кружки в Тбилиси. Несмотря на мероприятия правительства, направленные на восстановление «порядка» и спокойствия в крае, общественно-политическое движение не только не утихло, но и приняло угрожающий размер, в особенности в 80-х гг. Тяжелое социально-экономическое и политическое положение трудового народа, героические дела русских народников, убийство Александра II в 1881 г., усиление реакции и национального гнета питали радикальное настроение и грузинской передовой интеллигенции.

Во многих местах страны возникли тайные кружки, членами которых были последователи народовольцев, разделившие их программу. Это течение, по признанию современников, пользовалось уважением среди грузинских народников[27].

Один из подпольных кружков был создан в Тбилиси в 16-м Мингрельском полку в августе-сентябре 1881 г., осенью следующего года выданный одним из его членов поручиком Анисимовым, который таким путем предполагал искупить свою вину, выразившуюся в растрате полковых денег. Членами кружка являлись: Манухин, И. Липпоман, Александр Антонов, Николай Алиханов, Арчил Цицишвили, Владимир Держановский, Митник, а также гражданские чины — Александр Элиозашвили, Павел Якимов, лесничий Виктор Меленчук, Александр Нанейшвили, Мариам Шарвашидзе, Степан Чрелашвили и др.   

В организации тайного общества активно участвовала известная революционерка Анна Прибылева-Корба, приехавшая в Тбилиси по поручению Исполнительного комитета «Народной воли» весной 1881 г. При посредничестве С. Чрелашвили она познакомилась с поручиком А. Антоновым и предложила ему создать тайный кружок. Антонов, принявший предложение, открылся близким друзьям, и скоро оформилось подпольное общество. Члены его по возможности собирались и обсуждали вопросы, связанные с практической деятельностью. На одном из таких собраний, в присутствии предателя Анисимова, рассматривались вопросы будущего устава организации и приема новых членов. Выступивший на собрании Александр Антонов между прочим заявил, что он связан с одной прибывшей из России барышней, от которой получает запрещенную литературу, в частности пламенные листы «Народной воли». В постановлении, принятом участниками собрания, подчеркивалась необходимость установить более тесный контакт с офицерами и солдатами полка с тем, чтобы внушить им ненависть к самодержавному строю и воспитать их в «социалистическом духе».

Присутствовавшая на втором собрании кружка Анна Прибылева-Корба выступила с речью, в которой, охарактеризовав пропагандистскую деятельность и дав ей положительную оценку, выразила сомнение по поводу весьма ограниченных материальных возможностей организации. Она обратилась к участникам собрания с просьбой собрать деньги, что было принято, с большой охотой.

Собранная сумма, по показаниям Анисимова, была использована для устройства типографии, руководство которой взял на себя человек «крайнего направления» Виктор Меленчук. Все необходимое для типографии было приобретено, но печатное дело все же не удалось наладить, так как в обществе стали распространяться слухи об открытии в ближайшем будущем типографии[28].

Организация, руководителем которой источники, наряду с Прибылевой-Корба, называют и члена Центрального комитета «Народной воли» Сергея Дегаева, ставшего потом предателем, преследовала целью свержение существовавшего социально-политического строя и установление нового.

Общество, как видно, практически почти ничего не сумело сделать, так как оно было выдано в момент его зарождения и организационного оформления[29]. В начале 1883 г. жандармерия арестовала многих подпольщиков, в том числе Манухина. Александра Антонова, Виктора Меленчука, Арчила Цицишвили, Вачнадзе, Степана Чрелашвили, Александра Нанейшвили, Эгнатэ Иоселиани, Мариам Шарвашидзе, Николая Алиханова и др. Некоторые из них отделались сравнительно легко, некоторые же, наоборот, понесли суровое наказание. В числе последних были М. Шарвашидзе, Э. Иоселиани, С. Чрелашвили и Александр Нанейшвили.

В марте 1882 г. к исполняющему обязанности тифлисского полицмейстера явился служащий 4-го стрелкового батальона, вольнонаемный Николай Трухачев и передал ему важные документы о революционной деятельности тбилисской молодежи. Он написал, в частности, донос на слушателя второго курса Александровского учительского института Давида Кадагидзе и его товарищей. Трухачев представил полиции листы «Народной воли», прокламацию «Русскому рабочему народу» и письма членов тайной организации «Камчатка» Ф. Султанова, Д. Кадагидзе, Н. Джакели, Э. Такайшвили, Б. Горгаслидзе и Тер-Погосова к некоему Александру Беридзе, украденные им у Д. Кадагидзе. Помимо перечисленных документов Трухачев дал полиции, много письменных и устных сведений о действиях означенных лиц. Он сообщил, что у Кадагидзе часто собираются товарищи, которые ведут длительные диспуты, прекращаемые с его появлением. Кадагидзе, по словам информатора, с восторгом встретил весть об убийстве Александра II и с величайшей похвалой отозвался об исполнителях этого акта — Перовской, Желябове и Кибальчиче. Возмущенный их казнью, Кадагидзе, забыв о необходимости соблюдения конспирации, в разговоре с Трухачевым сказал: «Подлость и мерзость поступать таким образом с такими людьми: не их, а тех, которые их судили, следовало бы повесить». По мнению Кадагидзе, существовавший в то время строй был совершенно негодным, антинародным, заслуживающим свержения. Новые общественные отношения должны строиться на социалистических началах.

Арестованный 8 марта 1882 г. Д. Кадагидзе обвинялся в распространении запрещенной литературы, в антиправительственной пропаганде, в созыве подпольных собраний, в одобрении цареубийства и т. д. Следствие требовало ответа на все эти обвинения. Д. Кадагидзе наотрез отказался от предъявленных обвинений[30]. На высоте оказались и другие члены кружка. И они не признали ни одного пункта обвинительного заключения. Это и обусловило относительную мягкость наказания. «Я полагал бы полезным, — писал прокурор, — не давать этому делу хода в судебном порядке; воспитанников Александровского учительского института Давида Николаева Кадагидзе и Фараджа бек Султанова, выдержав под арестом две недели, отдать затем под надзор полиции на один год»[31].

В марте 1883 г. жандармерия произвела новые массовые аресты и выслала многих борцов за социальное освобождение в отдаленные губернии России. Но эти жестокие меры, видимо, не дали желаемых результатов. Правительству так и не удалось восстановить «порядок». В числе нарушителей покоя был опять Александровский учительский институт. Его ученики при помощи своих передовых педагогов составили и в ноябре 1883 г. распространили в городе прокламацию «От учащихся к обществу». Описав жуткие условия жизни и учебы в институте, (начальство которого стремилось воспитать верноподданных граждан), авторы воззвания писали, что если общество не заступится за них и не оградит от произвола деспотов, то тогда они возьмутся за дело своего освобождения. И пусть, заявляли они, величавые образы Перовской и Засулич, Рысакова и Желябова «будут нам путеводными звездами на пути чести и свободы»[32].

В связи с этим воззванием карательные органы арестовали двух слушателей института — Михаила Буслаева и Василия Плохотникова, обыскали квартиру ученицы восьмого класса тифлисской женской гимназии Авдотьи Карпуховой и поставили под надзор учительницу училища св. Нины Политаеву. При обыске у Буслаева нашли тетради, заполненные различными текстами, свидетельствующими о «вредном направлении» их автора. Вот одно место из изъятого документа: «Первым деятелем при Екатерине II был Радищев, а вторым — Новиков, председатель масонских лож, основатель частной типографии, узник Петропавловской крепости. Воспитатель Александра I Лагарп был республиканцем. Основанный в 1818 г. «Союз Благоденствия» впоследствии, в 20-х гг., перерос в декабризм. В 1861 г. М. Михайлова сослали на каторгу, где он умер в 1867 г. В 1863 г. был убит А. Потебня, в лице которого партия «Земля и воля» понесла огромную потерю. Отправили в Сибирь Каракозова и товарищей Страдена, Юрасова, Николаева и Худякова. После Нечаева, в 1869 г. появился учитель Сергей Нечаев, а потом — Долгушин и слесарь Малиновский. В 1861г. начали печатание «Великоруса». А.Герцен и Н.Огарев издавали в Лондоне «Колокол» и «Полярную звезду». Они считали, что народу необходима свобода слова, совести и действия. Чернышевский без компрометирующих документов был осужден на 14 лет[33].

В записках Буслаева, по словам жандарма Пекарского, много внимания было уделено рассуждению о православном христианстве, его разоблачению. Автор говорил также о развитии социалистических идей, начиная с XVI века.

Найденные во время обыска материалы были достаточно красноречивы, но властям этого было мало, так как преследовалась более конкретная цель — установить личность автора прокламации и обстановку написания. Допрос Буслаева не дал ничего — последний категорически опроверг свое участие в этом деле. Не принес желаемых результатов и допрос Плохотникова, который, как видно, успел уничтожить все вещественные доказательства своей подпольной деятельности.

Итак, охранка не сумела доказать арестованным предъявленные обвинения. Тем не менее она глубоко была уверена в «преступной» деятельности Буслаева, Плохотникова и других слушателей Учительского института. Поэтому Тифлисское губернское жандармское управление ходатайствовало о выселении из Грузии в административном порядке Михаила Буслаева и Василия Плохотникова. Однако это предложение не получило поддержки губернатора, по мнению которого осуждение людей без доказательства предъявленных обвинений могло вызвать большое неудовольствие среди молодого поколения и вместо пользы принести вред[34].

Народовольческие кружки в Гори. Вторым центром народнического движения в 80-х гг. был г. Гори. Антиправительственная деятельность в этом городе особенно развернулась с 1881 г., когда из ссылки на родину возвратился Михаил Кипиани. Он с семьей поселился в Гори и стал преподавателем грузинского языка в местной семинарии. Одна группа горийских народников, в составе С. Мгалоблишвили, Н. Мгалоблишвили, Алало Тулашвили, Ш. Давиташвили, Ш. Гулисашвили, С. Магалашвили, М. Иванишвили, Демурия и др., вела преимущественно легальную, по существу очень полезную работу. Их члены, по свидетельству современников, устраивали спектакли, литературные вечера, выступали в защиту интересов крестьян, возбуждали ходатайства об открытии тех или иных учреждений и т. д. По инициативе этой группы был, например, поднят вопрос о введении института присяжных заседателей, об обложении повинностями зажиточной части населения с целью использования поступившей суммы на нужды народного образования, о полном или частичном освобождении хизанов и т. д.

В г. Гори действовала и конспиративная группа народников. Ее возглавляли М. Кипиани, Е. Шарвашидзе (супруга Кипиани), К. Гварамадзе (учитель), Л. Григолашвили (учитель), Ш.Давиташвили, И. Мачавариани[35]. Группа была связана с русскими народовольцами, пользовавшимися, как сказано выше, большим уважением среди грузинских народников. Подпольный кружок установил контакты с воинской частью, расположенной в сел. Хидистави. Командный состав этой части, по словам С. Мгалоблишвили, сочувствовал революционному движению[36] .

С целью усиления финансовых возможностей организации конспиративный комитет, с согласия народовольческого центра России, решил похитить деньги из горийского казначейства, но осуществить намерение не удалось. Жандармерия, своевременно поставленная в известность информатором, сорвала операцию.

Карательные органы напали на след. Начались аресты, судебные процессы. Руководитель горийских народников был выслан в Семипалатинск сроком на три года.

После разгрома организации в 1883 г. деятельность горийских народников ослабла. И это произошло не только потому, что власти арестовали и выслали руководителей подпольных кружков, но и потому, что свирепствовавшая во всей империи реакция очень осложнила работу молодого поколения. В Гори и уезде установился настолько жестокий режим, что, по свидетельству очевидцев, даже простая встреча знакомых считалась рискованной. В такой ситуации, конечно, противоправительственная деятельность значительно осложнилась, хотя и не прекратилась. Избежавшие ареста горийские народники снова составили кружок, в который, по данным жандармского управления от 28 июня 1884 г., входили: С. Мгалоблишвили, Л. Кереселидзе, Ш. Шиукашвили, Л. Григолашвили, Н. Ломоури, А. Пурцеладзе, К. Гварамадзе, Н. Бериашвили и др. Кружок объединял людей различных взглядов и убеждений. В нем, наряду с С. Мгалоблишвили, который два года тому назад числится в группе легально действовавших народников, были и такие видные преставители народовольцев и их конспиративного комитета, как А. Григолашвили и К. Гварамадзе. К сожалению, трудно установить, на какой почве произошло их объединение, но ясно то, что кружок далек был от либеральных иллюзий, и что он стоял на позициях борьбы против существовавшего строя. Это подтверждает вышеупомянутый доклад Тифлисского губернского жандармского управления. В нем об одном из руководителей кружка, Антоне Кереселидзе, сказано, что он ярый противник самодержавия и пламенный республиканец. Секретарь горийского уездного управления Бычков, читаем там, близкий товарищ Антона Кереселидзе, заявил, что он, Кереселидзе, при каждой встрече непременно заводил разговор о монархическом строе России и рисовал его в черных красках. Одновременно он восхвалял республиканскую систему. Тот же Бычков назвал случай непочтительного отношения его к императорской особе. Во время обеда с товарищами в горийской гостинице «Варшава» Кереселидзе отказался выпить предложенный Бычковым тост за здоровье государя. Более того, на замечание Бычкова, почему он воздержался от тоста, Кереселидзе позволил себе высказать нецензурные слова в адрес императора.

Согласно данным охранки, на квартире Кереселидзе, кроме вышеперечисленных лиц, собирались и другие представители передовой молодежи, читавшие запрещенную литературу. То же самое происходило, оказывается, и в доме С. Мгалоблишвили. У него, по словам доносчика, «собирались целые группы.... после полуночи и оставались до утра, безо всяких естественных поводов».

Жандармерия ходатайствовала о выдворении из г. Гори ненадежных людей, в частности Кереселидзе и Мгалоблишвили, как людей порочных в политическом отношении[37].

Народовольцы в Кахети. Народовольческие идеи были популярны и в Кахети. Источники называют Симона Майсурадзе, проповедовавшего в мае 1881 г. социалистические идеи и восстановившего крестьян против помещиков. Он убеждал сельских тружеников, что скоро наступит время, когда ныне взимаемые подати будут упразднены, а земли — равномерно распределены. Майсурадзе не скрывал своей ненависти к самодержавному строю, к императору. В феврале 1880 г. на обеде, устроенном в доме соседа, он отказался выпить за здоровье государя-императора и предложил тост в честь конституции. Майcурадзе к тому же сказал присутствовавшим, что он состоит в переписке с социалистами, посылает им деньги и что 3 или 5 марта 1880 г. произойдет взрыв в Зимнем дворце.

Обвинения, предъявленные Майсурадзе, подтвердили свидетели. Свидетель Александр Андроникашвили показал, например, что обвиняемый действительно говорил о предстоящем взрыве в Зимнем дворце. Такое же показание дал и второй свидетель — Симон Абашидзе. Что же касается Копадзе и учителя Полиевкта Карбелашвили, то они поддержали Майсурадзе, показав, что на упомянутом обеде им ничего подобного не было сказано[38].  

Сам Майсурадзе, категорически отказался от предъявленных обвинений. При этом он добавил, что дело было состряпано против него старостой и князьями Андроникашвили и Абашидзе, недовольными действиями Майсурадзе в связи с его опекой каких-то имений.

Обвиняемый легко отделался. Нельзя думать, что Майсурадзе в Кахети был единственным народником. Он, очевидно, имел своих единомышленников, которые вместе с ним и под его руководством вели пропагандистскую работу. Не исключена возможность, что учитель Константин Багашвили, которого охранка заподозрила в составлении 10 февраля 1880 г. в Сигнаги молодежной прокламации, был членом именно кружка Майсурадзе.

 

 


[1] ЛенинВ.И. Перлы народнического прожектерства—Полн.собр.соч.,т.2,с.481.

[2] ЛенинВ.И. Экономическое содержание народничества и критика его в книге г.Струве.—

 Полн. собр.соч.,т.1,с.347—535.

[3] См.: Швелидзе3.*Из истории революционно-народнического движения в Закавказье. Тбилиси,1964,с.43—46.

[4] Мгалоблишвили С.* Воспоминания. Тбилиси, 1936, с. 71.

[5] ЦГИАГ, ф. 153, д. 35. л. 29.

 

[6] Записка, составленная из собранных сведений о социально-революционном обществе, образовавшемся в пределах Закавказского края. ─ ЦГИАГ, ф. 153, д. 35, л. 29─ 41; ИВ, т. 29—30, с 40—52.

[7] ЦГИАГ, ф. 153, д. 2504, л. 13—14.

[8] Давиташвили Ш.* Народническое движение в Грузии, с. 40.

[9] Антелава И. Г.* Очерки из истории общественно-политического движения и общественной мысли Грузии в XIX веке. Тбилиси, 1974, с. 41.

[10] Мгалоблишвили С. Воспоминания, с. 83.

[11] Давиташвили Ш. Народническое движение в Грузии, с. 30.

[12] Мансветашвили Я. Воспоминания, с. 3—4.

[13] ЦГИАГ, ф. 153, д. 34, л. 318.

[14] Там же, л. 38—39.

[15] ЦГИАГ, ф.,5, д. 3974, л. 1—8; ЦГИАМ, ф. III, отд. 3 экс., д. 33, л.6.

[16] Мегрелишвили Г. И. Указ. соч., т. 11, с. 504.

[17] ЦГИАГ, ф. 7, оп. 3, д. 2506, с. 16.

[18] Мегрелишвили Г. И, Указ. соч., т. I, с. 465.

[19] Ш в е л и д з е 3. Революционно-народническое движение в Грузии. с. 74.

[20] Иоселиани Э. Из прошлого. — Литературный музей Грузии, ф. Э. Иоселиани, д. 2855/31.

[21] Швелидзе 3. Указ. раб., с. 74.

[22] Иоселиани Э. Указ. раб.

[23] Давиташвили Ш. Народническое движение в Грузии, с. 55—56.

[24] ЦГИАГ, ф. 7, оп. 3, д. 2506, л. 114—119.

[25] Хундадзе С. И.* К истории социализма в Грузии, т. II. Тбилиси, 1928, с. 47; см. также: Мегрелишвили Г. Указ. соч., т. II, с. 5; Гозалишвили Ш.* Революционно-народническое движение в Грузии. Тбилиси, 1960, с. 169—170.

[26] Давиташвили Ш. Народническое движение в Грузии, с. 60—65, 79.

[27] Там же, с. 86—87.

[28] ЦГИАГ, ф. 153. д. 64, л. 13—15.

[29] Там же, л. 22—23.

[30] Там же, ф. 39, д. 137, л. 6—9.

[31] Там же, л. 14.

[32] Там же, ф. 153, д. 72, л. 5.

[33] ЦГИАГ, ф. 153, д. 71, л. 40—41.

[34] Там же, л. 44, 48—49.

[35] Давиташвили Ш. Народническое движение в Грузии, с. 75, 82—83, 86.

[36] Мгалоблишвили С. Воспоминания, с. 93.

[37] ЦГИАГ, ф. 153, д. 76, л. 4—7.

[38] ЦГИАГ, ф. 7, оп. 3, д. 2745, л. 89.

 

§ 1. УСИЛЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ РЕАКЦИИ

 

Революционная ситуация, сложившаяся в 1879—1881 гг. в России, была обусловлена наличием в стране пережитков крепостничества и развитием новых капиталистических отношений.

Обострение классовой борьбы и усиление колониального угнетения «инородцев» определяли то общедемократическое движение, которое было направлено против помещичье-буржуазного строя и которое выразилось в активизации действий народническо-революционной и других политических партий. Бессилие самодержавия и «кризис верхов», со всей очевидностью обнаружившиеся на рубеже 70-х—80-х гг., толкали правительство на сплочение вокруг себя всех реакционных элементов. В силу сложившихся исторических условий революционная ситуация и на этот раз не переросла в революцию: чтобы выйти из положения, царизм использовал свое излюбленное средство—приступил к проведению реформ. Члены правительства, в том числе министры, и даже сам царь изыскивали всякие средства для упрочения своего положения.

В целях установления порядка в стране правительством было принято решение об учреждении т. н. «Верховной распорядительной комиссии по охране государственного порядка и общественного спокойствия» во главе с графом М. Т. Лорис-Меликовым.

Той же цели служил и разработанный графом Лорис-Меликовым либеральный проект создания временных думских комиссий, который в начале 1880 г. был представлен им на рассмотрение императору Александру II. В этой связи следует отметить, что группа заискивавших перед всесильным царским, министром либеральных чиновников не только не могла нахвалиться проектом Лорис-Меликова, но даже называла его конституцией. И хотя эти господа явно преувеличивали значение проекта, тем не менее, как указывал В. И. Ленин, при известных условиях осуществление лорис-меликовского проекта могло явиться шагом к созданию конституции. Однако, как известно, на самом деле этого не произошло. После убийства Александра II народовольцами 1 марта 1881 г. в России началась эпоха «черной реакции». Реакционеры отвергли и либеральный проект Лорис-Меликова, который вместе со своими ближайшими сподручными был вынужден уйти в отставку.

Новый император Александр III предоставлял высшие государственные посты лишь самым крайним реакционерам. Признанным вдохновителем реакции стал один из воспитателей Александра III, в бытность его цесаревичем, обер-прокурор синода Победоносцев. Совместно с графом Д. Толстым, Н. Игнатьевым, А. Пазухиным, М. Катковым и иже с ними Победоносцев начал рьяно осуществлять курс, направленный на укрепление устоев самодержавия.

Таким образом, со вступлением Александра III на российский престол в стране началась эпоха политической реакции, которая не прекращалась на протяжении всего периода его царствования (1881 — 1894). Реакция выразилась прежде всего в разгроме национально-освободительного движения, в усилении колониального гнета, а также в попытке восстановить феодальную сословность, подвергшуюся серьезным сотрясениям в результате проведенной крестьянской реформы. Возглавлял начавшуюся в стране политическую реакцию сам император Александр III.

В апреле 1881 г. был официально опубликован составленный Победоносцевым т. н. Манифест, отвергавший буржуазные реформы и восстанавливавший обветшалые самодержавные формы государственного управления.

Для разгрома и полного искоренения революционных и либерально-прогрессивных элементов, а также для осуществления репрессивных мер против «неблагонадежных» были реорганизованы государственные охранительные и карательные органы, заменен весь их личный состав.

В мае 1881 г. вместе с назначением Д. Толстого министром внутренних дел был положен конец конституционным колебаниям. В России, говоря словами В. И. Ленина, «наступила пора... разнузданной, невероятно бессмысленной и зверской реакции». М. Катков — один из идеологов реакции, приветствовал назначение Д. Толстого специально написанной по этому поводу статьей.

Третий отдел императорской канцелярии был упразднен, но вместо него в системе Министерства внутренних дел был сформирован департамент полиции, а также местные политические управления. Отныне и местные органы власти имели право на арест, лишение имущества или наложение высоких денежных штрафов на т. н. «неблагонадежных лиц». Полиция и жандармерия были наделены правом, по своему усмотрению подвергать аресту и ссылке на каторгу неугодных им лиц.

Вскоре начальнику сыскных органов полиции Судейкину удалось через посредство известного шпиона Дегаева выследить местопребывание исполнительного комитета «Народной воли», а затем и арестовать почти всех его членов.

Гонению подвергалась прогрессивно-демократическая печать, усилился цензурный гнет. В 1882 г. были введены т. н. «временные правила» и «карательная цензура», согласно которым воспрещались разоблачения в печати каких-либо отрицательных сторон царизма и дворянства. Были закрыты либеральные и радикальные органы печати: «Голос», «Дело», «Отечественные записки» и т. д.  

Оплотом реакционных сил, идеологическим вдохновителем и рупором их взглядов становится газета «Московские ведомости». Именно редактора этой газеты М. Н. Каткова называли сторожевым псом самодержавия (впрочем, он сам себя так назвал раньше других). В тех же целях (оказания всемерной помощи реакционным силам) была создана в 1881 г. т. н. «Священная дружина», возглавляемая политическими авантюристами Воронцовым-Дашковым и Шуваловым. Посредством шантажа и провокаций они якобы обнаруживали факты проявления свободомыслия, прибегая при этом к наиболее зверским и недостойным методам выслеживания и преследования прогрессивных сил. Эти же действия поощрял и одержимый манией преследования, смертельно запуганный судьбой своего отца Александр III.

Подобными методами царизму удалось предотвратить революционный взрыв в конце 70-х — начале 80-х гг. XIX века: реформы 60-х гг. были объявлены «роковой ошибкой», а выстрел 1 марта 1881 г. — «непосредственным следствием демократических уступок». Теперь правительство пыталось наверстать упущенное и целым рядом новых законодательных актов несколько исправить «ошибки», в результате которых было подорвано могущество помещиков. Вслед за этим царизм приступил к непосредственному проведению контрреформ. Например, в деревне была введена должность земского начальника, которая целиком и полностью свела на нет местные крестьянские самоуправления, т. к. на эту должность назначались лишь лица дворянского происхождения. Это мероприятие в некоторой степени восстанавливало в правах былой помещичий произвол. Усиливается строгий надзор правительственных органов над деятельностью земских учреждений, над институтом присяжных заседателей. Реакционная пресса объявила суд присяжных «судом улицы» и открыла против него травлю[1].

В области просвещения издаются новые правила, усиливающие сословный принцип в деле народного образования. Увеличилось количество школ, подведомственных Синоду. С 1884 г. упраздняется автономия университетов. В 1885 г. правительство подтверждает «Жалованную грамоту» Екатерины II, дарованную российскому дворянству в 1785 г., и шумно отмечает ее столетний юбилей. Александр III писал: «Для благоденствия государства нашего сочли мы нужным сохранить, как прежде, так и сейчас, за российским дворянством главенствующее положение в военном командовании, местном самоуправлении и в суде».

В 1885 г. был основан «Дворянский поземельный государственный банк», который ставил себе целью сохранение дворянского землевладения и оказание ему всемерного содействия в восстановлении хозяйственного потенциала дворян-помещиков. Этот банк в первый же год своего существования выдал дворянству ссуду в размере 69 млн руб., а спустя три года целиком списал с него долг в 10,5 млн руб.

Однако вышеуказанные, как и другие меры не могли остановить экономическую деградацию и оскудение грузинского дворянства, постепенно превратившегося в злокачественный общественный нарост[2].

Рубеж 70-х—80-х гг. XIX в. характеризовался в Грузии активизацией крестьянских восстаний, а также национально-освободительного и народнического революционных движений. В условиях тяжелого колониального гнета царизма гвоздем общественно-политического движения Грузии становятся крестьянские восстания, прокатившиеся по всей грузинской земле в этот короткий исторический промежуток времени. Это было восстание крестьян в Сванети в 1875—1876 гг., в Мегрелии в 1876г., в Сигнагском уезде, Кахети, в 1878 г. и в Гурии в 1881—1882 гг. Отмеченные, как и другие, крестьянские выступления, стихийные и неорганизованные, были обречены на поражение.

Под влиянием народовольцев и революционно настроенных элементов антиправительственные выступления и настроения усиливаются по всей Грузии.

День ото дня все более и более нарастает недовольство народа. Например, 10 октября 1879 г. мировые судьи Сигнагского уезда Гиго Гарсиашвили и Гиго Зурабишвили публично оскорбили императора[3], а староста села Ахашени Абрам Мебагишвили, публично сорвав с себя старостинскую цепь, изверг целый поток бранных слов в адрес императора[4]. В июне 1880 г. сигнагский гражданин Артем Нубаев был очевидцем приклеенных к городской стене и разбросанных на улицах листовок в прокламаций[5].

В донесении Тифлисского жандармского управления говорилось, что в ночь на 5 ноября 1881 г. на улицах города в огромном количестве были распространены антиправительственные прокламации, которые появились затем и в Кутаиси, и в других городах Грузии.

В то время как рабочий класс еще не успел сложиться в ведущую революционную силу грузинского общества, интересы крестьянства выражали революционные просветители-демократы, «тергдалеулни» — выдающиеся деятели грузинского национально-освободительного движения, а также народники. Выступая поборником инсургентов на суде, они использовали судебные процессы над восставшими крестьянами в качестве трибуны не только для оправдания крестьян в их справедливой, освободительной борьбе против царского режима, и не только для разоблачения антинародной колониальной политики царского правительства и его приспешников, но и для пропаганды своих прогрессивных, демократических идей[6].

 


[1] Ленин В. И. Случайные заметки. — Полн. собр. соч., т. 4,  с. 406.

[2] Иверия, 1884, №3

[3] ЦГИА ГССР, ф. 7, д. 2601.

[4] Там же, д. 2698.

[5] Там же, д. 2646.

[6] Иоселиани А. П. Илья Чавчавадзе и вопросы истории Грузии. Тбилиси. 1951.


§ 2. ИЗМЕНЕНИЯ В ВЕРХОВНОМ УПРАВЛЕНИИ КАВКАЗОМ,

 УСЛИЛЕНИЕ КОЛОНИАЛЬНОГО ГНЕТА

 

Упразднение наместничества. Реакция 80-х гг. была направлена против всех революционных и прогрессивных сил вообще и против входивших в империю угнетенных наций в частности. Царизм, обвиняя нерусские народы в сепаратизме, стремился на самом деле к их насильственному обрусению, для того он прибегал к переселению на национальные окраины колонистов, к лишению нерусских народов права говорить на родном языке и т. д. Реакционные русификаторские элементы стремились к полной ликвидации незначительных автономных прав, которыми еще обладали Финляндия и Польша, в отношении же Кавказа они не желали более терпеть и той мизерной административной автономии, которой пользовался край во время существования наместничества. Царизм сеял неприязнь и вражду между угнетенными народами, натравливал друг на друга мусульман и христиан, устраивал еврейские погромы. Царизм объявил великорусов избранным народом, призванным объединить вокруг себя и возглавить весь славянский мир. Малые же народы, входившие в империю, рассматривались им как представители неполноценных рас. В отношении последних царизм и вовсе не считал нужным «соблюдать приличия». Поэтому он бесцеремонно проводил административно-территориальные преобразования с тем, чтобы предать забвению даже название некогда сильных политических образований, имевших многовековую историю и живших в прошлом самостоятельной государственной жизнью. Этим объясняется то, что в 1884 г. «Царство Польское» стало именоваться «Привислянским краем». Национальные названия Украины и Белоруссии исчезли, их территории, превратившиеся в простые, губернии, были подчинены централизованной системе управления. В январе 1882 г. была изменена система управления Грузией и Закавказьем. Была упразднена должность наместника царя на Кавказе, а вместо него была введена должность главноуправляющего. Это означало, что Кавказ терял и ту, весьма куцую административную автономию, которой он пользовался со времен графа М. Воронцова; отныне снова была восстановлена должность генерал-губернатора. Губернатор наделялся правом объявлять по своему усмотрению т. н. «военное положение» и использовать вооруженные силы «для водворения порядка» в крае. Закавказские губернии были непосредственно подчинены Петербургу, а главноуправляющий Кавказом осуществлял лишь надзор за выполнением распоряжений, идущих сверху. Преследуя целью этих преобразований в высшем управлении Кавказом усиление русификаторской и колониальной политики царизма вообще, правительство во главе вновь сформированной на месте власти поставило крайних реакционеров. Наместник царя на Кавказе Михаил Николаевич Романов в течение своей 18-летней деятельности на Кавказе фактически продолжал курс, взятый М. Воронцовым, который считался с национально-культурными и экономическими особенностями края. Теперь и этот курс, как вовсе неприемлемый для нового режима, был отвергнут вместе с управлением наместничества. Великого князя Михаила отозвали в Петербург. На новую должность главноуправляющего Кавказом назначили известного царского слугу Дондукова-Корсакова, выполнявшего свои обязанности до 1890 г. Его сменил Шереметев. В 1896 г. главноуправляющим стал Голицын. Эти верные царские сатрапы были оголтелыми колонизаторами и заядлыми реакционерами, а равно и русификаторами. Главой грузинской церкви (ее экзархом) назначается архиепископ Павел, а попечителем Кавказского учебного округа—некто Яновский, оба реакционера и русификатора. В сфере культуры, образования, религии и прессы вводится строжайший контроль и жесточайшая цензура. Грузинские книги и периодическая пресса стали подвергаться гонениям, т. к. через их посредство в народе распространялись национально-освободительные и демократические идеи. Преследование жандармерией и другими охранительными учреждениями грузинского народа, его передовых сыновей стало обычным явлением. За выдающимися представителями национально-освободительного движения Грузии, самоотверженно защищавшими и грузинский язык и многовековую культуру своего народа, устанавливается полицейский надзор, их подвергают всяческим преследованиям, издевательству и репрессиям.

Злодейское убийство в ссылке выдающегося грузинского писателя и общественного деятеля Димитрия Кипиани было типичным проявлением кровавой реакции царизма.

Царские чиновники распространяли клеветнические измышления о том, будто народы Закавказья (в том числе и грузины), ввиду отсталости своего развития, не были подготовлены к проведению судебной и земской реформ. Таким образом, население Грузии, как и всего Закавказья, лишенное права земского самоуправления и нового суда, по-прежнему продолжало подчиняться произволу уездного начальника и околоточного.



§ 3. НАСТУПЛЕНИЕ РЕАКЦИОННЫХ СИЛ НА ГРУЗИНСКУЮ

 НАЦИОНАЛЬНУЮ КУЛЬТУРУ

 

Национальное угнетение, которому подвергался грузинский народ в 80-х гг. XIX в., не было, разумеется, явлением, характеризующим царизм лишь в рассматриваемую эпоху. И все же никогда ранее, за все время своего 80-летнего господства в Грузии, царизм не подвергал грузинский народ таким гонениям и дискриминации, столь необузданному произволу и преследованиям, ничем не прикрытому национальному гнету, как в эпоху разгула черной реакции.

Реакционеры не только ополчились против прогрессивных, демократических и революционных сил, но и прибегали и чрезвычайным мерам для искоренения национального самосознания грузинского народа, для уничтожения его самобытной культуры и истории, его литературного языка, для расчленения единства грузинской нации для противопоставления друг другу различных краев Грузии, для отторжения от матери-родины таких ее неотъемлемых составных частей, как Аджара, Сванети, Мегрелия, Абхазия.

Усиление великодержавно-шовинистической идеологии и проведение русификаторской политики нашло яркое выражение в мероприятиях, направленных против национальных и культурно-просветительских учреждений, и в особенности против национальной школы.

Попечитель Кавказского учебного округа Яновский, составив в 1881 г. новый учебный план, издал в то же время циркуляр, согласно которому в школах всех типов должно было быть введено обучение в начальных же классах на русском языке. Преподавание родного языка в грузинских школах было объявлено необязательным и обучение посредством грузинского языка было прекращено вообще. Всюду, как в школах, так и во всех общественных и государственных учреждениях официальным языком безраздельно становился русский. К тому же обучение грузинских детей русскому языку не считалось необходимым проводить с помощью родного языка. Грузинскому языку как необязательному предмету отводилось незначительное количество часов в первом и во втором классах, и то в конце учебного дня, когда учащиеся были умственно и физически утомлены.

В 1885 г. был издан очередной циркуляр Яновского, в силу которого грузинский был окончательно изъят из школьной программы. Обучение родному языку было официально объявлено делом семьи, и то постольку, поскольку знание грузинского языка могло обеспечить изучение русского языка. В действительности же Яновский начисто отрицал значение родного языка в деле сознательного усвоения, учащимися русского. Стараниями этого мракобеса многие грузинские дети вообще остались вне школьных стен. Однако ухищрения Яновского не остались неразгаданными для демократической Грузии. Развернув подлинную всеобщую борьбу против «просветительной» политики царского ассимилятора, грузинские демократы разоблачали, антипедагогическую сущность системы Яновского, которая ставила в весьма бедственное положение не только грузинских детей, не знавших русского языка, но и самих русских педагогов, не владевших грузинским языком. Последние были вынуждены искать выход из создавшегося положения во внедрении т. н. «немого метода» обучения. Злополучный «метод» (детище Яновского) не только ставил самих педагогов в тяжелейшее положение, но и безжалостно уродовал в то же время мышление и душу подрастающего поколения. Современник этих событий, тбилисский художник-демократ Шмерлинг в карикатуре для газеты «Цнобис пурцели» («Листок известий»), не пропущенной цензурой, едко высмеял пресловутый «метод», заставлявший педагогов то ползать на четвереньках, то лаять по-собачьи, то всякими движениями рук, ног и всего тела (переводить непонятные слова на родной язык строго запрещалось!) объяснять учащимся такие явления, как лай собаки, кувырканье, раздевание, наглядно показывать, что такое ложиться спать, выливать воду, повеситься и т. д., и т. п. Все это ставило педагогов в унизительное и смешное положение, роняя их достоинство в глазах учащихся и лишая их уважения со стороны своих же учеников.

«Немой метод» к тому же сопровождался изгнанием из школ педагогов-грузин. В 1883 г. была издана инструкция министра просвещения Делянова, согласно которой подозреваемые в сепаратизме грузины и армяне не допускались на государственную службу.

Яновский рьяно исполнял эту инструкцию правительства. Большая часть лучших педагогов грузинской и армянской национальности осталась вне школы, их места были заняты сторонниками реакционной политики самодержавия.

После изгнания из грузинских народных школ грузинского языка верные прислужники реакции предложили ввести обучение в школах Мегрелии, Сванети и Аджары на... мегрельском, сванском и турецком (?) языках, вместо грузинского и обучать детей (в том числе и грузинских) через посредство этих языков русскому. Мегрелов и сванов царизм объявил отдельными народами. Грузин-мусульман, только что вернувшихся в лоно матери-родины и избавившихся от многоковекового ненавистного для них турецкого ига, царские сатрапы объявили... турками (?!). Они требовали выселения грузин-мусульман из родных мест и переселения их в Турцию. С этой целью царские чиновники при содействии моллов и беков усиленно подталкивали местное население к махаджирству. Административное управление воссоединившихся с Грузией исконных грузинских земель Аджары и Ардагана царизм устраивал... по образцу закавказских тюркских народов. При этом царские власти, всячески противодействуя восстановлению грузинских учреждений во вновь присоединенном крае и сближению местного населения с грузинским, почти не препятствовали развитию здесь... других национальных учреждений.

Все эти мероприятия царизма противопоставлялись процессу глубокого социально-экономического и культурного подъема и консолидации национальных сил грузинского народа, находившему свое выражение в расширении национально-освободительного движения. Чем сильнее социально-экономическое развитие Грузии ускоряло слияние составных частей грузинского народа и его отдельных земель, всемерно содействуя упрочению единства культуры этих частей, консолидации и формированию грузинского народа в буржуазную нацию, с тем большей яростью царское правительство стремилось противодействовать этому естественноисторическому процессу, пытаясь искусственными мерами приостановить его осуществление. Царизм ставил себе целью расколоть нарождавшуюся грузинскую буржуазную нацию откровенным противопоставлением друг другу и составных частей нации, с тем чтобы ускорить дело ассимиляции грузин.

Илья Чавчавадзе с возмущением говорил о тех недостойных средствах и методах, к которым прибегало, например, правление учительской семинарии с целью «доказать», что «грузины вовсе не грузины», а затем на основании этого, с позволения сказать, «тезиса» полностью изъять из учебного процесса все грузинское.

Поскольку большинство принятых в упомянутое учебное заведение воспитанников составляли грузины, то дирекция объявила (с целью устранения грузинского языка как средства преподавания), что в семинарии учатся якобы представители двенадцати национальностей и что поэтому обучать их всех на их родном языке просто невозможно. Как в действительности обстояли дела, об этом подробно писал в ту пору Илья Чавчавадзе: «Среди них (т. е. учащихся) русских — шесть человек, грузин-картлийцев — тринадцать, имеретинцев — двенадцать, армян — шесть, поляков — два человека, ингилойцев — два, гурийцев — два, пшавов — два, удинцев — один человек... Таким образом, имеретинец, гуриец, пшав, ингилоец — все они нарочно не признаются семинарским начальством истинными грузинами... Оттого и получается, что грузин это не грузин. Хитро придумано, ничего не скажешь. А нам-то каково? Что же нам теперь остается делать, может, хвалу воздать клеветникам и смеяться или рыдать?»

Более того. Упомянутые мракобесы и шовинисты из вражды к грузинскому языку пошли на явное правонарушение: они исказили даже семинарский устав, лишив тем самым грузинских детей, зачисленных в подготовительный класс, в т. н. просеминарию, возможности учиться на родном языке. Вместо преподавания грузинского языка учитель просеминарии, некий Натиев, упражнялся в написании грузинских слов... русскими буквами. «Но так как в русской азбуке не хватает целых пятнадцати графических знаков для обозначения наших звуков, то поэтому храбрый Натиев стал самовольно придумывать... новые буквы! Бедные вы мои, горемычные ребята! Мало вам на своем веку приходится изучать разные азбуки, а теперь вам еще и этот Натиев морочит голову своими вздорными изобретениями?», — с возмущением писал Илья Григорьевич.

Противопоставление друг другу составных частей грузинской нации и объявление их негрузинскими в период, когда в грузинской действительности завершался наконец многовековой процесс консолидации грузинского народа в буржуазную нацию, означало попытку повернуть колесо истории вспять и вести войну с ветряными мельницами. Но реакция не отступала. Она упорно боролась против грузинской самобытности и ее твердыни: языка, истории, грузинской письменности —одной из древнейших в мире. Ведь попытка введения натиевской «азбуки», направленная против грузинской письменности, имела целью ее уничтожение. В 1888—1889 гг. были поспешно предприняты также практические попытки создания для мегрельского и сванского языков «азбуки» и издания на этих языках учебников для начальных школ! Именно таким путем и пытался царизм расчленить грузинскую нацию, чтобы заставить полностью русифицировать ее[1]*.

Реакционеры развязали борьбу против грузинских исторических источников. Пренебрежительно относясь к этим источникам и сознательно преуменьшая их ценность и значение, фальсифицируя многовековую историю грузинского народа, они вместе с тем не только издевались над грузинскими национальными реликвиями (напр., над обагренным кровью не одного поколения грузинских патриотов национальным знаменем), но и подстрекали армянских буржуазных националистов к фальсификации исторического прошлого грузинского народа, сея тем самым вражду между ближайшими соседями. Реакционеры неуважительно отзывались о выдающихся исторических деятелях Грузии, клеветали на гениальное творение Шота Руставели и т. д. Измышляя и распространяя версию о якобы старении грузинской нации, они выдвигали «теорию» бесперспективности ее развития. Вся эта кампания лжи и фальсификации сопровождалась к тому же и выселением грузин с родных земель.

В целях более быстрой русификации грузинского народа, царизм прибегал к использованию метода колонизации страны. В 80-х гг. XIX века этот метод наряду с другими мероприятиями, осуществляемыми реакцией в Грузии и на Кавказе, вообще получил всеобщее признание ее вдохновителей, не жалевших средств на их осуществление.

Грузинский народ и его лучшие представители, сознавая огромную опасность, нависшую над отчизной ввиду разгула распоясавшейся реакции, грудью встали на защиту ее кровных интересов.7 Русификаторской политике царизма была объявлена беспощадная война. Главным оружием борьбы патриотов против реакции была их демократическая печать, которая, несмотря на жестокий цензурный произвол, умела между строк доносить до читателя самые сокровенные свои мысли, и культурно-просветительные общества, через посредство которых и осуществлялась защита национальных интересов грузинского народа.

 


*В 1885 г. было запрещено преподавание грузинского языка в школах Мегрелии. Отныне преподавание русского языка должно было происходить здесь если не «немым методом», то во всяком случае через посредство... мегрельского языка. С этой целью стала даже разрабатываться на основе русского алфавита специальная мегрельская письменность. Подыскался и охотник осуществить коварный замысел царизма — небезызвестный авантюрист (он ловко фабриковал в эпоху падения крепостного права подложные документы на помещичьи землевладения!) некий Ашордия. Им и был состряпан в 1889 г. пресловутый мегрельский алфавит (на основе русского). Тут же начали было переводить на мегрельский язык церковные книги, но и эти переводы оказались столь ничтожными и слабыми, что они не в состоянии были принести какую-нибудь пользу местному населению. Вскоре эта опасная авантюра была единодушно осуждена и отвергнута и на собрании духовенства Мегрелии. Таким образом, попытка введения богослужения на мегрельском языке потерпела, как и следовало ожидать, полный крах. Все ухищрения Ашордия и иже с ним пошли прахом, не принеся им ожидаемых успехов в карьере. Такая же участь постигла и попытку другого мракобеса Левицкого, составившего было в 1892 г. учебник русского языка для мегрельских школ на основе... специально разработанного с этой целью Академией наук мегрельского «алфавита», который на самом-то деле почти ничем не отличался от русского.

К подобным же методам прибегало  царское учебное ведомство и в деле просвещения грузин-сванов.

 

7 Иоселиани А. П.* Проблемы истории Грузии и «тергдалеулни». Тбилиси, 1972.


§ 4. БОРЬБА ПРОТИВ РУСИФИКАТОРСКОЙ ПОЛИТИКИ

ЦАРИЗМА В ОБЛАСТИ ОБРАЗОВАНИЯ И ЦЕРКВИ

 

Реакция 80-х гг. вызвала гневный протест грузинского народа и сплочение всех его прогрессивных сил на освободительную борьбу.

Во главе общественного мнения, направленного против реакционной политики царизма, стояли грузинская прогрессивная печать и знаменосцы национально-освободительного движения.

На страницах газет «Дроэба» («Современность»), «Иверия», «Обзор», «Шрома» («Труд»), журнала «Имеди» («Надежда») печатались революционные статьи, содержащие национально-освободительные идеи. Они обличали темные дела реакционеров и их русификаторскую политику. Несмотря на различие во взглядах, в борьбе за защиту национальной культуры грузинские деятели сплачивались под знаменем единого национально-освободительного движения. Сотрудничавшие в журнале «Имеди» («Надежда») деятели после его закрытия перешли в газету «Иверия». Так же поступали и некоторые другие представители мелкобуржуазного направления, считавшие себя «защитниками интересов рабочего народа».

Против реакции царизма выступили грузинские национальные силы, представители культурно-просветительских учреждений, какими являлись Общество по распространению грамотности среди грузин, Грузинский театр, Грузинское драматическое общество, Поземельный банк и др. Против реакционных сил борются лучшие сыны грузинского народа, знаменосцы национально-освободительного движения: И. Чавчавадзе, А. Церетели, Д. Кипиани, Я. Гогебашвили, С. Месхи, Н. Николадзе и др.

Несмотря на строжайшую цензуру, против ее произвола смело возвышает голос местная печать. Первую бомбу в лагерь противника метнул С. Месхи. Газета «Дроэба», которую он редактировал, поместила в 1880 г. «Открытое письмо», адресованное попечителю Кавказского учебного округа Яновскому. В нем, в частности, было сказано: «Ваши первые шаги и действия в наших краях как будто обнадеживали нас в том, что все должны учиться на родном языке, что каждый человек должен быть подготовлен к деятельности в своей стране. Но, к нашему великому удивлению, в последнее время до нас доходят иные слухи, ваши действия приносят иные плоды. Примеров много. Приведем лишь два.

На состоявшемся в сентябре собрании учителей сельских школ Кутаисской губернии Вы письменно, т. е. вполне официально, предлагали директорам этих школ принять меры, чтобы учительское собрание вынесло постановление о необходимости начать изучение русского языка в сельских школах с первого же года обучения... Второй факт, к сожалению, еще более наглядно свидетельствует об этом: в предыдущем (253) номере газ. «Дроэба» («Современность») печаталась Ваша речь перед учителями ахалсенаксой школы, в которой Вы строго осудили учителей этой школы за то, что с учащимися, поступившими в школу в сентябре текущего года, они начали проводить занятия не на русском, а на грузинском языке. Вы изволили сказать, что замечаете в действиях грузин иные цели, нежели педагогические! Что грузины — против русского языка!»[1] Далее, С, Месхи разъясняет Яновскому, что «наш народ имеет историю более двухтысячелетней давности... что каждая пядь родной земли... каждое стихотворение на родном языке стоили тысяч и десятков тысяч жизней лучших его сынов... Правительство никогда не стремилось к уничтожению родного языка, веры и нации доверившегося ему народа... А вы хотите вдруг лишить этот народ его родного языка... Никто не имеет права обращаться с такими словами к грузинскому народу... Желания грузин идентичны желаниям всех народов: сохранить свой родной язык, отечество, веру... Вы же хотите лишить грузин грузинского языка. Вот, об этом мы хотели Вам сказать, господин Яновский. Надеюсь, что в будущем нам не придется слышать необоснованную клевету в адрес грузинского народа»[2].

В общественно-политическую борьбу Грузии активно включается и Димитрий Кипиани. «Открытое письмо» он назвал «призывным воплем несправедливо ущемленного чувства».

С чувством глубокого волнения обращается он к Яновскому с вопросом: понял ли он, к чему ведут его проповеди? «Чингиз-хан, Темурленг, шах Аббас, Надир-шах не сумели сломить воли нашего народа, а Вы добиваетсь именно этого? Мы по своей доброй воле доверились России, которой мы безгранично преданы. Нет, господа, не ошибается г-н Яновский, а дважды грешит против истины. Во-первых, он грешит против России, т. к. пытается лишить ее любви и преданности грузинского народа, а во-вторых, грешит против науки... которая велит первый год обучения с детьми проводить на родном языке, а уже потом на чужеземном»[3].

Д. Кипиани вынудил Яновского выступить со специальной статьей в газете «Кавказ» и сделать попытку лично оправдаться перед широкой общественностью[4]. Яновский пытался было бросить, тень на приведенные Димитрием Кипиани доказательства и факты русификации, а мероприятия, направленные на изъятие из школьной программы грузинского языка, изобразить как «самодеятельность» подчиненных ему инспекторов и директоров школ. Но и в этой статье Яновский вынужден был повторить, что он считает педагогически оправданным введение в школах для грузинских детей изучение русского языка с первого же года обучения и что он уже приступил к осуществлению этой задачи.

Деятелей грузинской культуры, разумеется, не могло удовлетворить письмо Яновского. В газете «Дроэба» И. Чавчавадзе поместил обширную заметку «По поводу письма господина Яновского», в которой говорилось: «Мы весьма рады тому, что господин Яновский убедительно отрицает все то, что действительно не к лицу образованному человеку. То, что он публично отрекся от всех недостойных своих бедствий и слов, которыми его, кстати, попрекали некоторые местные педагоги и чиновники, уже означает нашу победу. Это — к добру»[5].

И. Чавчавадзе, разумеется, этим не ограничивается. Он обосновывает непедагогичность и беспочвенность положений Яновского, согласно которым обучение русскому языку для грузинских детей предполагалось начать в первых же классах.

Вздорным «принципам» Яновского И. Чавчавадзе противопоставляет взгляды признанных во всем мире педагогов, ставя во главу угла обучение на родном языке. Рассматривая научные взгляды выдающегося русского педагога Ушинского, касающиеся значения обучения детей на родном языке, И. Чавчавадзе говорит: «Если принять во внимание такого выдающегося педагога, как Ушинский, равного которому в русской науке не было до сих пор, то мы убедимся в явных просчетах господина Яновского, убедимся в сути его заблуждений вообще»[6]. И. Чавчавадзе комментирует недооценку Яновским значения родной речи. Он пишет: «Наше бескомпромиссное требование дать широкий простор родной речи в школах вытекает не только из любви к ней, но и потому, что без родной речи невозможно развивать мышление учащегося. В противном случае школа явится не средством раскрытия мышления, а, наоборот, средством угнетения, отупения, помрачения мышления. Разве это может быть желательно для кого-нибудь?».

Что же касается значения благородного желания грузинского народа изучать русский язык в качестве государственного языка, И. Чавчавадзе всесторонне приветствует и поддерживает это стремление. Мы хотим изучать русский язык, пишет И. Чавчавадзе, и даже очень хотим, не только потому, что он нам нужен в качестве государственного языка, но и потому, что его литература способна дать мыслящему человеку подлинную духовную пищу. Этот язык—наше оружие везде и во всем, коль скоро мы выйдем за пределы нашей отчизны. Но обучение русскому языку должно протекать таким образом, чтобы учащиеся получали настоящие знания, хотя бы такие, чтобы человек мог их использовать в жизни. По мнению И. Чавчавадзе, обучение иностранному языку вообще должно осуществляться через посредство родного языка.

Деятельность Яновского была подвергнута резкой критике Я. Гогебашвили. Он использовал против Яновского царский рескрипт 1864 г. относительно права обучения на родном языке. В указанном акте говорится, что в общеобразовательных, особенно начальных школах обучение должно производиться на родном языке большинства данной местности. Я. Гогебашвили обвинил кавказских чиновников в нарушении «высочайшей воли». На этом основании он потребовал восстановить грузинский язык в школах не только как предмет обучения, но и как средство обучения[7].

Я. Гогебашвили вскрыл антипедагогичные основы концепции русификаторов. Запрещение преподавания грузинского, а также азербайджанского и армянского языков в школах реакционерами в области народного образования мотивировалось тем, что якобы у грузин, а также у азербайджанцев и армян нет собственной литературы, что в Грузии живут люди, говорящие на двенадцати различных языках: в школах некоторых деревень учатся дети разных национальностей, которые совершенно не понимают друг друга, и что в таких условиях совершенно «дико требовать от народного учителя, чтобы он мог изъясняться с учениками». Я. Гогебашвили доказывает всю несостоятельность такого суждения, поставив вопрос ребром: «Как могла у вас возникнуть мысль о пригодности «немых учителей народных школ»? О таких учителях, которые не смогут сказать учащимся хотя бы одного понятного им слова?»[8].

Проблеме разработки принципов начального образования в народных школах на основе правильного сочетания педагогических национальных начал служили составленные Я. Гогебашвили пособия «Родная речь», «Окно в природу» и «Русское слово». Его книги воздвигли неприступную крепость для защиты национальной культуры во второй половине XIX в., они во многом способствовали ограждению грузинского языка от вырождения.

Прогрессивные русские педагоги не разделяли идеи изгнания грузинского языка из грузинских школ и других антипедагогических мероприятий. Они требовали, чтобы русские педагоги сами изучали бы грузинский язык, литературу, обычаи народа и т. п. Одно время к их числу принадлежал директор Кутаисской гимназии Ал. Стоянов, который в отчете попечителю учебного округа смело писал в 1880 г.: «Преподавание грузинского языка должно быть поставлено на должном уровне... У меня имеется особое мнение до этому вопросу, которое я готов всюду защищать. Грузинский язык — родной язык учащихся. Первоначальное образование должно производиться на родном языке, последующее образование должно продолжаться на основе родной речи. Поэтому, в начальных классах должны преподавать учителя-грузины или же только владеющие грузинским языком русские педагоги. Дети проживающих в Грузии русских людей кончают гимназии, высшие учебные заведения, служат в Грузии и не знают ни языка грузин, ни их обычаев. Английские чиновники, которые строили железную дорогу Поти—Тбилиси, в течение 5—6 месяцев овладели грузинским языком, тогда как русские, несмотря на то, что живут в Грузии более полувека, подчас не знают ни одного грузинского слова. Считаю необходимым введение обязательного обучения грузинскому языку... а в старших классах — изучение грузинской литературы»[9].

Позиция Стоянова была официально осуждена. Вскоре он был освобожден от занимаемой должности и переведен в Батуми, где он отрекся от своих прогрессивных взглядов, приняв активное участие в осуществлении реакционного курса, в обрасти народного образования в Закавказье вообще и в Грузии в частности.

Начиная с 80-х гг. вместе с грузинской школой гонению подвергается и грузинская православная церковь. Ярым проводником шовинизма и колонизаторской политики царизма выступил экзарх Грузии Павел. «Новый экзарх, — писал в 1883 г. Я. Гогебашвили, — столь явно проявил свою национальную обособленность и. продемонстрировал такое количество фактов явного неуважения в отношении элементарных прав грузин, что вызвал всеобщее недоумение и недовольство».

В целях русификации грузинской церкви экзарх Павел запретил преподавание в Тифлисской духовной семинарии грузинской светской и духовной литературы. Из духовного училища были уволены преподаватели-грузины. Были изгнаны попечители грузинских духовных училищ в Тбилиси, Телави и Мегрелии. «Положение остальных попечителей также пошатнулось, и все готово к их увольнению», — писал Якоб Гогебашвили. В Тбилисской семинарии из 16 наставников осталось лишь два грузина, «их держали в виде исключения, они были тише воды, ниже травы, немые свидетели поругания всего грузинского»[10].

Защищая грузинскую церковь от нападок реакционеров, деятели национально-освободительного движения имели целью не защиту тех или иных религиозных догм, а сохранение в неприкосновенности грузинского языка, литературы и культуры. Например, Я. С. Гогебашвили требовал восстановления в церквах и церковно-приходских школах грузинского языка, основания кафедры грузиноведения, которая обеспечила бы дело изучения грамматики грузинского языка, духовной и светской литературы, географии Грузии, церковной и гражданской истории на высоком научном уровне.

В годы реакции «тергдалеулни» особенно чутко оберегали и развивали в народе чувство высокого патриотизма, справедливо считая, что поскольку это чувство весьма хрупко, то его надо воспитывать в людях. «Ошибаются те, кто думают, что любовь к родине рождается вместе с человеком и поэтому нет нужды заботиться об ее воспитании»[11], — писал великий грузинский педагог Я. С. Гогебашвили.

 


[1] Дроэба, 1880, № 254.

[2] Там же.

[3] Там же, № 262.

[4] Кавказ, 1880, № 248.

[5] Чавчавадзе И. Г.* Соч., т.  II. Под ред. П.Ингороква. Тбилиси, 1941, с. 551; Дроэба, 1881, №33.

[6] Чавчавадзе И. Г.* Соч.,  т. 11,  с. 554.

[7] Гогебашвили Я. С.* Соч., т. I, с. 200.

[8] Там же, с. 73.

[9] ЦГИАГ, ф. 415, д. 21, л. 97.

[10] Гогебашвили Я. С.* Соч., т. I, с. 455.

[11] Там же, с. 370.


§ 5. ГРУЗИНСКИЕ КУЛЬТУРНО-ПРОСВЕТИТЕЛЬНЫЕ И

ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ОБЩЕСТВА И УЧРЕЖДЕНИЯ В ГОДЫ РЕАКЦИИ

 

Реакционной политике царизма руководители национально-освободительного движения в Грузии противопоставили ряд мероприятий, имевших целью повышение самосознания и активности народа. Они расширяют поле своей деятельности на благо народа, создавая общества и учреждения общенационального масштаба, призванные объединить и пробудить народ к активной общественно-политической, хозяйственной и культурной деятельности. Такими органами были Общество по распространению грамотности среди грузин, Грузинское драматическое общество, общество содействия нуждающимся ученикам и др.

Задачам развития национальной культуры и материального обеспечения экономических нужд нарождавшегося в ту пору народного хозяйства служила и деятельность поземельных банков. При активном участии грузинской прогрессивной демократической интеллигенции создавались различные кооперативные объединения, боровшиеся против скупщиков и ростовщиков.

Руководители национально-освободительного движения, стремились путем организации идейно-просветительных учреждений и хозяйственных кооперативных предприятий добиться охраны национальной культуры и защиты трудового крестьянства от несправедливого грабежа. «Хотя наше общество называется Обществом по распространению грамотности, было бы ошибкой предполагать, будто его основатели имеют в виду лишь обучение народа грамоте. В действительности грузинские патриотические деятели горячо желали создать прежде всего такую школу, которая могла бы стать очагом культуры, т. е. умножать просветительные учреждения, способные обеспечить развивающееся народное хозяйство Грузии высококвалифицированными национальными кадрами», — говорится в уставе Общества.

Общество по распространению грамотности среди грузин. В борьбе против реакции руководящей и вдохновляющей силой, организующей народ, и в частности передовую грузинскую интеллигенцию, являлось Общество по распространению грамотности среди грузин, основанное в 1879 г.[1].

15 мая 1879 г. на первом общем собрании Общества и членов-учредителей, председателем его правления был избран Дим. Кипиани, а членами правления — И. Чавчавадзе (товарищ председателя), Н. Цхведадзе, Я. Гогебашвили, И. Мачабели, Ал. Сараджишвили (секретарь) и Раф. Эристави (кассир).

Устав Общества намечал решение весьма важных задач: распространение грамотности по всему Закавказью в местах проживания грузинского населения, открытие народных школ с целью просвещения широких масс, оказание помощи действующим школам, библиотекам и т. д., выявление фольклорных и нумизматических материалов, древних исторических и литературных памятников, издание учебных пособий, популярных книг и т. д.

Общество обязывалось обеспечить открываемые школы, необходимым контингентом высококвалифицированных педагогов, организовать педагогические курсы, издавать необходимые для грузинского общества газеты и журналы демократического содержания, основать склады для необходимых учебных пособий и учебных принадлежностей и т. д. Для осуществления этих задач правление Общества надеялось использовать денежные средства, собранные в 1879—1880 гг.

В целях упрочения своей материальной базы Общество часто устраивало литературные вечера, концерты, лотереи собирало пожертвования, устанавливало опекунский надзор, ибо само распоряжалось денежными средствами и имуществом, оставленными ему по завещанию. Однако самым главным и значительным в многообразной деятельности Общества все же являлась постоянная забота об увеличении числа грузинских школ и оказание им всесторонней помощи.

Несмотря на упорное противодействие царской администрации, Общество все же сумело в 80-х — 90-х гг. XIX в. открыть не одну грузинскую школу. Например, 14 октября 1880 г. при содействии Общества в торжественной обстановке была основана первая грузинская начальная школа. Вскоре на средства, выделенные Тифлисским и Кутаисским поземельными банками, была открыта грузинская школа и в Кутаиси. В 1884 г. по инициативе Общества в местечке Старый Сенаки было открыто параллельное отделение кутаисской грузинской школы. Это произошло в то время, когда в школах Мегрелии под давлением Яновского было запрещено преподавание грузинского языка, а церковные книги переводились на мегрельский язык и т. д. Вышеупомянутые действия Общества имели огромное значение. В октябре 1885 г. сенакскую школу в торжественной обстановке перевели в новое здание. Массовый характер торжества вылился в манифестацию против реакции царизма.

Предметом особой заботы Общества по распространению грамотности явилось открытие грузинской школы в Аджаре, высвободившейся к тому времени из-под турецкого ига. Осуществлению этой задачи власти чинили всяческие препятствия. Дело открытия школы возглавил И. Чавчавадзе. По поручению правления Общества Димитрий Бакрадзе в ноябре 1880г. основал в Батуми грузинскую школу. Учителем в школу был приглашен Ал. Нанейшвили. В марте 1881 г. состоялось торжественное открытие школы.

В 1882—1884 гг. Общество открыло школы в Цинарехи, Хелтубани, Тианети, в 1888 г. — в Гомарети. Общество намеревалось открыть школы также в Мцхета и Дигоми, но из-за препятствия местных чиновников осуществить задуманное не удалось.

10 октября 1888 г. стараниями Общества удалось открыть грузинскую школу во Владикавказе. Под руководством Михаила Кипиани и Иосифа Боцвадзе школа добилась большого успеха.

В школах, основанных Обществом по распространению грамотности, наряду с грузинским, большое внимание уделялось изучению русского языка, составлению учебников и т. д. Всеобщее признание получил учебник русского языка «Русское слово», составленный Я. С. Гогебашвили. Министерство просвещения признало его лучшим учебником русского языка для нерусских детей.

Общество особое внимание уделяло изданию учебников Я. Гогебашвили «Родное слово», «Окно в природу», в которых освещались важнейшие вопросы истории, этнографии и географии Грузии и т. д. Эти учебники прививали многим поколениям грузинской молодежи любовь к родине.

Велика заслуга Общества в деле собирания, охраны и передачи потомству уникальных рукописей, разбросанных по разным церквам и частным собраниям. С этой целью при Обществе была организована библиотека. Многие изъявили готовность пожертвовать Обществу имеющиеся у них богатые коллекции рукописей и древних печатных книг. Нико Дадиани принес в дар Обществу 169 уникальных рукописей и 10 печатных книг, Иванэ Месхи —55 рукописей и т. д. Только в 1883 г. Обществом было собрано около 400 рукописей. В 1885 г. Общество приобрело у библиофила 3. Чичинадзе большое количество древних и современных рукописных книг. Значительное количество рукописных книг пожертвовали Обществу М. Сараджишвили, Л. Исарлишвили, К. Багратиони, А. Цулукидзе, К. Лорткипанидзе и др. Книгохранилище Общества по распространению грамотности среди грузин превратилось в подлинную сокровищницу грузинской культуры. Большой вклад в дело описания, изучения, каталогизации рукописей и книг Общества внесли деятели грузинской культуры и науки Ф. Жордания, Э. Такайшвили, Д. Каричашвили, Н. Мтварелишвили.

Общество занималось собиранием экспонатов для нарождавшихся национальных музеев. Большие заслуги в этом деле принадлежат Д. Бакрадзе, Р. Эристави и П. Карбелашвили. Много труда вложило Общество в дело собирания фольклорного материала. Большим энтузиастом этого дела был А. Церетели.

Общество и его члены самоотверженно боролись за охрану памятников культуры и других национальных ценностей. Общеизвестно, что благодаря смелости грузинских деятелей удалось спасти от расхищения хранившиеся в наших церквах и монастырях многовековые сокровища национальной культуры. С. Месхи, Н. Николадзе, А. Церетели уличили военного губернатора Кутаиси графа Левашова в ограблении церквей и монастырей Грузии, вынудив правительство изгнать Левашова с Кавказа[2].

Грузинское драматическое общество. В 1879 г. было основано еще одно национальное учреждение — Грузинское драматическое общество, которое явилось важным фактором возрождения грузинской народной самодеятельности, театрального искусства, драматургии и утверждения национального самосознания.

Первый вариант устава драматического общества принадлежит Н. Николадзе. Общество возглавило основанную в 1879 г. грузинскими любителями сцены постоянную труппу, в которую входили видные мастера грузинской сцены: М. Сафарова, В. Абашидзе, Л. Месхишвили, Н. Габуния, К. Кипиани, К. Месхи и др. Общество сумело привлечь к театральной культуре любителей литературы и искусства, заинтересовать театром талантливую молодежь, обогатить театральный репертуар новыми оригинальными пьесами, шедеврами европейской и русской драматургии.

И. Мачабели, Д. Кипиани, П. Мирианашвили и др., в совершенстве владевшие не только русским, английским, французским, немецким, но и классическими языками, переводили на грузинский язык произведения Шекспира, Мольера, Гюго, Вальдо, Гёте, Эсхила, Эврипида, а также лучшие образцы русской драматургии.

Через 20 лет после закрытия восстановленного Георгием Эристави грузинского театра выдающиеся деятели национально-освободительного движения вновь сумели создать новый прогрессивно-демократический грузинский театр, который они считали защитником жизненных интересов грузинского народа. Один из основоположников общества, председатель его правления И. Чавчавадзе считал, что «театр—та же школа, которая через посредство живых литературных образов беседует с сердцами миллионов людей, апеллируя к их рассудку и чувствам: сила его воздействия на его умы, мысли и чаяния людей не сравнима ни с чем, в этом — его высокое назначение; театр — самое радостное явление в жизни нации, это луч света и источник надежды иа лучшее будущее; сцена должна воспитывать народ, развивать его лучшие духовные качества.

Театр — это то место, где наша речь звучит публично и действует публично. Театру свойственно много других положительных качеств, но и этих достаточно, чтобы ратовать за него».

Подвергавшийся гонениям со стороны царских реакционеров грузинский язык ютился в крестьянской хижине, в немногочисленных грузинских школах да в грузинском театре. Недруги же стремились изгнать его даже из этих последних его приютов.

Окрепший тем временем (не без помощи драматического Общества) грузинский театр постепенно приобрел важное значение в культурной жизни народа. В этом немалая заслуга сына выдающегося грузинского драматурга Георгия Эристави — Давида Георгиевича, который был и актером, и режиссером, и превосходным декламатором.

Если на долю Георгия Эристави выпало восстановление грузинского театра, то его сыну Давиду Эристави посчастливилось осуществить в нем глубокие преобразования. При переводе на грузинский язык пьесы французского драматурга Сарду «Родина» Д. Эристави удалось так удачно сопоставить содержание пьесы с грузинской исторической действительностью, что грузинский зритель воспринял пьесу как оригинальное произведение, узнав в ней трагическое прошлое своей родины. Вот как описывает писательница Е. Габашвили впечатление, произведенное на нее постановкой спектакля на грузинской сцене: «И третьего действия, в котором готовые к бою герои в одном из залов Метехского замка дают клятву перед знаменем погибнуть за родину... или победить, я не могу забыть и поныне. Это была удивительная, чудодейственная минута; зрители как один человек вскочили на ноги и, полные благоговения, готовы были преклонить колени перед национальным знаменем»[3].

Влияние, оказанное спектаклем «Родина» на грузинского зрителя, стало причиной нового разгула местных реакционных кругов и покровительствовавшей им центральной прессы против грузинского театра. Злопыхатели не остановились даже перед поруганием национальной святыни грузинского народа — его знамени. «Это знамя советуем вам впредь не показывать вовсе на сцене, советуем продать его цирку Годфруа для покрытия расходов, произведенных театром», — писали «Московские ведомости», возглавляемые ярым шовинистом и черносотенцем Катковым. Демократическая грузинская же газета «Дроэба» дала следующую оценку спектакля: «Было произнесено слово, которое поразило сердце каждого грузина. Настал момент всем объединиться на некоторое время, думать одну думу, жить одной заботой; нас отныне волновали не какие-нибудь частные вопросы, а один единственный общественный, всеобщий вопрос. Мы получили возможность довериться друг другу и убедиться в том, что не один или два человека болели за родину, а весь наш народ»[4].

Это был в сущности ответ реакционерам. Он выражал мнение всей грузинской общественности, но, по-видимому, этого все же было недостаточно, и против Каткова выступил Илья Чавчавадзе. «Грузинское знамя, — гневно писал он, — в течение 2000 лет с честью несли прошлые поколения грузин, покрывших его славой и величием; они омыли его своей кровью и передали его чистым и незапятнанным в руки России... Сегодня его осмелился поднять на смех какой-то столичный писака; варвар и тот не позволил бы себе глумиться над всем народом... Ну и молодцы же, Катков и его сподручные, что позволили себе то, чего не допустил бы даже варвар»[5].

Против Каткова и возглавляемой им реакционной прессы выступил и Акакий Церетели: «Мы уверены, — писал он с гневом, — что на всех здравомыслящих и честных русских людей эта статья произвела самое отвратительное впечатление. Автор корреспонденции, зло издеваясь над сегодняшним днем грузин, не останавливается даже перед осквернением праха их предков». Далее великий грузинский поэт и патриот особо подчеркнул историческое значение грузинского национального знамени. «Это самое знамя, с честью служащее России, — напоминает он воинствующим реакционерам, — в настоящее время не раз удостаивалось высочайших наград и знаков отличия»[6]. В другом месте Ак. Церетели говорит про местных «катковцев», что «они на нас клевещут с открытой наглостью и бесстыдством, заранее зная, что нам-то уже никто не разрешит дать им должную отповедь; в противном случае мы ведь без труда бы разъяснили им, кто они на самом деле, и коль скоро им не нравится у нас, мы указали бы им, куда им следует убираться вон»[7].

21 ноября 1880 г. грузинский театр осуществил постановку драматической поэмы Акакия Церетели «Патара Кахи» («Малый Кахи»), на премьере которой присутствовала вся грузинская передовая общественность. Публика была в восторге и от патриотического содержания пьесы, и от мужества ее героев, и от рыцарской доблести и преданности отчизне, — качествами, которыми были наделены действующие лица пьесы. Устами малого Кахи Акакий Церетели пламенно взывал к народу: «Конец рабству, конец терпению, настал час возмездия, народу суждено иль погибнуть на поле брани, иль добить ненавистного врага. Зачем рабу его постылая жизнь? Во имя чего зажигать ему свою «святую лампаду»? Лучше человеку умереть, чем иметь все блага, но пребывать в рабстве». В 1885 г. по инициативе Акакия Церетели стал издаваться орган театральной общественности Грузии журнал «Театр» (1885—1890), который стал ведущим органом эстетического воспитания масс на основе демократических идеалов.

В 1896 г. завершилось строительство здания т. н. Казенного театра (нынешний Тбилисский академический театр оперы и балета им. 3. Палиашвили).

Влияние грузинского театра на народ росло чрезвычайно быстро. Он пользовался популярностью у городских и сельских жителей.

Поземельные банки и защита национальной культуры. Руководители национально-освободительного движения считали поземельные банки органами самодеятельности народа, средством возрождения национальной культуры. Часть дохода, полученного банками, использовалась для развития школ и других культурно-просветительных учреждений. Тифлисский поземельный банк ссудил Грузинскому драматическому обществу 206 000 руб., Обществу по распространению грамотности среди грузин—11 000 руб., Обществу помощи нуждающимся студентам высших учебных заведений — 77 225 руб. Для нужд Тифлисской дворянской гимназии Тифлисский банк ассигновал 1 304 883 руб., а на строительство здания гимназии — еще дополнительно 100 980 руб. Значительную сумму тратил на такие же цели и Кутаисский поземельный банк.

За 30 лет своей деятельности Тифлисский поземельный банк выделил на культурно-просветительные и другие благотворительные цели 1 944 136 руб. Кутаисский же поземельный банк на аналогичные цели израсходовал 1 058 000 руб.[8]

 


[1] Хундадзе Т. И.* Общество по распространению грамотности среди грузин. Тбилиси, 1960.

[2] См.: Чиковани Л. Ф. Неизвестный псевдоним Ак. Церетели. — Литературная Грузия, 1966, №6.

[3] Клдэ,  1913. №7.

[4] Дроэба, 1882, №20.

[5] Там же, № 40.

[6] Церетели А. Р.* Собр. соч., т. XV, с. 446—447.

[7] Там же.

[8] См.:Закавказье, 1910, 15 октября.






§ 6. ПРОГРЕССИВНАЯ ГРУЗИНСКАЯ ПЕЧАТЬ И ЦАРСКАЯ ЦЕНЗУРА

 

Грузинская прогрессивная демократическая печать в послереформенный период являлась наиболее действенной движущей и организующей силой национального самосознания, его острейшим оружием.

В 80-х гг. грузинская демократическая пресса твердо продолжала отстаивать идеи национально-освободительного движения, обличая с революционно-демократических позиций реакционную политику царизма. Царская цензура являлась мощным бастионом реакции. Она беспощадно преследовала любое живое слово, прогрессивную идею. Непрерывные гонения царской цензуры отравляли жизнь грузинским деятелям, лишали их возможности говорить всю правду в адрес угнетателей народа. «Всю мою жизнь во сне или наяву, — писал А. Церетели, — более всего меня преследовал страх перед чем-то чудовищным, и он последует за мной даже в могилу. Я говорю о цензуре».

Газета «Иверия» давала следующую характеристику тогдашней цензуре: «Если заглянуть в глубину своего нутра, то в нем, подобно морю, волнуется и кипит желчь и житейского зла. Но что поделаешь? В такую жару, когда солнце нещадно жалит, жжет вселенную, не удивительно, что сухой язык прилипает к гортани, слово лишается крыльев и своей былой разящей силы.

Наше литературное поприще может превратиться в совершенно выжженную пустыню от этой омерзительной засухи»[1].

Несмотря на такую удушливую обстановку, грузинская пресса, действовавшая с поразительной эластичностью и принципиальной последовательностью, а также использовавшая т. н. эзоповский язык, смело критиковала колониальную политику царизма.

В 80-х гг. было запрещено употребление слова «Грузия». 5 июня 1885 г. Кавказский цензурный комитет внес поправки в короткое географическое и этнографическое описание Грузии в книге Я. С. Гогебашвили «Окно в природу». В угоду цензуре было изъято слово «Грузия» и вместо него вписано «Тифлисская и Кутаисская губернии», или «Имеретия, Карталиния и Кахетия». 25 мая и 29 июня того же года Я. Гогебашвили дважды опротестовал подобные действия цензуры.

Преследуемая цензурой грузинская демократическая пресса не только изыскивала возможность высказать всю правду при помощи аллегорий и иносказаний, но и ухищрялась перехитрить и ввести в заблуждение цензоров, проводя свои взгляды. Лучшим доказательством этого служит стихотворение А. Церетели «Весна».

6 марта 1881 г. начальник жандармского управления Кутаисской губ. докладывал государственному департаменту полиции по поводу стихотворения А. Церетели «Весна», напечатанному в №45 газеты «Дроэба». «Это стихотворение, — сказано в докладе, — с увлечением читают все сословия местного населения. Вместо того, чтобы гулять на бульваре, они собираются группами и обсуждают его. Автор этого стихотворения не предвещает им весны не из-за холодной и снежной погоды, стоящей сейчас, не по причине несчастного случая, имеющего место» (имеется в виду убийство императора Александра II).

Совершенно ясно, что Акакий Церетели, перехитрив цензуру, поздравил народ с убийством императора. Таких примеров, когда писателям и общественным деятелям удавалось усыпить бдительность цензоров, было немало. Царская цензура беспощадно преследовала прогрессивно-демократическую грузинскую и русскую прессу. В годы реакции были запрещены газеты «Дроэба» и «Шрома», изъят журнал «Имеди» («Надежда»). Такая же участь постигла и местную русскую демократическую газету «Обзор», редактор которой Н. Я. Николадзе был выслан из Грузии.

В 1885 г. по распоряжению Министерства внутренних дел была запрещена газета «Дроэба». В течение нескольких месяцев, грузинский читатель оставался без газеты на родном языке. Все попытки грузинских деятелей основать новые органы вместо запрещенных журналов и газет не имели успеха. Безуспешной оказалась, например, попытка Ак. Церетели основать в 1882 г. еженедельник «Гза» («Дорога»). Власти припомнили ему, что в период сотрудничества в газете «Шрома» он в своих литературных произведениях умудрялся проводить антиправительственные взгляды[2].

Еще раньше, а именно, в 1880 г., когда была запрещена газета «Обзор», Н. Николадзе просил разрешения издавать на грузинском языке еженедельник «Кандели» («Светильник»). Но и его просьба не была уважена, ибо властям было хорошо известно, что, в бытность его редакторства в газете «Обзор», он порой публиковал материалы, не проверенные цензурой, а иногда и вовсе запрещенные ею.

Преданным слугой царской цензуры был орган местной власти «Кавказ». В угоду реакционным кругам «Кавказ» доказывал, что по своей природе грузины не заслуживают реформ и недостойны их. Аналогичные реакционные взгляды проводил на своих страницах в 1886 г. журнал «Вестник Европы». В 1889 г. клеветнические статьи против грузинского народа опубликовал шовинистический «Современный вестник», который «доказывал» потерю грузинским народом какой бы то ни было связи с общечеловеческой культурой, передовой мыслью и т. д. Должную отповедь всем фальсификаторам истории Грузии, клеветникам на грузинский народ и его культуру дали вожди национально-освободительного движения в Грузии Илья Чавчавадзе и Акакий Церетели.

 


[1] Иверия, 1885, №1.

[2] ЦГИА ГССР, ф. 480, д. 71, л. 4.



§ 7. НОВОЕ НАСТУПЛЕНИЕ РЕАКЦИИ. УБИЙСТВО ДИМИТРИЯ КИПИАНИ. ИСТОРИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНО-ОСВОБОДИТЕЛЬНОГО ДВИЖЕНИЯ

 

Представители либерального дворянства в 80-х гг. также примкнули к национально-освободительному движению. Такая коалиция либерального дворянства и демократизма имела свои особые социально-экономические и политические причины. Она, в частности, была вызвана дальнейшим углублением кризиса помещичьего хозяйства, явившегося следствием развития капитализма и окончательного освоения Кавказа царской Россией.

Вся деятельность Димитрия Кипиани, его смелая борьба против реакции 80-х гг. была в сущности выражением позиций грузинского либерального дворянства.

Выдающийся представитель грузинского дворянского либерализма, видный чиновник и крупный общественный деятель Д. Кипиани начал свою сознательную жизнь с участия в заговоре 1832 г., а кончил ее гибелью в ссылке за свою смелую и открытую борьбу против колониальной политики царизма, ибо в условиях российской действительности оказалось невозможным сочетание преданности царскому престолу с борьбой за национальные интересы своего народа. Д. Кипиани был высокопринципиальным человеком. «Он никогда не соглашался на словах, если не был согласен и в душе, и никогда не отрицал на деле того, чему поклонялся в душе», — говорил о нем И. Чавчавадзе.

Во время реакции 80-х гг. Д. Кипиани, решительно примкнув к «тергдалеулни», смело выступил против реакционеров. Он был пламенным защитником грузинского языка от посягательств ассимиляторов. Д. Кипиани категорически требовал отмены циркуляра Яновского от 1881 г. Он считал совершенно недопустимым использование в школах искусственно состряпанных мегрельских и сванских учебников и алфавитов, запрещение преподавания грузинского языка в Мегрелли и Сванети[1].

В 1885 г. Западную Грузию (сначала Батуми, а затем Кутаиси) посетил бывший царский наместник на Кавказе, великий князь Михаил Николаевич.

5 октября 1885 г. в Кутаиси состоялся банкет в честь бывшего наместника. Грузинское дворянство не преминуло высказать свою озабоченность по поводу недоверия, выражаемого новой администрацией к грузинскому народу, подвергающемуся с его стороны всяческим гонениям и притеснениям. На банкете с речью, которая впоследствии была изложена письменно и в качестве мнения «всей» грузинской общественности представлена вел. кн. Михаилу во время аудиенции в Боржоми 11 октября 1885 г., выступил и Д. Кипиани.

Он наивно верил в то, что Михаил Романов доложит о состоянии дел императору и последний заставит Дондукова-Корсакова отказаться от политики преследований грузинского народа. Как и следовало ожидать, М. Романов заверил Д. Кипиани в том, что Александр III, как и его предшественник, проникнут доверием к грузинскому народу.

Д. Кипиани еще более уверовал в то, что гонения и преследования исходят «лично» от Дондукова-Корсакова и что высочайшая власть призовет последнего к соблюдению законности. По возвращении из Боржоми в Кутаиси Д. Кипиани, с разрешения вел. кн. Михаила, созвал губернское дворянство, которому сообщил, что политика Дондукова-Корсакова вовсе якобы не соответствовала указаниям и предначертаниям высшей власти. Действия представителей грузинского дворянства, в том числе Д. Кипиани, вызвали недовольство краевой администрации[2]. От Д. Кипиани было потребовано письменное объяснение в том, на каком основании составил он «незаконное» обвинение против главноуправляющего и кто его уполномочил встретиться и беседовать с вел. князем. «Прошу сообщить мне, — писал кутаисский военный губернатор Смекалов 31 октября 1885 г. Д. Кипиани, — были ли у Вас полномочия кутаисского губернского дворянства сделать от его имени известное заявление и какие у Вас были основания заявить, будто впредь кутаисское дворянство будет лишено возможности продвигаться на государственной службе».

Д. Кипиани ответил Смекалову: «Будучи предводителем дворянства, я обратился с заявлением непосредственно к августейшему члену императорской семьи, дабы выяснить, соответствовало ли желаниям и воле государя поведение местных властей, обращающихся с нами далеко не с тем благорасположением, к какому мы привыкли в течение 80 лет, как и изъявлено монаршей к нам благосклонностью; я искал высочайшей справедливости, и, найдя ее, я вполне удовлетворен»[3].

8 января 1886 г. Д. Кипиани представил Дондукову-Корсакову обширную докладную записку, в которой он обличал всю реакционную антигрузинскую политику, проводимую местной администрацией. «Могу доложить, — писал Д. Кипиани главноуправляющему, — об одном новом неопровержимом факте, свидетельствующем о гонении на грузинский язык. Еще во времена святых апостолов грузинский язык был церковным и культурным языком в Мегрелии, где все поголовно владеют им. В настоящее же время там насаждают новую культуру, причем мегрельскому языку обучают... посредством чужого языка. Если так продолжать, можно создать новые культуры аджарцев, пшавов и хевсуров, ингило-горцев и др. Принесет ли это пользу тому правительству, которое, приняв под свое покровительство многострадальную Грузию, заслужило тем самым огромную ее признательность?»[4]

Однако еще до подачи докладной записки действия Д. Кипиани были признаны «неуместными» царем Александром III, который распорядился объявить ему «сответствующее порицание»[5]. Д. Кипиани на сей раз, как говорится, легко отделался.

Высшая кавказская администрация только и ждала подходящего случая, чтобы принять репрессивные меры против одного из выдающихся деятелей национально-освободительного движения в Грузии. Вскоре такой случай не преминул представиться. 24 мая 1886 г. исключенный из духовной семинарии Иосиф Лагиашвили убил ректора семинарии реакционера Чудецкого. Лагиашвили был арестован и осужден на 20 лет каторжных работ. Реакция использовала убийство Чудецкого в качестве нового наступления против грузинского народа. Царские чиновники рассматривали поступок Лагиашвили как выражение существующей якобы враждебности и сепаратизма грузин против России, как угрозу русской власти в Грузии. Жертвой нового раунда бесчинства реакции стал Д. Кипиани.

На похоронах Чудецкого экзарх Грузии Павел проклял грузинский народ, породивший «разбойника» Лагиашвили. 8 июня 1886 г. Д. Кипиани обратился к экзарху Павлу с письмом-протестом, в котором выразил мнение оскорбленной и крайне возмущенной этим фактом общественности Грузии. «Ваше преосвященство, — писал Кипиани, — явите милость и простите мне великое прегрешение мое, если я, увлеченный страшными слухам, грешу перед Вами. Но говорят, что Вы прокляли страну, куда Вы призваны пастором, и которая поэтому вправе ждать от Вас лишь любви и милости... Если все это правда, Ваше достоинство может спасти лишь изгнание проклявшего из проклятой им страны». Письмо Д. Кипиани вызвало большой переполох в стане мракобесов. Экзарх попытался было оправдаться, а влиятельные чиновники — верные лакеи царизма, сочли Д. Кипиани весьма опасным для правительства лицом.

6 августа 1886 г. по распоряжению императора Александра III Д. Кипиани был отстранен от должности предводителя дворянства Кутаисской губ. и сослан в Ставрополь, где и был предательски убит царскими агентами. 26 октября 1887 г. прах Д. Кипиани с большими почестями был предан земле в пантеоне грузинских деятелей на горе Мтацминда. Его захоронение превратилось в мощную демонстрацию протеста против самодержавия. Современники окрестили Д. Кипиани именем «Самопожертвователь».

Политическая реакция 80-х гг. не сумела подавить национально-освободительного движения в Грузии. В неравной борьбе против царских сатрапов еще более окрепли те общественные силы нации, которые самоотверженно защищали насущные интересы грузинского народа, в том числе грузинский язык и самобытную культуру.

 


[1] См.: Дроэба, 1881, №254; 1882, №33, 50, 57; Кавказ, 1880, №348.

[2] ЦГИАГ, ф. 12, д. 457; см.: Саисторио моамбе, т. 3. Тбилиси, 1947. Публикация Ш. Чхетия.

[3] ЦГИАГ, ф. кутаис. воен. губ., д. II, л. 1—2.

[4] Там же, л. 4—6.

[5] Там же, ф. 1239, д. 457, л. 2.



§ 1. ПОЛОЖЕНИЕ РАБОЧЕГО КЛАССА

 

В 60-х—70-х гг. XIX в. из среды пролетаризированных крестьян и экспроприированных ремесленников образовался рабочий класс Грузии. Его предшественниками были крепостные крестьяне-отходники, уходившие в город либо с разрешения господ, либо тайком от них. Средства к существованию они добывали продажей своей рабочей силы. Из полученной за поденный труд заработной платы рабочий выплачивал помещику оброк, но чаще всего отходник скрывался от своего барина, вовсе прекращая с ним всякое общение. Такой отходник не был еще, разумеется, свободным горожанином, но все же своим появлением он способствовал созданию в Грузии первых рабочих кадров. В 40-х гг. XIX в. только в одном Тбилиси уже насчитывалось несколько тысяч таких беглых крестьян-отходников, превратившихся в городских рабочих. Крестьянская реформа, в сущности обезземелившая освобожденных от крепостного ига крестьян, сразу же изменила положение на рынке рабочей силы, который отныне стал получать свой товар без каких-либо помех.

Внедрение механизации труда в производство создавало кадры промышленных рабочих. В 70-х гг. к пролетаризированным крестьянам, которые превращались в промышленных рабочих, время от времени прибавлялись экспроприированные ремесленники, которые, не выдержав конкуренции фабрикантов, вынуждены были бросать свое, пришедшее в упадок, предприятие.

Никто из этих рабочих даже не подозревал, что он уже варится в огромном промышленном котле, из которого никому не суждено было выбраться, ибо рано или поздно промышленное производство в корне меняло образ жизни бывших мелких производителей-собственников, превращая их в промышленных пролетариев, городских рабочих.

Условия труда. В только что народившемся фабричном производстве в Тбилиси, как и вообще в Грузии, не было элементарных условий труда, необходимых для сохранения физической силы рабочих. «Никто, конечно, не будет спорить, — писал один царский чиновник в 1874 г. о положении рабочих на фабрике Мирзоева, — что без малого 14 часов денного труда, хотя бы и с полуторачасовым промежутком для отдыха, несколько много для рабочих, в особенности же для малолетних, работающих стоя и при неослабной, бесперебойной напряженности внимания. Если труд такого рода вреден сам по себе продолжительностью, то степень его вредности усиливается еще и обстановкой самой фабрики: оглушительная трескотня ткацких механических станков, шум бесчисленных колес, вращающихся цилиндриков, больших валов и т. п. Тонкая волосяная пыль воздуха, прочитанная какими-то неприятными маслянистыми испарениями, и его высокая температура (в феврале месяце рабочие верхнего отделения фабрики работали босиком и в одних сорочках на плечах, и, несмотря на это, сильно потели) — все это такая обстановка, от которой да сохранят обстоятельства всякого человека непривычного, а рабочий ведь привычен ко всяким невзгодам...»[1]

Автор письма вовсе не намеревался возвышать голоса протеста против существовавших в ту пору в Тбилиси фабрично-заводских порядков, но это не мешало ему представить читателю реальную картину невыносимого положения рабочих на фабрично-заводских предприятиях города, и в частности на фабрике Мирзоева. Рабочим приходилось ежедневно проводить по 14 часов в невообразимой грязи и жаре. Автор письма отмечает, что ему пришлось провести на фабрике не более 3/4 час., после чего он ощутил маленькое головокружение и боль в висках. «Дурные последствия продолжительной работы на фабрике в состоянии выразиться именно в форме головных болей и легочных страданий»[2], — заключает автор.

Невыносимое положение наблюдалось на тбилисских табачных и кожевенных фабриках, где из-за отсутствия вентиляции в цехах стояла густая завеса от испарявшейся сыромятной кожи. Даже на оборудованной по европейскому образцу фабрике Адельханова не были устранены эти антисанитарные условия.

В 1898 г. на обувной фабрике Адельханова работало 700 человек рабочих. В ее шести цехах было очень грязно, пыльно, тесно и т. д. Не существовало и вентиляции[3].

Положение не изменилось и в 90-х гг., о чем свидетельствуют официальные правительственные данные. К этому вредному явлению технической неоснащенности фабрик и антисанитарии, добавлялась еще и продолжительность трудового процесса (15—16 час.), которая изнуряла рабочих и физически изнашивала их[4].

Совершенно неудовлетворительными были условия труда на предприятиях по эксплуатации чиатурского марганца, промышленники «черного камня не укрепляли тоннелей, а если и укрепляли, то ненадежно»[5].

Чиатурская железная дорога не изменила по существу положения т. н. «чалвадаров» (возчиков руды на подводах). На трудовую деятельность рудокопов в некоторой степени положительно повлияла электрификация шахт. Легко себе представить, сколь опасным было для рабочих плохо организованное производство, как часто должны были происходить несчастные случаи[6]. Производственные травмы, по данным газеты «Иверия», были «весьма часты» как в железнодорожных мастерских, так и на сравнительно «лучше устроенных фабриках и заводах, где ручной труд заменяли машины и новейшие орудия»[7].

Рабочее время, заработная плата. Техническая отсталость предприятий — отсутствие соответствующего оборудования, противоаварийных средств, а также приспособлений, необходимых для защиты жизни и здоровья рабочих, усугублялась чрезмерной продолжительностью рабочего времени и низкой заработной платой. Так, например, рабочим фабрики Мирзоева приходилось трудиться по 14 часов в день с небольшим перерывом на обед. Вначале они получали зарплату ежемесячно, через год фабрикант ввел сдельную систему и стал рассчитываться с рабочими еженедельно. Машинисты, текстильщики и др. специалисты фабрики получали в день от 30 до 60 коп.

70-х гг. табачная фабрика Энфиянджянца считалась лучшей в городе. Трудовой день предприятия в зимний период начинался в 8 ч. утра и длился до 8 ч. 30 минут вечера с перерывом на 1 час. На некоторых фабриках рабочий день продолжался до 10 часов вечера. Кстати, на всех табачных фабриках Тбилиси рабочий день был не менее 12 часов. Введение сдельной оплаты труда фактически вынуждало тружеников оставаться на фабриках до часу ночи, с тем, чтобы подготовить к новому рабочему дню необходимые заготовки[8].

На фабрике Энфиянджянца рабочие подразделялись на 5 различных групп: приказчики, сортировщики, крошчики, упаковщики, папиросники; в результате сдельной оплаты только приказчики да рабочие, сортировавшие табачные листы, могли заработать себе в день больше 1 руб. Обыкновенно при 12-часовом рабочем дне приказчики-отборщики табачного листа получали в месяц по 16 руб., крошчики — 25 руб., упаковщики — 8 руб., папиросники — 12 руб. В среднем на каждого рабочего приходилось по 15 руб. 20 коп. в месяц, в день — 50 коп. Рабочий-папиросник фабрики мог изготовить в день не более 100 штук папирос[9]. В среднем же на долю каждого рабочего приходилось 500—600 папирос. За 1000 штук папирос рабочему выплачивали по 30 коп. (тот, кто мог сделать 2000 папирос, получал 60 коп.). В среднем каждый рабочий получал в день от 15 до 20 коп.

На других фабриках положение было не лучше. В 80— 90-х гг. рабочий на фабрике Бозарджянца получал от сдельной работы не более 1 руб. 25 коп. Это в том случае, если он приносил из дома на работу готовые гильзы. За тысячу папирос рабочий получал 50 коп. Но это был адский труд, если учесть, что рабочий, проработавший на фабрике 15—16 час. в течение дня, вынужден был еще и ночью заготовлять на следующий день папиросные гильзы.

Таким образом, из-за введения предпринимателем системы сдельной оплаты рабочие были вынуждены максимально сокращать себе время своего отдыха, проводя ночи напролет в труде. Необходимо отметить и то, что рабочий привлекал к этой ночной работе по изготовлению гильз членов своей семьи — жену и детей, так что в его дневной зарплате, не превышавшей 1 руб. 25 коп., участвовала вся семья. Но деньги, заработанные таким образом, распределялись не только на рабочего и его семью; квалифицированный папиросник, работавший на фабрике сдельно, имел в помощниках еще и несовершеннолетнего сподручника, труд и этой подсобной рабочей силы оплачивался из тех же 1 руб. 25 коп., которые получал взрослый рабочий в день.

О тяжелом положении семей рабочих, ввиду невыносимых условий сдельной оплаты, свидетельствуют воспоминания старых рабочих, переживших все ужасы тогдашнего фабрично-заводского труда. «В ту пору [т. е. в 80-х гг. прошлого века],— говорит один из них, — на фабрике была введена хозяином сдельная оплата. Вот и приносил брат работу домой, заставляя нас, членов семьи, работать ночи напролет. Мы готовили гильзы. В полночь, когда сон одолевал нас, брат подгонял нас палкой. Больше всех доставалось моей сестре, которая, не в силах бороться против одолевавшего ее сна, прикурнет, бывало, тут же, на тахте, но брат сгонял бедную девчушку с тахты палкой, не давая ей спать и орал при этом на нее изо всех сил. Но и его нельзя было винить — ведь если ночью не заготовить было весь необходимый материал на завтра, то что бы он сумел выработать на следующий день?»[10]

Тяжелым было положение малолетних подсобных рабочих на других предприятиях. Так, например, тот же рабочий, рассказывая о себе, говорит, что его в возрасте 9 лет отдали на табачную фабрику Джимшерова, где в его обязанности входила закрутка бандеролей. За это ему платили 7 коп. в день. Работа начиналась в 7 ч. утра и продолжалась вплоть до 10 часов вечера[11].

В 70-х гг. XIX в. в тбилисских типографиях наборщики и печатники получали в среднем по 27 руб. в месяц, а остальные по 9 руб.[12] Рядовой рабочий получал в среднем 30 коп. в день. Но если вспомнить, что эта средняя цифра получена из расчета от 7 до 12 руб. в месяц, то выходит, что дневной заработок обыкновенного рабочего составлял 23 коп. Более того, дети, которые работали в типографии наравне со взрослыми, получали в месяц от 2 до 4 руб., что в среднем составляет 3 руб., а в день— 10 коп. Но для малолетних рабочих обыкновенная зарплата не превышала 7 коп. В типографиях самую высокую зарплату получали наборщики и печатники, а в механических мастерских — слесари, токари и кузнецы. Зарплата этим рабочим назначалась не в зависимости от вырабатываемой ими продукции и их квалификации, а по усмотрению хозяина предприятия.

В механической мастерской Рукса мастера нередко получали в месяц 15 руб. Поэтому они предпочитали сдельную оплату месячной.

Рабочие чиатурских рудников делились на вырубщиков, носильщиков, перекатчиков и сортировщиков. Первые вырубали руду кирками, вторые таскали ее корзинами на себе или перекатывали ее на тачках из шахт, третьи сортировали и очищали руду. Рабочими марганцевой промышленности считались также грузчики и возчики на подводах — «чалвадары». На предприятиях чиатурского «черного камня» с самого же начала преобладающей стала система сдельной оплаты труда. Рабочий день длился 16—18 часов. Судя по зарплате, на первом месте были вырубщики, которые оплачивались выше всех. Их дневная выработка имела тенденцию роста: с 1 руб. она поднялась до 1 руб. 25 коп., а носильщиков-перекатчиков — от 70 коп. и до 1 руб., сортировщики же получали — 50—80 коп. Большую часть сортировщиков составляли женщины и дети. Оплата женщин не превышала 40 коп., а дети (от 12 до 15 лет) получали от 10 до 40 коп.[13] Предприниматели поручали погрузку вагонов марганцем грузчикам. Погрузка одного вагона (765 пуд.) стоила 60—90 коп.

Еще хуже было положение «чалвадаров». Им приходилось возить грузы по узким и крутым горным дорогам. Но и в этих условиях за перевозку 1 пуда руды на расстоянии 5 километров «чалвадары» получали лишь по 2 коп. В один конец лошадь одолевала лишь 10 пуд. марганца, но и возница мог в день сделать только 4—5 оборотов. В итоге он мог заработать себе всего лишь 80 коп. или 1 руб.

В 90-х гг. в Чиатура на предприятиях по добыче «черного камня» распространился особый порядок сдельной оплаты: промышленники договаривались с группой рабочих о доставке на железнодорожную платформу очищенной руды. За пуд доставленной на железнодорожную платформу руды промышленник выплачивал рабочим по 3—3,5 коп. Так вошел в практику «попудный» способ оплаты и появились т. н. «пудовщики». Этот способ вызвал ухудшение положения рабочих, которые получали жалованье лишь после сдачи руды по весу на платформе. За утерю руды отвечал «пудовщик». Промышленнику не было дела до того, что руда могла быть смыта ливнем во время ненастья, или что груженная рудой лошадь могла свалиться в пропасть и т. д.

В 1897 г. «Иверия» писала о тяжелом положении чиатурских рабочих следующее: «Рабочий, который с утра до вечера трудится, не покладая рук, сплошь покрытый черной марганцевой пылью и на глубине шестидесяти (а то и больше ста) саженей, не получает в день и 50 коп»[14]

В каменноугольных шахтах Ткибули и в конце 90-х гг. рабочий день не был еще нормирован. «Нашими главными орудиями труда, — вспоминали впоследствии рабочие, — были в ту пору кирки да лопата. Для нас не было установленного рабочего времени. Выходили мы на работу спозаранку и работали до захода солнца»[15]. Эти рабочие жили в окрестных селах, вблизи от рудников, и по окончании работы поздно ночью уходили в свои дома. В непогоду они укрывались в своих временных бараках. Они не отрывались от своего хозяйства, и нужда заставляла их работать за низкую плату. В рассматриваемую пору (1897 г.) такие рабочие получали по 70 коп. В день. Добыча «черного камня» примитивными орудиями, разумеется, не была производительной. Поэтому в целях получения дополнительной прибыли промышленники организовывали соревнования.

В доставке из шахт на поверхность каменного угля и в очистке участвовали и дети, которые получали 30—40 коп. день[16].

Для строительства железной дороги в Закавказье, и в первую очередь в Грузии, понадобилось большое количество рабочей силы. Среди строителей дороги было много крестьян, которые выполняли тяжелую работу. Подхлестываемые нуждой, они соглашались работать за самую низкую плату. Вот что писал о положении рабочих, занятых на строительстве железнодорожного полотна в Грузии, наблюдатель газеты «Квали»: «Почти ежедневно можно встретить здесь (между Поти и Риони) кучу людей, состоящих из 10—15 человек с котомками на плечах, умоляющих подрядчиков дать им работу. Последние, пользуясь их многочисленностью, отвечают, что у них нет недостатка в рабочих, но если пришельцев устаивает работать по сходной цене», то они готовы платить им по 60 коп. в день, а не по 1 руб., как это делалось в отношении постоянных рабочих. «Так по вине подрядчиков, а также все прибывавших новых толп безработных, дневной заработок их падает все ниже и ниже, и таким образом постоянные рабочие получают лишь но 40—50 коп. в день. За эту цену, — продолжает он далее, — они работают с половины пятого утра и до семи часов вечера (с перерывом на обед — один час). К этому нужно добавить, что они возвращаются не ранее половины девятого — в девять часов вечера (рабочий поезд часто задерживается по разным причинам), затем они еще должны приготовить себе ужин и завтрак на следующий день; так что возиться им приходится до 12 — 1 часа ночи, а в 4 часа утра они должны быть готовы, чтобы ехать на работу. Таким разом, они трудятся с четырех часов утра до 12 часов ночи, т. е. 20 часов»[17].

В 80-е гг. по всему Закавказью падала заработная плата рабочих. Это подметили даже официальные круги. Оппозиционно настроенные представители последних начали публично обсуждать вопрос о положении рабочих. Так, газета «Кавказ» опубликовала данные обследования, проведенные в г. Батуми: «Само собой понятно, — писала газета, — что чрезмерный наплыв ищущих работы, при разношерстности их племенного состава, как нельзя более на руку гос. нанимателям. Мало того, что превышение предложения рук над спросом на них, вызывая усиленную конкуренцию на рабочем рынке, влечет за собой сокращение заработной платы и удлинение рабочего дня, разноязычие нанимающихся ослабляет между ними солидарность и тем уменьшает силу их мирного сопротивления работодателям»[18].

В 90-х гг. прошлого века рабочие-бурильщики на заводах Ротшильда получали за 12-часовой рабочий день (при 1,5-часовом обеденном перерыве) по 1 руб., но и эта зарплата не выплачивалась рабочему сполна. На заводах была распространена система вычетов и штрафов; на заводах Ротшильда из зарплаты рабочих удерживали от 7 до 10% полагаемой суммы в стоимость бракованной продукции, штрафовали за прогулы, за нарушение порядка, за порчу станков, материала. Управляющий заводом вносил в расчетную книжку рабочих заведомо преуменьшенные данные о выполненной ими работе. Бывали случаи, когда в результате таких расчетов рабочие ежедневно теряли 7% полагаемой им зарплаты[19].

Возницы на фургонах работали с 6 часов утра и до б часов вечера. В непогоду работа в порту прекращалась, а на заводах продолжалась в любую погоду. Если заводские рабочие получали от 70 коп. до 1 руб. в день, то возницы за каждый конец получали от 25 до 30 коп., включая сюда и стоимость содержания лошади и самого фургона.

На заводах и фабриках промышленных центров Грузии широко использовался труд детей и женщин. Еще в 1874 г. официозный орган -- газета «Кавказ» отмечала отрицательное влияние фабрично-заводского труда на подрастающее поколение. Рост машинного производства еще более расширил применение детского труда на фабриках и заводах. «Возраст работающих на фабрике детей начинается с 8 лет. Возраст большинства работающих — от 9 до 11 лет; можно встретить и таких, которые скажут, что работают уже 4—5 лет; с виду им, этим детям, не более 8 лет, а на самом деле 13—14 лет; большинство из них лишено живости; вид у них сникший, увядший; лица пожелтевшие, глаза впалые, уши просвечивают, уста запавшие, ноги и руки загорелые; можно встретить и увечных, большей частью лишенных двух-трех пальцев на той или иной руке (по вине машин)», — говорится в одной из корреспонденций тех лет[20].

В ту пору не было никакого страхования рабочих от несчастного случая. Рабочий, получивший травму во время работы на предприятии, мог только в судебном порядке искать денежной компенсации за увечье или потерю трудоспособности. К тому же он должен был доказать, что причиной несчастного случая является именно машина.

Во время болезни рабочие не только не получали зарплаты, но и были лишены какой бы то ни было медицинской помощи. «Семья рабочего (его жена, дети, родственники) не существует для фабриканта. Рабочий либо лечится за свой счет, либо вовсе не лечится», — пишет один из наблюдателей[21]. Даже на крупных заводских предприятиях не было никакой медицинской помощи. Врачи, изредка наведывавшиеся на фабрики и заводы, обходились довольно грубо с рабочими[22].

До 1902 г. ни в одном из промышленных центров Кавказа, стало быть, и в Грузии, не существовало фабрично-заводской инспекции. Заводская администрация самовольно наказывала рабочих. Рукоприкладство было весьма в ходу.

Одним из главных требований бастовавших рабочих железнодорожных мастерских в августе 1900 г. было, как это явствует из петиции, предъявленной ими заводской администрации, отмена физических наказаний. Рабочие писали: «Народ, который изнемогает под тяжестью адского, изнурительного труда в мастерских, получая взамен лишь по 60 коп. в день, подчас подвергается еще и побоям со стороны бригадиров — этих лакеев заводской администрации»[23].

Крайне тяжелым было положение подручных мастера и учеников. По сообщению официальных документов, подручные мастера жили в холодной, сырой мастерской, спали на голом полу, голодали и т. д. «Чаще всего, — говорится в одном из документов, — мастера превращают своих учеников в домашнюю прислугу, в результате чего они и вовсе забывают то немногое, чему успели выучиться в промежутках между пинками да подзатыльниками»[24].

Жилищные условия рабочих. Питание. Жилищные условия рабочих были совершенно невыносимыми. Рабочее население промышленных центров Грузии было лишено не только обыкновенного жилья, но и просто крова над головой. В ткибульских каменноугольных предприятиях рабочим были предоставлены наскоро сколоченные хибарки, лишенные самых элементарных условий гигиены и вдобавок не отапливаемые.

Рабочие чиатурских промыслов также не имели нормального жилья; зачастую они ночевали под открытым небом. О жилищных условиях рабочих Чиатура «Искра» писала: «На чиатурских марганцевых промыслах ни у кого не имеется для рабочих жилых помещений, хотя бы в малой степени удовлетворяющих требованию гигиены. У большинства промышленников помещений не имеется и вовсе. Имеющиеся же помещения — это нарочно выстроенные деревянные бараки (сырые, темные и грязные) со щелями и зимою до того холодные, что никакой рабочий не решается провести в них ночь»[25].

Так же обстояли дела и в 80-х—90-х гг. прошлого века. Из числа промышленных рабочих Батуми многим не удавалось найти себе квартиру. Большинство семей рабочих ютилось в тесных, темных комнатах. Бедность вынуждала рабочих снимать жилье в предместьях г. Батуми, где им приходилось жить в крайне антисанитарных условиях. За маленькую, темную с прогнившим полом комнатку, площадью не более 12 квадратных аршин, рабочие были вынуждены платить от 4 до 6 рублей. В такой комнате ютилось до семи человек[26]. Имеются и другие сведения о тяжелых жилищных условиях батумских рабочих[27].

В целях экономии средств в одной нанимаемой комнате часто проживали... даже по нескольку семей. Незавидным было положение и одиноких рабочих. Большинство из них спало на голых раскладушках или прямо на грязном и пыльном полу[28].

Не менее удручающими были жилищные условия рабочих тбилисских фабрик и заводов: они жили в подвалах, в грязных городских предместьях, за железнодорожным полотном — в Нахаловке, в Харпухи, на окраинах Авлабара...[29]

Плохо было поставлено питание рабочих. Известно, что в 80-х—90-х гг. рабочие чиатурской горнорудной промышленности и батумских предприятий поддерживали свое существование хлебом и водой[30]. Открытые при некоторых заводах и фабриках столовые не могли обеспечить рабочих высококалорийным и дешевым питанием[31].

Отсутствие элементарных жилищно-бытовых условий толкало многих тружеников к посещению питейных заведений, в которых они оставляли свои последние гроши[32].

Безжалостно обирали рабочих и заводские столовые, санитарные условия которых не отвечали самым элементарным требованиям. В этом отношении весьма примечательны воспоминания старых рабочих: «Бозарджяиц,— рассказывает один из них, — некоторым образом пригвоздил нас к фабрике, тут же, во дворе открыв столовую. На бойне ему почти даром давали печенку и кишки. Из этой печенки нам готовили грязный вонючий завтрак, разумеется, дорогой, плату вычитывали из жалованья»[33]. «Это была не столовая, а сущее безобразие, — рассказывает другой рабочий, — темная, сырая комната, рядом с ней помещались подряд четыре уборные. Никто не заботился о чистоте и опрятности в этих уборных. Можно теперь представить себе, что за воздух был в нашей столовой. Обеды готовились из вонючего мяса; это было скорее нечто похожее на уголья, которое невозможно было есть. За эти вот «обеды» мы и расплачивались оловянными марками, которые покупали в конторе; в противном случае нам угрожала опасность остаться голодными на весь день. В этой столовой рабочие оставляли больше половины своего недельного заработка»[34].

 


[1] Жуков П. Несколько слов о рабочем вопросе по отношению к нашему краю. — Кавказ, 1874, № 49, с.2.

[2] Там же.

[3] Партархив Груз. филиала НМЛ, ф. 8, оп. 2, ч. 1, д. 5, л. 6—7.

[4] Там же.

[5] Там же, ф. 34, д. 27.

[6] Квали, 1898, №33.

[7] Иверия, 1890, №179.

[8] Жуков П. Указ. раб.

[9] Жуков П. Указ. раб.

[10] Партархив Груз. филиала ИМЛ, ф. 8, оп. 2, ч. 1, д. 301, л. 172.

[11] Там же.

[12] Кавказ, 1874, №49.

[13] Квантре Кс. История рабочего движения в Чиатурских горных рудниках. Тбилиси. 1926, с. 38.

[14] Иверия, 1897, №98.

[15] Квантре Кс. Указ. соч., с. 25.

[16] Там же.

[17] Квали, 1898, №35.

[18] Кавказ, 1898, №38.

[19] Партархив Груз. филиала ИМЛ, ф. 37, д. 121.

[20] Квали, 1898, №41.

[21] Партархив Груз. филиала ИМЛ, ф. 37. д. 121, л. 24.

[22] Там же, ф. 37, д. 61.

[23] Там же.

[24] Квали, 1898, № 41.

[25] Искра, 1904, №65.

[26] Партархив Груз. филиала ИМЛ, ф. 34, д. 121.

[27] Сегаль М. Жилища рабочих в г. Батуме и меры к оздоровлению их. — Черноморский вестник, 1902, №№119—123, 125.

[28] Там же.

[29] Партархив Груз. филиала ИМЛ, ф. 37, д. 127, л. 35.

[30] Квали, 1898, №33.

[31] Кавказ, 1898, №38.

[32] Сегаль М. Указ. раб. — Черноморский вестник, 1902, №120, 456

[33] Партархив Груз. филиала ИМЛ, ф. 8, оп. 2, ч. 1, д. 30, л. 174.

[34] Там же.


§ 2. РАБОЧЕЕ ДВИЖЕНИЕ В 70-х—90-х гг.

 

С развитием фабрично-заводской промышленности, в результате углубления противоречий между трудом и капиталом, в Грузии начинается борьба рабочих за улучшение своего положения, зарождается стачечное движение.

Первые проявления недовольства рабочих, вплоть до отказа от работы, имели место еще в дореформенный период, в связи с задержкой зарплаты (на шелкомотальной «фабрике» в Тбилиси) или же с тяжелыми условиями труда (на стекольном «заводе» Эристави в Горийском уезде). Однако эти выступления носили спорадический характер и охватывали малое число рабочих.

Первые значительные выступления рабочих Грузии имели место уже с конца 60-х — начала 70-х гг. на текстильной фабрике Мирзоева в Тбилиси. Причиной тому первоначально послужили несчастные случаи из-за несоблюдения техники безопасности на вновь организованном предприятии (1869 г.), а затем и экономическое притеснение рабочих — нарушение предпринимателем договора с рабочими, снижение сдельной оплаты за продукцию[1]. По этим причинам на фабрике Мирзоева в 1872 г. вспыхнула забастовка. По поводу этой забастовки газета «Дроэба» писала: «Первого апреля, вечером, во время раздачи денег на фабрике объявили, что за каждую штуку ткани рабочим сбавят по 10 копеек. Это означало, что вместо 40—60 коп. они получат по 30—50 коп. (Раньше же они за штуку ткани получали от 40 до 60 коп.). В тот день рабочие смолчали. 3 апреля утром рабочие собрались и сообща покинули фабрику, не слушаясь советов приказчиков. Все говорили одно и то же: «Не будем работать, за кусок хлеба заработаем и в другом месте»[2].

На фабрике Мирзоева в 1872 г. работало 500 рабочих. Прекращение работы из-за уменьшения зарплаты было, по-видимому, следствием заранее обдуманного соглашения. По всей вероятности, рабочие в течение двух дней вели переговоры с фабричной администрацией, предъявляя ей свои требования по поводу восстановления их прежней зарплаты, и 3 апреля, получив отказ от управляющего фабрикой, рабочие в массовом порядке покинули ее. Работа прекратилась в течение нескольких недель.

Забастовка рабочих потерпела поражение. Рабочие не добились восстановления прежней зарплаты.

19 января 1877 г. газета «Тифлисский вестник» писала по поводу событий на фабрике Мирзоева: «Вчера, 17 января на фабрике Мирзоева прекратилась работа, т. к. рабочие не смогли получить обещанную прибавку — на каждую штуку (31 аршин) бязи — по пятаку»[3]. В мае 1877 г. газ. «Иверия» писала: «...Мирзоев привез из России 120 человек рабочих. Через 1—2 месяца эти рабочие попали в такие условия, что вынуждены были уехать обратно. Не получив, однако, у Мирзоева денег на обратный путь, они обратились к управляющему канцелярией наместника Кавказа, который и отправил их за свой счет, а затем, разумеется, заставил фабриканта возместить все эти расходы»[4].

На фабрике Мирзоева царила большая текучесть рабочей силы. Поэтому затруднялся контакт между рабочими. Возникавшие время от времени стихийные стачки рабочих на этой фабрике кончались поражением последних. Необходимо принять во внимание, что для погашения забастовки фабрикант не прибегал к помощи местного правительства или полиции. Это объясняется тем, что на низкой стадии развития рабочего движения рабочие не были объединены в организации, они были лишены возможности всеобщей интенсивной борьбы и их легко было уговорить обещаниями прибавить жалованье и удовлетворить другие их требования. «Господин Мирзоев, — писала газета «Дроэба», — часто говорит рабочим, что он основал эту фабрику для нужд бедняков, давая им возможность заработать себе на хлеб... И его приказчики постоянно внушают рабочим мысль о том, что фабрика их кормит»[5]. «Таким образом наставлял и управляющий фабрикой, когда они, бросив работу, требовали восстановления зарплаты», — пишет обозреватель грузинской газеты[6]. Рабочие поначалу верили во все эти внушения и послушно возвращались на работу, если им вместо требуемых 20 коп. добавляли лишь... 5 коп.

В сентябре 1877 г. в Тбилиси забастовали рабочие и ученики фабрики Зейцера. Ученики предъявили хозяину фабрики следующие требования: 3. Каждому ученику давать в счет стоимости одежды 2 руб. 50 коп. в месяц. 2. Каждому ученику давать в день на хлеб от 20 до 30 коп. 3. Запретить работу в воскресные и праздничные дни. 4. Разрешить ученикам в свободное время читать журналы и газеты. Забастовка продолжалась 3 недели и закончилась победой рабочих. Фабрикант был вынужден удовлетворить все требования рабочих.

В подготовке и проведении забастовки большую роль сыграл союз рабочих и ремесленников. Активные и передовые представители союза сумели повлиять на учеников и придать их требованиям определенное направление[7].

В феврале 1878 г. на фабрике Зейцера вспыхнула новая, более значительная забастовка. «В этот год Зейцер получил много заказов, как правительственных, так и от частных лиц. Особенно торопились выполнить правительственные заказы: в это время Россия воевала с Турцией. Фабрикант старался заставить рабочих дольше работать, дабы ускорить выполнение заказов военных. Поэтому он прибавил к рабочему времени еще час. В итоге рабочим приходилось вместо 15 часов работать в сутки 16 часов, при той же зарплате. Вместе с тем, рабочим вместо 5 ч. утра приходилось начинать работу в 4 ч. утра и кончать в 8 ч. вечера. Отдыхать полагалось один час. Это был для рабочих непосильный труд. Именно из-за этих невыносимых условий труда и началась 15 февраля 1878 г. забастовка на предприятиях Зейцера»[8]. В забастовке принимали участие все рабочие фабрики. Руководил ею союз рабочих и ремесленников. Фабриканту были предъявлены следующие требования:

1. Оставить в силе рабочий день с 5 час. утра и до 8 час. вечера с перерывом на завтрак (полчаса) и на обед (1,5 часа). 2. Увеличить зарплату до 1 руб. 50 коп. в день. 3. Прибавить 20% работающим сдельно. 4. Ввести учет работы в расчетных книжках.

На сей раз фабрикант обратился за помощью к полиции. Четверо рабочих, руководителей забастовки, были арестованы. Однако сломить волю забастовщиков не удалось. Фабрикант был вынужден уступить и удовлетворить почти все требования рабочих. Рабочее время было сокращено до 14 час., арестованные рабочие освобождены, хотя и уволены с фабрики. Таким образом, забастовка закончилась победой рабочих. Она оказала влияние на рабочих других фабрик и заводов.

В 70-х гг. засвидетельствовано семь выступлений рабочих на пяти промышленных предприятиях г. Тбилиси (на текстильной фабрике Мирзоева в 1872 и 1877 гг., на столярном предприятии Зейцера в 1878 гг., на механическом заводе Рукса, в каретной мастерской Котрини и столярной мастерской Энали в 1878 г.).

Вне Тбилиси выступления рабочих имели место в железнодорожном депо в Хашури (в начале 70-х гг.), на строительстве Поти-Тифлисской железнодорожной линии летом 1876 г.[9] Волнение строительных рабочих на железной дороге было вызвано тяжелыми бытовыми условиями и задержкой зарплаты со стороны подрядчиков на 3 месяца.

Выступления рабочих конца 60-х — начала 70-х гг. носили характер стихийного протеста, в выступлениях же второй половины 70-х гг. наблюдается больше организованности.

Со второй половины 70-х гг. происходит переход к стачкам как основной форме проявления протеста рабочих, хотя стачечное движение пока не носило систематического характера и возникало стихийно.

Характер рабочих выступлений в период зарождения рабочего движения во многом зависел от состава рабочих и степени их сознательности.

В 80-х гг. бастовали рабочие Тифлисских главных мастерских Закавказской железной дороги — одного из крупнейших предприятий и очагов рабочего движения в Грузии и во всем Закавказье. Первоначально в забастовочном движении преимущественно участвовали русские рабочие, составлявшие тогда большинство в мастерских, а впоследствии в борьбу включаются и местные рабочие, удельный вес которых постепенно рос. Первое выступление рабочих в мастерских произошло в 1886 г., однако оно не вылилось в забастовку. В 1887 г. в мастерских произошли две забастовки (в феврале-марте и в июне). В 1889 г. забастовка рабочих мастерских происходила 12— 18 октября.

Причиной февральской забастовки в железнодорожных мастерских явилось увеличение рабочего дня и общее недовольство рабочих господствовавшими там беспорядками и самоуправством администрации.

Согласно заведенному в Тифлисских железнодорожных мастерских порядку, по субботам работа кончалась в 5 час., а в остальные дни в 5 час. 30 мин. С 14 февраля 1887 г. администрация попыталась изменить существующий порядок и обязать всех работать до половины шестого и в субботние дни. Рабочие не подчинились постановлению администрации; не помогли угрозы и подкуп мастеровых. 14 и 21 февраля 1887 г. рабочий день по-прежнему закончился в 5 час. вечера. На настоятельные требования администрации не бросать самовольно работу и признать новый порядок рабочие ответили забастовкой. Утром 28 февраля тысяча рабочих покинула свои рабочие места и направилась к зданию железнодорожного управления. Полиция была не в силах задержать возмущенных рабочих, соблюдавших полный порядок[10].

Представители бастующих рабочих предъявили железнодорожному управлению требования, состоящие из девяти пунктов: 1. Рабочий день по субботам прекращать в 5 ч. 2. День выдачи зарплаты засчитывать рабочим за полный рабочий день, а не за половину рабочего дня. 3. Ввести в действие единый, утвержденный железнодорожным управлением, тариф оплаты сдельной работы для всех цехов. 4. Не допускать применения принудительных мер при сдельной оплате. 5. Не штрафовать рабочих за опоздание. 6. Запретить применение штрафов в отношении других незначительных происшествий. 7. Оказать помощь рабочим Хашурских железнодорожных мастерских, переведенным в Тифлис. 8. Итоги этих требований вывесить в Тифлисских железнодорожных мастерских в качестве справки, а сами итоги ускорить. 9. Сегодняшний день — 28 февраля зачесть в качестве рабочего дня.

Администрация мастерских уже успела принять меры, и в то время, когда управление знакомилось с требованиями бастующих рабочих, появились полиция и жандармерия с отрядом казаков[11]. Они попытались убедить рабочих вернуться на завод и приступить к работе, но представителям власти не удалось добиться цели. Рабочие крепко стояли на своем. 3 марта все рабочие хотя и приступили к работе, но в мастерские они не направились и стояли во дворе. Вскоре там появились губернатор, начальник жандармского управления и др. Забастовщикам были даны обещания, что оплата всех видов сдельных работ впредь будет производиться по твердому тарифу, который будет получен в ближайшие дни из Петербурга. Однако это увещевание не подействовало на рабочих, которые, не приступая к работе, продолжали собираться во дворе группами. 4 марта мастерские охранялись полицией. Администрация мастерских потребовала возобновления работ, угрожая в противном случае увольнениями.

Упорное сопротивление рабочих заставило, в конце концов, администрацию Тифлисских железнодорожных мастерских, пойти на частичные уступки. Она была вынуждена снова составить ответное заявление на требование рабочих. Тифлисский губернатор по этому поводу отмечал: «С тех пор, как я прочитал рабочим новый ответ на их требования, они сочли себя удовлетворенными и обещали выйти на работу»[12]. Несомненно, новый ответ был пустым обещанием. Администрация обещала выработать определенный тариф по оплате сдельной работы, как только получит его из Петербурга. Этот ответ администрации не мог удовлетворить рабочих. Поэтому 4 марта полиция охраняла мастерские. Рабочих допускали на работу лишь после их предварительного обыска. 30 рабочих отказались вернуться на работу[13]. Так закончилась забастовка Тифлисских железнодорожных мастерских, длившаяся с 28 февраля до 4 марта. Хотя рабочие и потерпели поражение, но и правительство, почувствовав силу рабочих, постаралось причину недовольства свалить на мелких чиновников. Тифлисский губернатор писал по этому поводу главноуправляющему на Кавказе: «...Как выяснилось, важнейшей и единственной причиной недовольства рабочих ж.-д. мастерских являлось то обстоятельство, что оплата сдельной работы производилась не по установленному тарифу, а по желанию руководителей железной дороги. На сей раз рабочие согласились приступить к работе, но, так как правила оплаты сдельной работы остались прежними, есть основания предполагать, что при первом же недоразумении могут повториться безобразия, имевшие место 27, 28 февраля и 3 марта, что еще более осложнит положение и доведет их вплоть до преступления. Для предотвращения подобных явлений считаю необходимым, чтобы Министерство путей сообщения поручило администрации Закавказской ж. д. в кратчайший срок выработать и установить в мастерских твердую таксу на оплату сдельного труда и тем самым предотвратить самовольные действия железнодорожного управления, с одной стороны, и справедливое недовольство рабочих, с другой»[14].

16 июня 1887 г. вновь забастовали рабочие ж.-д. мастерских. Власти применили против рабочих военную силу.

С 1889 г. происходят забастовки в ж.-д. мастерских, получившие более широкий масштаб. После перехода с августа 1889 г. Закавказской железной дороги во введение казны были аннулированы привилегии рабочих: они лишались права на бесплатный проезд, на помощь во время болезни, на дни отдыха, кроме воскресных; на дополнительную оплату труда и т. д. Эти изменения вызвали недовольство рабочих, которые объявили всеобщую забастовку. 12 октября прекратилась работа в мастерских. Около тысячи рабочих вышло на улицы с демонстрацией протеста. Одновременно они избрали своих представителей и поручили им защиту требований забастовщиков — восстановление льгот, которые правительство хотело отменить[15].

Демонстранты были разогнаны при содействии солдат и казаков. Охрана мастерских была возложена на полицию и жандармов. Забастовка длилась до 28 октября. Усиленными репрессиями правительству удалось вернуть рабочих в мастерские. Всех руководителей забастовки арестовали и посадили в Метехскую тюрьму.

Весьма примечательно, что правительство не считало своей, победой поражение забастовки, так как невыполнение требований забастовщиков могло вызвать новую, более мощную волну протеста рабочих.

Действительно, в 1898 г. вспыхнула забастовка рабочих депо и железнодорожных мастерских.

Правда, рабочие железнодорожных мастерских выступали в защиту своих интересов сообща, однако об относительно низком уровне их сознательности свидетельствует то, что рабочие основную причину своего бедственного положения пока еще видели в самоуправстве администрации и ее отдельных представителей, а выход из тяжелого положения искали в жалобах на имя высших губернских властей. В коллективном прошении рабочих мастерских на имя министра путей сообщения отмечалось: «В таком положении мы, видя себя обиженными со стороны начальства, решились подать это прошение как единственному лицу Вашему высокопревосходительству, просить защиты бедных нищих тружеников...»[16]

Однако анализ требований рабочих железнодорожных мастерских, предъявленных ими во время выступлений 1887— 1889 гг., свидетельствует о повышении в ходе борьбы их сознательности, расширении круга требований. Рабочие постепенно освобождались от иллюзий о возможности получить помощь от властей и добиться справедливости в судебном порядке. Передовым рабочим все легче становится склонять остальных к стачке. Полицейским дознанием был засвидетельствован разговор между рабочими относительно требования сохранения права на пособие за долгосрочную работу. Один из них говорил другим, что «дело это почти непоправимо, что рабочие запоздали в предьявлении своих требований и что единственно возможное средство для понуждения удовлетворить мастеровых заключается в отказе от работы»[17].

Призыв к стачке, идущий от передовых рабочих, имеющих опыт борьбы, был поддержан рабочей массой. О влиянии и роли передовых рабочих, в основном переведенных из России и Украины, в стачечном движении тбилисских железнодорожников свидетельствуют и архивные документы.

Управляющий Закавказской железной дорогой по поводу выступления 1887 г. рабочих Главных мастерских, писал: «Осенью прошлого года пришлось принять много мастеровых из Александровских мастерских Лозово-Севастопольской дороги, в число которых попало несколько человек, участвовавших уже в беспорядках упомянутых мастерских и склонных к возбуждению товарищей к действию скопом. Только влиянием таких лиц на толпу, и без того не совсем довольную своим материальным положением, и можно объяснить такое возникновение беспорядков, собственно говоря, из-за незначительной причины»[18].

В связи с той же стачкой, начальник тифлисского жандармского управления докладывал в департамент полиции:

«Вообще в мастерских Закавказской железной дороги сосредоточены более тысячи человек мастеровых, по большей части русских, побывших в Ростове-на-Дону, в Одессе, Севастополе и других многолюдных пунктах, где существуют обширные мастерские. Несомненно есть между мастеровыми и такие, которые сталкивались в жизни с лицами из революционной среды и сами до известной степени распропагандированы, почему не прочь при удобном случае возбуждать мастеровых к новым беспорядкам, особенно когда будут затронуты их материальные интересы»[19].

Указание на революционную пропаганду среди рабочих, разумеется, имело основание, т. к. уже с 70-х, и в особенности с 80-х гг., на рабочих определенное влияние начали оказывать революционные народники[20].

90-е гг. характеризуются подъемом рабочего забастовочного движения. Множится число предприятий, на которых происходят стачки, растет число бастующих; выступления рабочих носят более продолжительный характер; учащаются случаи повторения забастовок на одних и тех же предприятиях.

В 90-х гг. произошло около 12 забастовок на 6 предприятиях г. Тбилиси: на конной железной дороге (конка) в 1894 г., в 1899 г. (в марте и мае); на табачной фабрике Бозарджянца — в 1894 г.; на табачной фабрике Энфиянджянца — в 1895, 1896, 1897 и 1899 гг.; в Главных железнодорожных мастерских — в 1898 г., на кожевенном заводе Адельханова — в 1899 г. и в типографии Шарадзе — в 1899 г.[21]

Происходили единовременные забастовки рабочих ряда предприятий. В 1896 г., например, забастовали рабочие табачных фабрик г. Тбилиси[22].

Из выступлений рабочих других промышленных центров Грузии самыми значительными являлись забастовки на заводе Ротшильда в Батуми в июле 1890 г., мае 1893 г. и июне 1899г., забастовка ткибульских рабочих в апреле 1897 г.[23] В 1890 г. ввиду неуплаты подрядчиками зарплаты бастовали рабочие 1-го участка обходной железнодорожной линии Сурамского перевала (200 чел.)[24].

Рабочие выступления 90-х гг. в Грузии, за некоторым исключением (забастовка рабочих железнодорожных мастерских в 1898 г.), в основном носили неорганизованный характер. В это время рабочее движение и социализм существовали врозь. Этот период можно назвать периодом подготовки почвы для соединения рабочего движения с социализмом.

Первой сравнительно хорошо организованной забастовкой, которой руководили социал-демократы, являлась стачка рабочих Главных железнодорожных мастерских и депо в декабре 1898 г. Ею непосредственно руководил созданный Тифлисским комитетом забастовочный комитет (М. Бочоридзе, В. Стуруа, С. Аллилуев, 3. Чодришвил.и и др.). В докладной начальника жандармского управления отмечено, что поводом для забастовки послужило изменение старого порядка выплаты пособия рабочим в случае утраты ими трудоспособности, вступавшее в силу с января 1899 г. «По этой причине, — сказано в документе, — а также по единовременности беспорядков, по однообразию многих ответов рабочих, по существованию плана беспорядков (остановка работ в депо, остановка поездов, предполагавшаяся остановка водоснабжения), я прихожу к заключению, что забастовка была организована, т. е. имела внешнее, вне мастерских, подстрекательство»[25].

В начале же забастовки в Главных железнодорожных мастерских несколько рабочих были направлены в различные города для организации там забастовок железнодорожных рабочих. Среди них был Степан Горишвили, агитация которого вызвала волнение рабочих депо и мастерских станции Хашури. Это еще раз говорит об организованном характере забастовки, направляемой социал-демократическим руководящим центром.

Декабрьская забастовка 1898 г. приняла столь острый характер, что произошло первое в Грузии столкновение между рабочими и воинскими частями. Бастовавшие рабочие были оцеплены войсками.

Полиция арестовала передовых рабочих, и среди них. Ф. Майорова, связанного в свою очередь с находившимся под следствием Ф. Афанасьевым и Петром Калоша (Калошин), бывшим членом рабочего кружка Ф. Грузенко — «Рабочего союза», существовавшего в Тбилиси в 1887 г.[26]

Декабрьская забастовка 1898 г. рабочих Главных железнодорожных мастерских была предвестником наступления нового этапа рабочего движения в Грузии, принявшего организованный, сознательный характер. Однако пока это было лишь первым серьезным шагом, предпринятым социал-демократией по руководству рабочим движением. Основанием для того служила сравнительно высокая сознательность и подготовленность рабочих железнодорожных мастерских. Однако выступления рабочих остальных промышленных заведений Тбилиси, а также других промышленных центров все еще носили стихийный характер. Поэтому И. В. Сталин забастовки рабочих Грузии в 1897—1898 гг. относил к числу неорганизованных[27].

В опубликованной в газ. «Брдзола» статье, посвященной специально рабочему движению в Грузии на рубеже XIX— XX вв., отмечалась высокая организованность январской забастовки 1900 г. рабочих Тбилисской конной железной дороги[28].

Касаясь забастовок 1898—1899 гг., Ф. Махарадзе отмечает, что это были в основном стихийные выступления. «Организация еще не полностью захватила в руки руководство забастовками. Это произошло только с начала века»[29].

1900 г. действительно знаменовал собой наступление нового этапа в рабочем движении Грузии. Показательным в этом отношении является тот факт, что если в 70-х—90-х гг. в Тбилиси имели место 19 стачек на 12 промышленных предприятиях, то только в 1900 г. произошло 17 забастовок на 15 предприятиях, т. е. примерно столько же, сколько за предыдущие 3 десятилетия.

В 1900 г. бастовали: рабочие и кондуктора конной железной дороги — в январе; рабочие типографий Шарадзе, Хеладзе, Либермана, Козлова, Мадера и «Грузинского товарищества» — весной и летом; механического завода Яралова — в июле и августе; табачных фабрик Энфиянджянца — в июле-августе; Сафарова —в июле; Бозарджянца — в июле—августе; Главных железнодорожных мастерских и депо, обувной мастерской Сафарова, обувного отделения кожевенного завода Адельханова — в августе; фабрики Адельханова по пошивке военного обмундирования — в сентябре; текстильной фабрики Читахова — в сентябре и ноябре.

Примером высокой организованности и сплоченности рабочих была августовская забастовка 1900 г. в Тифлисских главных железнодорожных мастерских и депо.

Главноначальствующий на Кавказе в докладе министру внутренних дел писал, что отмеченная забастовка «находится в связи с подобными волнениями, наблюдаемыми в последнее время во многих местностях фабричного района, и является результатом подпольной деятельности тайных революционных сообществ, ратующих за освобождение рабочего класса». Далее в донесении говорится: «...обнаружено существование в мастерских Закавказских железных дорог кружка лиц антиправительственного направления, давно уже ведущего пропаганду среди рабочих... Имеются указания на агитацию в этом деле интеллигентов из среды рабочих и посторонних лиц... у мастеровых Закавказских железных дорог имеется с своя небольшая типография, а также денежный фонд... Расклеенные по городу во время беспорядков (в небольшом количестве) печатные воззвания призывали рабочих дружно сплотиться для борьбы во имя интересов рабочего класса. Наконец, замеченное среди забастовщиков стремление сохранить по возможности внешний порядок и спокойствие, несомненно, является характерным признаком, каковым, как это выяснено, отличаются стачки означенного района»[30].

Стачкой рабочих железнодорожных мастерских руководил забастовочный комитет (В. Стуруа, С. Аллилуев, Е. Сартания, М. Бочоридзе, 3. Чодришвили и др.)[31].

Из арестованных руководителей забастовки особенно отличался Сергей Аллилуев, являвшийся «центром», вокруг которого собирался «неблагонадежный элемент». Он был замечен еще в 1898 г. в. расклейке воззвания во время декабрьской забастовки железнодорожных рабочих. Наибольшей активностью отличались рабочие токарного цеха, где работал Аллилуев.

В подготовке забастовки деятельное участие принимали состоявшие под негласным надзором полиции, приехавшие незадолго до забастовки Василий Романов (бывший рабочий Московских железнодорожных мастерских) и Иван Назаров (бывший рабочий Ижевского завода), на квартире которых происходили собрания и обсуждались вопросы, связанные с забастовкой[32].

С рабочими мастерских были связаны и бывший студент, находившийся под особым надзором полиции, Павел Пушкарев и бывший слушатель Тифлисского учительского института Прокофий Джапаридзе[33] (впоследствии известный революционер — Алеша Джапаридзе), которые в 1900 г. были арестованы по делу августовской забастовки рабочих Тифлисских главных железнодорожных мастерских.

Большую роль в подготовке и проведении этой забастовки сыграл М. Калинин.

К 10 августа было арестовано 80 человек. По сведениям жандармерии и администрации мастерских, особенно активное участие в забастовке принимали рабочие из Западной Грузии. Из 300 рабочих в районы Западной Грузии было выслано 235 человек[34].

Как видим, августовская забастовка 1900 г. в Главных железнодорожных мастерских (как и декабрьская забастовка 1898 г.) была тщательно подготовлена, ею руководила Тифлисская социал-демократическая организация. В стачечный комитет входили рабочие-революционеры, имевшие опыт борьбы с самодержавием.

Выступления рабочих Главных железнодорожных мастерских оказывали большое влияние на тружеников других промышленных предприятий г. Тбилиси. В одном из своих докладов начальник губернского жандармского управления указывал на непосредственную связь между выступлениями трудящихся ряда промышленных предприятий Тбилиси, в частности механического завода Яралова, с забастовкой железнодорожных рабочих[35].

Газета «Брдзола» отмечала, что героическая борьба рабочих железнодорожных мастерских воодушевляюще воздействовала на забастовочное движение, которое, как эпидемия, распространилось на заводы Энфиянджянца, Адельханова, «Мир» и др., рабочие которых с неменьшей стойкостью боролись со своими предпринимателями. В подъеме рабочего движения с конца 90-х гг. большую роль сыграли организованные социал-демократами маевки трудящихся в 1898, 1899 и 1900 гг.

 


[1] Чодришвили М.* Пережитое. Тбилиси, 1927, с. 70—75.

[2] Дроэба, 1872, № 15, с. 2.

[3] Тифлисский вестник, 1876, № 12.

[4] Иверия, 1877, № 13.

[5] Дроэба, 1872, № 15, с. 2.

[6] Дроэба, 1872, №15, с. 2.    

[7] Чодришвили М. И.* Пережитое. Тбилиси, 1927, с. 82—83.

[8] Там же. с. 85—86.

[9] Исторический вестник, т. 9, 1956, с. 51—52, 65—66; Чодришвили М. Указ. соч., с. 82—86; Чахвашвили Н. А. Рабочее движение в Грузии (1870—1904 гг.), Тбилиси, 1958, с. 91, 94.

[10] Партархив Груз. филиала ИМЛ, ф. 37, д. 34.

[11] Там же.

[12] Партархив Груз. филиала ИМЛ, ф. 37, д. 34, л. 3.

47 Там же, л. 6.

[14] Там же, д. 34, л. 3—4.

[15] Партархив Груз. филиала ИМЛ, ф. 37, д. 34, л. 24.

[16] ЦГИАГ, ф. 39, д. 403, л. 49—50.

[17] Исторический вестник, т. 9. Тбилиси, 1956, с. 122.

[18] Там же, с. 93—94.

[19] Чахвашвили Н. А. Указ. соч., с. 99—100.

[20] X о ш т а р и а Э. В. Очерки социально-экономической истории Грузии. Тбилиси, 1974, с. 204—208.

[21] См.: Исторический вестник, т. 9. Тбилиси, 1956, с. 145, 146—149. 168—170, 187—192, 195—196; Чахвашвили Н. А. Указ. соч., с. 108— 109, 137, 139, 140.

[22] Махарадзе Ф. Очерки..., с. 51—52; Чахвашвили Н. А. Указ. соч., с. 108—109.

[23] Исторический вестник, т. 9. Тбилиси, 1956, с. 128, 140, 141, 165.

[24] ЦГИАОР, ф. 102, 3 делопр., 1890, д. 29, ч. 72, л. 10.

[25] Исторический вестник, т. 9. Тбилиси, 1956, с. 191.

[26] Исторический вестник, т. 9. Тбилиси, 1956, с. 124—192.

[27] Сталин И. В. Соч., т. I, с. 14—15.

[28] Исторический вестник, т. 9. Тбилиси, 1956.

[29] Махарадзе Ф. Очерки.., с. 78.

[30] Исторический вестник, т. 9. Тбилиси, 1956, с. 231.

[31] Чахвашвили Н. А. Указ. соч., с, 146—147.

[32] ЦГИАГ, ф. 17, д. 4403, л. 50.

[33] Исторический вестник, т. 9. Тбилиси, 1956, с. 218.

[34] ЦГИАГ, ф. 17, д. 4403, л. 96.

[35] Исторический вестник, т. 9. Тбилиси, 1956, с. 222.


§ I. ВОЗНИКНОВЕНИЕ МАРКСИСТСКОГО ТЕЧЕНИЯ В ГРУЗИИ

 

Истоки марксистского движения в Грузии восходят к 90-м гг. прошлого столетия, когда на почве роста рабочего движения и под влиянием плехановской группы «Освобождения труда» возникла первая марксистская организация «Месаме даси» («Третья группа»). Вскоре научный социализм стал господствующим идейным течением грузинской общественно-политической мысли.

Сравнительно легкая и быстрая теоретическая победа марксистского мировоззрения объясняется своеобразными условиями тогдашней Грузии.

Царская Россия являлась средоточием капиталистического, колониального и военного гнета. В. И. Ленин называл царизм «военно-феодальным империализмом». Деспотизм царского самодержавия, социальный и национальный гнет особенно остро ощущался в Закавказье.

Возникновение марксистского движения в Грузии происходило в условиях начавшегося в стране рабочего движения, под влиянием деятельности плехановской группы «Освобождение труда», как уже отмечалось, и в результате воздействия социал-демократического движения рабочих Западной Европы. Грузинские марксисты опирались на их исторический опыт. Развитие капитализма, возникновение пролетариата и начало рабочего движения подготовили социально-экономические условия — объективную почву — для распространения марксизма в Грузии, а пропаганда грузинскими революционными просветителями патриотических, демократических и утопическо-социалистических взглядов — идейные предпосылки для распространения научного коммунизма.

Передовая грузинская интеллигенция, изучив рабочее движение в Западной Европе и в России и убедившись, что марксистское учение имеет «почву и на Кавказе», стала распространять среди рабочих учение революционной социал-демократии[1].

Первое поколение грузинских марксистов (Ф. Махарадзе, Н. Жордания, С. Джибладзе, М. Цхакая, К. Чхеидзе и др.) прошло путь идейного развития от революционно-народнического социализма к научному. Начав с народничества, увлечение которым, однако, в Грузии оказалось непродолжительным, так как в ту пору народничество уже во всей России переживало глубокий идейный кризис, передовая грузинская молодежь, вскоре разочаровавшись в народническом социализме, потянулась к марксизму.

В условиях развернувшегося в Грузии рабочего движения, с одной стороны, и под влиянием плехановской группы «Освобождение труда», с другой, революционная молодежь порывает с народничеством, всецело принимая теорию К. Маркса. Поняв, в чем историческая миссия рабочего класса, они «взяли на себя и просвещение этого класса, и руководство им».

У истоков марксистского движения в Грузии стоит Эгнатэ Ниношвили. В поисках правильных путей для развития революционного движения Э. Ниношвили указывает на учение Карла Маркса, которое «произвело коренной переворот в политико-экономической науке». Отныне революционная молодежь должна была, по глубокому убеждению грузинского публициста, устремить все свое внимание на рабочий класс, черпая научное обоснование законов общественной жизни, правильную теорию революционного преобразования общества в великом учении К. Маркса. Тем самым Э. Ниношвили расчистил в Грузил почву для марксистской идеологии, произведшей целую революцию в грузинской общественно-политической мысли.

Литературное наследие Э. Ниношвили занимает почетное место в истории возникновения марксистского движения в Грузии. Именно с публицистических статей писателя и начинается переход в грузинской журналистике от революционного демократизма к пролетарской революционности. Особенно важной является практическая деятельность Э. Ниношвили в деле создания первой марксистской организации в Грузии. По инициативе и под руководством Э. Ниношвили революционно настроенная грузинская молодежь создает в начале 90-х гг. кружки самообразования, а в декабре 1892 т. созывает в г. Зестафони и в марте 1893 г. в Тбилиси нелегальные собрания, на которых делаются первые шаги к научному социализму.

Первое программное выступление грузинских марксистов состоялось в мае 1894 г., на похоронах Э. Ниношвили, где было публично провозглашено рождение нового марксистского течения в Грузии.

В своей речи С. Джибладзе, показав происшедшие в Грузии экономические и социальные перемены и подвергнув резкой критике старые общественно-политические течения, сформулировал программу действий новой группы — «Месаме даси». Он говорил, что наша нынешняя жизнь представляет собой борьбу новых противоположных классов — пролетариата и буржуазии. Между ними существуют непримиримые противоречия. Наша эпоха «беременна» (выражение одного выдающегося ученого) силами, призванными уничтожить эти противоречия. Для ускорения и облегчения приближающихся «родов» должны бороться лучшие представители нового поколения. Вступление нашей молодежи на стезю борьбы и уже проведенная ею первая межа в нашей общественной жизни нашли свое отражение и в публицистике новой газеты «Квали» («Борозда»). Это новое учение полностью разделил и Э. Ниношвили, подчинивший ему свою лиру[2].

Так родилось новое, марксистское течение грузинской общественной мысли, которое писатель Г. Церетели нарек именем «Месаме даси». При помощи и участии этой группы в конце 1894-го и в начале 1895 г. в Тбилиси создаются первые рабочие марксистские кружки; в, 1894—1895 гг. публикуются первые статьи грузинских марксистов.

Видную роль в развитии рабочего движения в Грузии, в пропаганде марксизма и создании социал-демократической организации сыграли русские социал-демократы. Пройдя школу революционной борьбы в промышленных центрах России, а затем, оказавшись «волею судьбы» на Кавказе, русские социал-демократы сумели привить вкус к чтению марксистской литературы не одному поколению грузинских рабочих и интеллигентов. Убедившись в неизбежности победы дела рабочего класса, русские социал-демократы сумели направить местную молодежь на путь практической революционной деятельности.

Являясь активными членами закавказских социал-демократических организаций, русские социал-демократы, проживавшие в Грузии в 90-х гг. XIX в. — Ф. Афанасьев, С. Реннигер, И. Коган, И. Лузин, Г. Франчески, Н. Козеренко, С. Аллилуев и другие, связанные с грузинскими марксистами, в частности с В. Цабадзе, С. Джибладзе, М. Цхакая, Ф. Махарадзе, осуществили совместно с ними огромную работу по распространению марксизма в Грузии.

В нелегальных кружках и на сходках, в устных выступлениях и публицистических статьях, ссыльные русские марксисты, указывая на перемены, происшедшие в Грузии в результате развития капитализма, обосновывали передовую роль рабочего класса в революционном движении. Разоблачая ошибочные и вредные взгляды русских и грузинских народников, а также дворянской и буржуазной националистической интеллигенции, они в то же время расчищали путь для распространения марксизма в Грузии и Закавказье.

В 1897 г. социал-демократический кружок в Батуми организовал перевод на грузинский язык «Манифеста Коммунистический партии» (первая глава была переведена полностью, а остальные частично), который был гектографирован в количестве 100 экземпляров. Это было вообще первое произведение К. Маркса и Ф. Энгельса, вышедшее в переводе на грузинский язык.

Группа «Месаме даси», ведя борьбу и против народнического, и против дворянско- либерального, и против буржуазного течений, распространяла марксизм в Грузии, опираясь на произведения К. Маркса и Ф. Энгельса (особенно на «Капитал» К. Маркса), а также на труды выдающегося русского марксиста того времени Г. В. Плеханова. Грузинские марксисты стремились осмыслить с точки зрения марксистской теории экономическое и политическое положение Грузии рассматриваемой эпохи.

Дасисты, приводя на страницах «Квали» слова К. Маркса о том, что «страна, промышленно более развитая, показывает менее развитой лишь картину ее собственного будущего», доказывали, что, и Грузия уже вступила на путь капиталистического развития.

Между тем, представители противоположного лагеря, ссылаясь на то, что капиталистические отношения в Грузии были развиты сравнительно слабо, с нескрываемой иронией и злорадством пытались опровергнуть положение о существовании в крае капиталистического строя и классовой борьбы.

Грузинские марксисты разоблачили субъективизм этих горе-теоретиков. Опираясь на авторитет К. Маркса, они доказывали, что суть дела в данном случае заключается не в уровне развития капиталистических отношений, а в законах и тенденциях капиталистического способа производства, которые действуют с железной необходимостью. Грузия идет по тому же пути, который был пройден всеми странами Западной Европы в своем развитии от феодализма к капитализму, и что, следовательно, налицо тенденция превращения Грузии в капиталистическую страну по образу и подобию капиталистической Европы.

Дасисты утверждали, что капитализм и для Грузии «вовсе не бедствие, а историческая необходимость» и что здесь он развивается «независимо от нашего на то разрешения», поэтому его невозможно остановить, а попытка силой задержать его развитие и вовсе нежелательна, так как этот новый и более прогрессивный этап общественного развития обуславливает рождение рабочего класса, на который история возложила великую миссию могильщика старого и творца нового общества. Грузинские марксисты широко распространили знаменитые слова Г. В. Плеханова о том, что революционное движение в России победит лишь как рабочее движение. Дасисты оповестили грузинский народ о том, что «выступление рабочего класса на арену общественно-политической жизни является знамением времени, первой ласточкой, предвещающей скорое наступление настоящей весны».

«Капитал» К. Маркса показал грузинским марксистам, что историческое значение и историческое право на существование капиталиста как персонифицированного капитала заключается в преходящей необходимости капиталистического способа производства. Он призван к развитию общественных производительных сил и к созданию тех материальных условий производства, которые одни только могут стать реальным базисом более высокой общественной формы, основным принципом которой является полное и свободное развитие каждого индивидуума.

«Месаме даси» первой в Грузии усвоила учение К. Маркса как единое мировоззрение, приняв главное в марксизме — положение о всемирно-исторической роли рабочего класса. Дасисты, ссылаясь на известную работу К. Маркса «Июльская революция», сделали через посредство своей газеты «Квали» достоянием грузинского читателя мысль о том, что стержнем и главной силой прогресса в общечеловеческом масштабе является пролетариат. Именно он олицетворяет собой сегодня идеал и высшее стремление человечества к счастью, сознательно борется для освобождения мира от капиталистического рабства[3].

«Месаме даси», впервые в Грузии признав историческую революционную роль пролетариата, заявила, что «приложит все усилия для скорейшего наступления желанного будущего грузинских рабочих».

Дасисты рассматривали историю общества как историю классовой борьбы. По их мнению, именно классовая борьба лежит в основе современной общественной жизни и движет ею. Буржуазное общество превратилось в арену ожесточенной борьбы антагонистических классов. Рабочий класс борется против буржуазии. Выход из противоречий, раздирающих капиталистическое общество, основанное на угнетении и эксплуатации, впервые указали лишь К. Маркс и Ф. Энгельс. Вопреки всем реформаторам они доказали, что «рабочий класс призван историей свергнуть буржуазию», отнять у нее власть, уничтожить классы и установить социальное равенство. «Следовательно, его диктатура, его победа суть в то же время диктатура и победа равенства».

Дасисты сумели размежевать друг от друга демократические и социалистические задачи. Ближайшей задачей они объявили «свободу всей нации и отдельно взятой личности, индивидуума», а исторической миссией рабочего класса объявили то, что он должен, покончив раз и навсегда с борьбой между трудом и капиталом, привести человечество к социализму.

В статьях грузинских марксистов видное место занимает национальный вопрос. Они с самого начала заявили, что пролетариат, «ни на минуту не ослабляя своей классовой точки зрения», именно с «позиции классовой борьбы и рассматривает национальный вопрос».

Дасисты не только выступили против национального гнета, но и объявили, что именно трудовой народ является той силой, которая борется за национальную свободу. Они объявили решительную войну социальному и национальному угнетению, заявив во всеуслышание, что «выступать против свободы своего отечества — это, значит, быть изменником своего народа, а защищать меньшинство против большинства — это, значит, быть врагом своей нации, так как нацию составляет ее большинство, а не меньшинство». Для обоснования этого положения дасисты ссылались на слова известного французского марксиста Жюля Геда: «Мы вовсе не отрекаемся от нашего отечества; наоборот, мы истинные патриоты своей Родины, ибо не буржуа вовсе, то есть не богачи являются патриотами Родины, во время суровых испытаний расплачивающимися за ее свободу собственной кровью, а те, кто создают все ее богатства». Дасисты проповедовали тесный союз проживавших в Грузии трудящихся различных национальностей, слияние грузинского освободительного движения с общероссийским. Передовые поколения России и Грузии должны теснее сомкнуть свои ряды, чтобы рука об руку бороться «под одним знаменем во имя уничтожения общего врага»[4].

Дасисты рассматривали жизнь как непрерывный процесс, в котором каждое явление имеет две стороны: старую, отживающую, и новую, нарождающуюся и прогрессивную. Столкновение и борьба этих противоположностей есть неисчерпаемый источник движения, источник каждого явления природы. По этой причине жизнь находится в состоянии вечного разрушения « обновления, отмирания и созидания. Вслед за постепенными изменениями, то есть вслед за эволюцией, наступает скачок — «завершением эволюции является революция как в в природе, так и в обществе».

Опираясь на «Анти-Дюринг» Ф. Энгельса, дасисты утверждали, что «как только расшатываются и изменяются экономические условия, вслед за тем расшатываются и изменяются и общественные отношения, и политический строй. В обществе зарождаются непримиримые противоречия, разгорается борьба между старым и новым, идет процесс накопления постепенных количественных изменений, у которого есть свой конец, своя критическая точка. На этой точке история делает скачок... в истории начинается новая эпоха!»[5] Колесо исторической жизни приводится в движение экономическими отношениями. Материальные отношения — это базис для духовных отношений. На материальной основе зиждется политическая и юридическая надстройка. За изменением первой следует изменение и второй. Дасисты, усвоив из предисловия к «К критике политической экономии» К. Маркса характеристику исторического материализма, обосновали мысль, что «на известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями... внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке...»[6]

Отказавшись от субъективно-идеалистического взгляда на историю, бытовавшего в ту пору среди грузинских публицистов различных направлений, дасисты разоблачили тщетные попытки своих идейных противников представить историю общества как историю царей и искать основную причину осуществлявшихся в истории общественных изменений в смене монархов на престолах. Более того, дасисты утверждали, что общественная жизнь зиждется на объективных законах, которые вовсе не подчиняются воле или желанию отдельного индивидуума. Поэтому сознательный общественный деятель, сам, подчиняясь этим законам и исследовав их природу и характер, использует их для достижения своей цели.

Дасисты видели в трудовом народе ту силу, которая приводит в действие колесо истории. По их мнению, пульс общественной жизни определяется творческим подъемом самих народных масс. Историю совершают люди, но не отдельно взятые личности, и вовсе не изолированно друг от друга, а сообща, находясь в одной и той же исторической колее. Поэтому творцами истории являются не отдельные личности, а «хор личностей». Дасисты горячо пропагандировали известное положение Ф. Энгельса из его произведения «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии», в котором сказано, что люди создают историю стихийно, несознательно. Правда, каждый отдельный человек ставит перед собой определенную цель, к которой стремится: в этом случае его действия сознательны. Но общество состоит из множества лиц, и столкновение либо взаимодействие их самостоятельных интересов и стремлений, действующих независимо друг от друга, рождает стихийный, несознательный исторический процесс.

Дасисты разоблачили грузинских субъективистов, обвинявших марксистское учение в том, что будто оно отрицает значение надстройки в процессе развития общества. Они указали, что диалектический материализм считает политическую силу оружием экономических изменений, а экономическую силу — фундаментом, базисом политических прав. Согласно дасистам, рабочий класс потому борется за завоевание политических прав, чтобы изменить свое экономическое положение. Ссылаясь на работу К. Маркса и Ф. Энгельса «Святое семейство», они утверждали, что идея может разрушить только идею, а положение человека изменяет сам человек, применяя при этом материальную силу.

Старшее поколение «Месаме даси» первым приобщилось к научному социализму в Грузии. Оно первым признало историческую миссию пролетариата и средством ее осуществления объявило завоевание политической власти рабочим классом через посредство социалистической революции. «Месаме даси» в ту пору представляло собой только лишь идейно-теоретическое течение, боровшееся с народническим и другими антимарксистскими направлениями в общественно-политическом движении.

Согласно ленинской периодизации истории русской социал-демократии, в 1884—189в гг. «мы не видим... разногласий в среде самих социал-демократов». «Социал-демократия была тогда единой идейно... и главное внимание социал-демократов было тогда устремлено не на выяснение и решение тех или иных внутренних партийных вопросов... а на идейную борьбу с противниками социал-демократии, с одной стороны, на развитие практической партийной работы — с другой»[7].

«Месаме даси» начала свою теоретическую деятельность в то время, когда в Грузии еще не существовало самостоятельного рабочего движения. Поэтому грузинские социал-демократы могли лишь наметить общие направления революционной деятельности.

К первым грузинским марксистам вполне можно применить слова В. И. Ленина, сказанные им в адрес первых русских марксистов, а имению, что они «сумели верно определить единственный, обещающий успех, путь развития движения»; но они «в то время не видели еще перед собой сколько-нибудь широкого и самостоятельного рабочего движения в России»[8], так как «классовая борьба в России полностью сформировалась к 1900 году»[9]. Этим обусловлены отрицательные, теневые стороны их деятельности: абстрактность, историческая ограниченность, ошибочные взгляды, националистические и оппортунистические тенденции[10].

Первое поколение грузинских марксистов, месамедасистов, проделало большую работу по распространению в Грузии идей маркисизма. Оно преодолело в основном идейные препятствия, чинимые противниками марксизма, заложив тем самым теоретические основы марксистского движения в Грузии.

«Месаме даси», являвшаяся в тот период идейным разветвлением группы «Освобождение труда», сыграла в Грузии ту же роль, что и группа Плеханова для России. В этом и заключается ее историческое значение.

 


[1] См.: Брдзола, 1901, сентябрь, № 1.

[2] Квали, 1894, №22.

[3] Квали, 1895, №8, 21, 22; см. также: Горгиладзе Л. Е.* Из истории социализма, II. Тбилиси, 1970, с. 382—383.

[4] Моамбе, 1894, №56; см. также: Горгиладзе Л. Е Указ. соч., II. Тбилиси, 1970, с. 392.

[5] См.: Квали, 1895, № 18.

[6] Маркс К. К критике политической экономии. Маркс К. и Энгельс Ф. Собр. соч., т. 13, с.7.

[7] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 2, с. 438.

[8] Там же, т. 4, с. 217.

[9] Там же, т. 40, с. 303.

[10] Подробнее см.: Горгиладзе Л. Е. Указ. соч., П. Тбилиси, 1970, с. 393—394.


§ 2. СОЕДИНЕНИЕ РАБОЧЕГО ДВИЖЕНИЯ И СОЦИАЛИЗМА

 

В 90-х гг. во главе рабочего движения России встал В. И. Ленин. Начался ленинский этап в развитии марксизма и пролета(рский период освободительного движения в России. Произведения В. И. Ленина и ленинский «Союз борьбы», оказав решающее влияние и на грузинских революционных социал-демократов, определили направление их революционной деятельности.

Грузинские ленинцы сумели еще в начале XX века, когда только занималась заря революционного движения, заложить основы одной из самых сильных организаций нашей партии и направитъ борьбу трудящихся Грузии в единое русло всероссийского рабочего движения.

Особенности социально-политических условий Грузии благоприятствовали мощному размаху революционного рабочего движения, созданию твердой, боевой революционной организации. Однако причины быстрого революционизирования грузинского рабочего класса следует искать не только в особых социально-экономических и политических условиях Грузии того времени, но также в объективных и субъективных условиях развития общероссийского рабочего движения.

Экономическая отсталось Грузии не являлась непреодолимым препятствием для подъема рабочего движения, ибо с наступлением эпохи империализма центр революционного движения переместился в Россию и русский пролетариат стал передовым отрядом международного революционного пролетариата. Рабочий класс Грузии являлся серьезной силой в политической жизни страны, потому что он выступал как составная часть рабочего класса России, как один из его отрядов.

Связи В. И. Ленина с действовавшими в Тбилиси социал-демократами стали устанавливаться уже в 90-х гг. Имя Ленина еще в те годы приобрело известность в Грузии. В то время в Тбилиси вели революционную работу русские социал-демократы, которые были лично знакомы с Владимиром Ильичом или же знали о деятельности Ленина через близких ему лиц. Грузинским социал-демократам была известна та большая практическая работа, которую вел Ленин в борьбе за создание революционной рабочей партии.

Произведения В. И. Ленина становились известными в Грузии почти одновременно с их опубликованием. Грузинская революционная молодежь, тщательно и вдумчиво изучавшая труды В. И. Ленина, приобретала тем самым могучее идейное оружие в борьбе за правильное понимание явлений общественно-политической жизни и за ее революционное преобразование.

Петербургский «Союз борьбы», установив связи с социал-демократическими организациями Грузии, оказывал большое влияние на социал-демократическое движение в Закавказье.

Само возникновение марксистских социал-демократических организаций в Закавказье в середине 90-х гг. было связано с деятельностью ленинского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса».

Под воздействием «Союза борьбы» в 1896 г. марксистские кружки Тбилиси объединились в единую социал-демократическую, интернациональную организацию, заложив тем самым основы социал-демократического движения в Грузии. С этого времени социал-демократия возникает в Грузии как общественно-политическое движение.

И. В. Сталин в 1901 г. писал о возникновении социал-демократического движения в Грузии: «Социал-демократическое движение не оставило незатронутым ни одного уголка страны. Его не избег и тот уголок России, который мы называем Кавказом, а вместе с Кавказом его не избегла и наша Грузия. Социал-демократическое движение в Грузии — явление недавнее, ему всего лишь несколько лет, точнее говоря, основы этого движения были заложены только в 1896 году»[1].

К концу 1896 г. число социал-демократических кружков в Грузии достигло 25. Эти кружки были объединены вокруг уже сложившегося к этому времени Руководящего рабочего центра, или коллектива, состоявшего из талантливых организаторов и пропагандистов, выдвинувшихся из среды рабочих (3. Чодришвили, В. Стуруа, М. Бочоридзе, А. Окуашвили, Г. Чхеидзе, В. Цабадзе и др.). Он первый внес организованность в стихийное рабочее движение. Руководящий рабочий коллектив показывает, что в революционное движение уже включилась передовая часть грузинских рабочих и началось пробуждение рабочей массы.

В 1897—1898 гг. в практическую работу указанного коллектива включаются связанные с ним идейно марксисты-интеллигенты из группы «Месаме даси». Создается состоящий из рабочих и интеллигентов первый социал-демократический Рабочий руководящий комитет, который заменил в 1901 г. первый выборный Тбилисский комитет РСДРП.

Во второй половине 90-х гг. завершается эволюция взглядов А. Цулукидзе, Л. Кецховели, И. Сталина от революционного демократизма к революционному марксизму и формирование их марксистского мировоззрения. И. Сталин изучает марксистскую литературу, знакомится с революционной деятельностью В. И. Ленина и в кругу передовых тбилисских рабочих получает первое свое революционное крещение.

В конце 90-х гг. новое поколение грузинских марксистов (А. Цулукидзе, Л. Кецховели, И. Сталин и др.) вместе с марксистами старшего поколения (М. Цхакая, Ф. Махарадзе, С. Джибладзе и др.) и с передовыми социал-демократами — рабочими (3. Чодришвили, М. Бочоридзе и др.) создали «Даси», группу грузинских революционных марксистов. Это была та самая группа грузинских революционных социал-демократов, печатным органом которой в дальнейшем явилась газета «Брдзола».

Революционные социал-демократы, соединив марксизм с рабочим движением, придали борьбе грузинского рабочего класса политический характер. Рабочее движение в Грузии, являвшееся до 1898 г., в основном, стихийным, в 1899—1900 гг. частично вылилось в сознательную политическую борьбу.

Большую роль в переходе от пропаганды марксизма в кружках к массово-политической агитации сыграли в Грузии соратник Ленина В. Курнатовский и видный деятель петербургского рабочего движения М. Калинин.

В декабре 1898 г. была организована первая стачка рабочих Главных железнодорожных мастерских в Тбилиси, которая прошла под руководством социал-демократов. Она наглядно показала всем, что на поприще общественно-политической жизни выходит новая, могучая революционная сила — рабочий класс.

Впервые первомайская сходка тбилисских рабочих была организована в 1899 г. Эта маевка имела огромное значение. С этого времени в Грузии было положено начало массовой агитации. Рабочее движение приобрело сознательный и организованный характер и вступило в открытую политическую борьбу.

Тбилисские социал-демократы сумели издать прокламацию, посвященную маевке. Эта была первая печатная социал-демократическая прокламация в Грузии. В ней отмечено, что в День первого мая пролетариат всей страны публично провозглашает свои стремления, направленные к тому, чтобы существующему строю был положен конец социальной революцией, чтобы упразднить классовые различия в одной и той же нации ,и установить мир между разными нациями».

Среди революционных событий 90-х гг. особое значение имеет грандиозная стачка тбилисских железнодорожных рабочих в августе 1900 г.

Историческое значение августовской стачки рабочих тбилисских железнодорожных мастерских состояло в том, что эта была первая политическая забастовка в Грузии и во всем Закавказье. С этого времени революционное движение в Тбилиси приобрело широкий и глубокий характер.

По определению В. И. Ленина, в России массовое рабочее движение, связанное с развитием социал-демократии, характеризуется тремя значительными переходами. Первый переход — от узких пропагандистских кружков к широкой экономической агитации в массах. В Грузии это имело место в 1896—1898 гг. Второй переход — к политической агитации крупных размеров и к открытым уличным демонстрациям. Этот переход начался в Грузии в 1899 г. и продолжался до 1904 г. Третий переход — к непосредственной революционной борьбе и вооруженному народному восстанию. Это уже период революции 1905 г. «Каждый из этих переходов подготовлялся, с одной стороны, работой социалистической мысли в одном преимущественно направлении, с другой стороны, глубокими изменениями в условиях жизни и во всем психическом укладе рабочего класса, пробуждением новых и новых слоев его к более сознательной и активной борьбе»[2].

Таким образом, 1891—1893 гг. в Грузии — это годы перехода от утопического социализма к научному. В 1894—1895 гг. распространяется марксизм, возникает социал-демократия как идейно-теоретическое направление. В 1896 г. закладываются основы социал-демократического движения в Грузии. На рубеже XIX—XX столетий теория научного социализма становится практическим делом рабочего класса, марксизм соединяется с рабочим движением и начинается открытая, политическая сознательная и организованная борьба против царизма и буржуазии, в Грузии утверждается марксизм-ленинизм и новое общественно-политическое движение возглавляет социал-демократия в лице «Месаме даси».

 


[1] Сталин И. В. Соч., т. I, с. 4.

[2] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 9, с. 294.


$ 1. НОВЫЙ БЫТ И НОВАЯ КУЛЬТУРА

 

Обновление народного быта. Национальное объединение и социально-экономические сдвиги в XIX веке постепенно изменили быт грузинского народа, его хозяйственно-технический и культурно-этнографический облик. Старое грузинское общество, несмотря на некоторое оживление торговли и промышленности, зиждилось на феодальных взаимоотношениях между помещиком и крестьянином.

Грузинское общество XIX века носило переходный от феодализма к капитализму характер: его экономической основой являлась, наряду с феодальной и крестьянской собственностью, также мелкобуржуазная и буржуазная собственность. Если грузинское дворянство, несмотря на свою многочисленность и устойчивые вековые исторические традиции, постепенно сдавало свои прежние позиции в экономической и культурной жизни нации, то грузинская буржуазия не выдерживала конкуренции с русской и европейской буржуазией. Однако буржуазные отношения оказали большое влияние на прежний быт народа и, перевернув его вверх дном, сделали многообразным и подвижным, потрясли до основания патриархальные устои, приобщив непривилегированные слои народа к пользованию такими орудиями производства, одеждой, посудой и украшениями, какими прежде не могли пользоваться даже зажиточные слои.

Новые тенденции в жизни «третьего сословия» и высшего его слоя — буржуазии все явственнее и настойчивее стали проявляться во всех уголках Грузии XIX века, хотя в начавшемся преобразовательном процессе немаловажную роль играли и собственные многовековые традиции, которые носили не только феодальный характер.

Быт грузинского народа до конца сохранил многие здоровые народные обычаи семейной и общественной жизни: отзывчивость и доброжелательность, трудолюбие и справедливость, гостеприимство и самоотверженность, уважение к личности независимо от ее религиозной и национальной принадлежности, любовь к родному языку и земле, благородство, стремление к знаниям, мягкость характера и доброта.

Возрождение в XIX веке этих исконных традиций содействовало формированию нового быта грузинского народа, который является живительным источником не только для народного творчества, но и для профессиональной культуры, созданной уже сформировавшейся к тому времени интеллигенцией.

Утверждение новой грузинской культуры. Длительный процесс возрождения древней грузинской культуры завершился созданием в XIX веке новой культуры и ее окончательным утверждением. Объединение Грузии в результате ее присоединения к России, улучшение материальной жизни, усиление связей с передовыми народами мира создали благоприятные условия для развития новой грузинской культуры, национальной по форме и буржуазной по содержанию. Большой подъем испытала, прежде всего, новая грузинская литература, были основаны журналы и газеты, созданы новые школы и театр, возродилась наука об обществе, был заложен фундамент нового изобразительного искусства, зодчества и профессиональной музыки.

Помимо того, что новая грузинская культура включала в себя некоторые такие элементы (пресса, театр, скульптура), которые ранее либо были развиты слабо, либо вовсе не существовали, она в целом сильно отличалась от старой.

Реалистическая и демократическая по своим принципам новая грузинская культура отображала более живое и беспокойное общество, касаясь всех его слоев и всех сторон его жизни. Деятельность ее творцов протекала уже в кабинетах писателей, в редакциях газет и журналов, в театре или школе. Нравственная жизнь, внутренние переживания и вообще настроения обыкновенного человека, изображение общественного быта, природы — вот главная тема новой грузинской культуры. Ее назначение — не отвлеченное эстетическое созерцание, а воспитание личности, ее развитие, преобразование семьи, общества и самой природы в соответствии с гуманистическими и демократическими идеалами. Прогрессивное идейно-классовое содержание новой грузинской культуры объективно было буржуазно-демократическим, однако зачастую идеалы ее выдающихся деятелей опережали интересы эпохи и породившей их социальной среды, они бескорыстно боролись за коренное преобразование общественной жизни[1].

 

 


[1] См. также: Кикодзе Г. Д.* Из истории грузинской литературы XIX века. — Изб. соч., т. III. Тбилиси, 1965, с. 164—169.



§ 2. МАТЕРИАЛЬНЫЙ БЫТ НАСЕЛЕНИЯ

 

Население. На современной территории Грузии, составляющей 69,7 тыс. кв. м, с населением свыше 5 млн. человек, проживали в 1800 г. только 675 тысяч, а в 1897 г. — около 2 млн. человек. Таким образом, на протяжении XIX века население Грузии выросло в целом втрое. Увеличение населения происходило преимущественно естественным путем, однако большую роль в этом деле сыграл и его механический рост, вызванный миграцией. При этом сравнительно низкие темпы роста собственно грузинского населения обусловливали уменьшение его доли в общей численности населения. Если в 1800 г. негрузинское население составляло 11 процентов всего населения, то в 1897 г. доля негрузинского населения выросла до 32 процентов. В те же годы грузинское население составляло соответственно 610 тысяч и 1 213 000 человек, но, несмотря на увеличение грузинского населения, более чем в два раза, к 1897 г. его доля уменьшилась с 89 до 68 процентов от всего числа жителей[1]. К концу XIX века Грузия являлась еще более многонациональной страной, чем в предыдущем столетии. Это было вызвано колонизацией территории Грузии, происходившей ранее, но особенно усилившейся в XIX веке, когда на ее территории возникло много поселений с негрузинским населением (армяне, греки, немцы, русские), сильно отличавшимся своим бытом от аборигенов. В национальном отношении пестрыми главным образом стали города, где торгово-промышленной деятельностью занимались достаточно много людей негрузинского происхождения.

Сельское хозяйство. Многообразная природа Грузии с самого начала создала возможность развития многоотраслевого сельского хозяйства и ремесла. Традиционными отраслями сельского хозяйства были полеводство, животноводство, виноградарство, выращивание фруктов, а кустарного промысла — производство хозяйственных орудий, одежды и продуктов питания. До XIX века грузинский народ удовлетворял продуктами своего сельскохозяйственного и ремесленного производства не только свои внутренние потребности, но и вывозил некоторые продукты и орудия труда за границу. К началу XIX века заметно замедление темпа развития производительных сил, некоторый спад в области сельского хозяйства и ремесла. Однако в течение последующих 50 лет положение улучшилось, а второй половине XIX века настолько, что Грузия оказалась втянутой в водоворот мирового капитала. Возродились и получили дальнейшее развитие традиционные отрасли хозяйства, возникли новые отрасли, усилилась торговля, были заложены основы современной промышленности, хотя на всем протяжении XIX века Грузия представляла собой слаборазвитую аграрную страну.

Основной областью хозяйственной деятельности грузинского народа в XIX веке являлось многоотраслевое сельское хозяйство. Разнообразными были и орудия труда, по множеству сохранившихся переходных форм которых тогдашняя Грузия напоминала живой музей[2]. Земледельческое население широко использовало различные формы простой кооперации труда и взаимопомощи, среди которых наиболее распространенной являлась так называемая «модгами» (супряга). В ней сезонно объединялось несколько работников из разных семей, приходивших со своим инвентарем или тягловой силой. Позднейшие формы такой взаимопомощи носили характер скрытой или явной эксплуатации более слабых земледельцев со стороны более сильных[3]. 25—40 процентов вознаграждения за выполненную работу становилась собственностью гутнис-деда (плугаря), которому принадлежали и основные орудия труда[4].

Традиционные национальные орудия труда занимали в Грузии господствующее положение на всем протяжении XIX века, но с 50-х гг. начинается ввоз иностранных—европейских и американских, сельскохозяйственных машин.

На многовековых традициях и обычаях основывалось грузинское виноградарство-виноделие. На протяжении своей длительной истории грузинский народ и в этой области выработал самобытную и высокую культуру. Традиционный грузинский «марани» (винный погреб) со своими «сацнахели» (давильня для винограда), «квеври» (огромный кувшин, амфора или чан для хранения и брожения вина), «оршимо» (специальный черпак для вычерпывания вина из квеври) уже превращался из винного склада-погреба и кустарной мастерской в капиталистический винный завод, хотя такое его преобразование осуществлялось медленно. Для большинства населения полеводство было главной сферой деятельности и главным источником благосостояния, и даже существования. В отдельных районах занимались только животноводством, но большей частью оно везде являлось необходимым дополнением к растениеводству. Традиции постепенно уступали место новому и в животноводстве. Исчезал, например, патриархальный обычай «помощи обедневшим овцеводам», так как на смену взаимопомощи пришла конкуренция между собой за обогащение, сильные и крупные собственники и купцы начинали господствовать над бедными и слабыми.

Для сельского хозяйства большое значение имело орошение, особенно на низменностях Восточной Грузии, хотя оно с самого начала развивалось и в горных местностях. Строительство и уход за оросительными каналами представляли собой общую заботу всего народа. Прежде институт мерабов (т. е. лиц, распределявших среди населения воду для орошения) носил избирательный характер, но в XIX веке они стали назначаться. Обычно одна или несколько деревень имели общие оросительные каналы. В XIX веке были построены несколько новых оросительных каналов (в селениях Опшквити, Диди-Джихаиши, Вардцихе, Караязы), однако многоотраслевое сельское хозяйство претерпевало большой недостаток в воде для орошения[5].

В условиях примитивной отсталой техники и технологии в неорошаемом земледелии урожайность зависела от атмосферных осадков. Лишенный реальных средств борьбы против засухи простой народ и в XIX веке обращался к магическим обычаям «вызова дождя». Церковь также часто отслуживала молебны «с этой же целью»[6]. Это является своеобразным показателем того, что в Грузии вода для орошения по традиции являлась предметом всеобщей заботы и внимания, однако в XIX веке и ее стали рассматривать уже как объект частной собственности. Богатые и сильные помещики подчас присваивали себе оросительные каналы, являвшиеся собственностью сельских общин. Даже после реформы они иногда совершенно лишали сельчан возможности пользования водой для орошения, облагали налогами крестьян за пользование оросительными каналами; участились случаи продажи очереди и выколачивания взяток за пользование водой, усиливался спор между деревнями, нередко переходивший в вооруженные столкновения. Община уже была не в силах справиться с частной собственностью в вопросах пользования водой для орошения. В обстановке подъема капиталистического хозяйства на селе в решении проблемы воды для орошения не шли на пользу дела и старые средства наказания нарушителей общинных традиций (лишение очереди на пользование водой, денежный штраф и др.).

Ремесла и промышленность. Хозяйственная деятельность сельских жителей Грузии не ограничивалась только земледелием и животноводством. Большинство сельчан занималось различными ремеслами и кустарным промыслом. На протяжении всего XIX века «крестьянская семья сама своими силами производила хотя бы самую значительную часть промышленных продуктов собственного потребления»[7]. Крестьяне-виноградари, животноводы, полеводы и другие являлись соответственно производителями вина, сыра, фруктов и других продуктов. Торговля изделиями текстильной промышленности даже к концу XIX века была развита слабо, особенно в горных районах, и всякую мужскую или женскую одежду изготовляли в домашних условиях. Традиционные отрасли домашнего кустарного промысла быстрее исчезали из сферы деятельности жителей равнин, однако накануне века во всей Грузии «у каждой деревни была своя ткачиха, свой изготовитель бурки, свой мастер шерстяных изделий». И в конце века подавляющее большинство сельского населения было одето «в домашнюю шерсть и шелк»[8].

Высокоразвитое искони грузинское ремесло еще сильнее развивается с начала XIX века. Возникли новые профессии. Некоторые из них были внедрены и распространены колонистами. Были основаны ремесленные училища. Увеличилось число ремесленников. Каждый подмастерье, получая звание мастера, должен был исполнить патриархальный и традиционный обычай преподнесения своему мастеру какого-нибудь подарка, в ответ же он получал от мастера инструмент для работы. При этом мастер посвящал своего ученика: сперва три раза давал ему пощечину, а затем вместе с другими целовал его. В конце посвящения в мастера начинался пир и торжественное шествие по улицам города, продолжавшееся до утра[9].

С начала же XIX века в жизнь тбилисских амкаров-ремесленников вторгается торгово-ростовщический капитал, который в 40-х—50-х гг. уже занимает господствующее положение. Участь ремесленнического кустарного производства разделила и домашняя промышленность, основывавшаяся на еще более примитивной и устаревшей технике. К концу века в крестьянских семьях уже все меньше и меньше занимались промышленной переработкой сырья, предпочитая продавать его на рынке. Процесс развития мелкотоварного производства и расширения в городах и селах внутреннего рынка широко развернулся еще в первой половине XIX века. В то же время, прокладывая себе дорогу в крупное промышленное производство, в селах создавались крупные рациональные помещичьи и буржуазные хозяйства, а в городах — капиталистические фабрики и заводы.

Город и деревня. На характере городской жизни особенно сказался факт проведения железных дорог во второй половине XIX века. Превратились в крупные торгово-промышленные центры Тбилиси, Кутаиси, Батуми, Поти, Чиатура, Ткибули. Из Батуми и Поти на российские и мировые рынки потекли марганец, нефть, шелк, кукуруза и другие продукты и сырье из Грузии и Закавказья, взамен которых местное население получало русские и западноевропейские промышленные товары.

Развитие городской жизни шло в порядке постепенного, сравнительно-ускоренного технико-экономического и культурного обновления, в отличие от сельского быта, который все еще характеризовался чертами вековой отсталости. Капиталистический город эксплуатировал деревню: в Тбилиси строился водопровод, для этого облагали транспортным налогом сельских жителей, приезжавших в город за покупками, строили на Куре мост, а расходы на его строительство старались покрыть путем учреждения налога на транспорт для сельчан, приезжавших в город из деревни[10].

Экономические и социально-культурные противоречия между городом и деревней все более и более усиливались вслед за расширением их взаимоотношений.

Жилищные и хозяйственные помещения. Противоположности между городом и деревней проявлялись и в национально-классовом составе населения, и в типах поселений. В деревнях жили преимущественно представители одной национальности, в городах же — представители различных национальностей. На селе господствующей была помещичья собственность, а в городе — буржуазная или мелкобуржуазная.

Признаками грузинского города эпохи перехода от феодализма к капитализму являются центральная площадь с административными зданиями, слаборазвитое коммунальное хозяйство, рынок, различные предприятия и учреждения, а в столице Тбилиси к тому же выделялись отдельные жилые кварталы буржуазии, дворян, ремесленников и рабочих. Буржуазный город имел и пригород, где крестьянство занималось сельским хозяйством. Все более европеизировавшееся городское население противопоставляло себя как деревенскому, так и городскому традиционным национальным поселениям, сложившимся и утвердившимся в Грузии в соответствии с историко-географической средой, с народнохозяйственным бытом и культурно-историческими условиями.

И в XIX веке были распространены старые грузинские жилища (в основном 3 типов). Жилища горского населения (сваны, мохевы, туши) состояли из нескольких этажей и совмещали под одной крышей помещения, как для членов семьи, так и для скота, для хранения продовольствия, а также хозяйственного инвентаря. На равнинах жилые и хозяйственные сооружения размещались отдельно друг от друга. Тут жилые кварталы были более многочисленны и вполне поселкового типа. Архаической формой грузинского жилища являлся «сакли» (дом) или «дарбази», неотделимыми элементами которого были «кера» (очаг) и «дедабодзи» (основной опорный столб). Помимо отопления и освещения, очаг давал семье возможность готовить пищу. Среди населения существовал культ очага, поддерживаемый различными обычаями, и неуважительное отношение к нему, например, в Сванети, являлось тяжелым преступлением, оскорбляющим семью. «Разрушение очага» считалось проклятием и на равнинной полосе Западной Грузии (в Имерети, Мегрелии, Гурии, Абхазии). И здесь очаг занимал центральное место в жилом доме или же в отделенном от него самостоятельном строении — «самзади» (кухня). Жилой дом назывался в Имерети «саджалабо», в Мегрелии — «пацха», в Гурии — «ода». В равнинных частях Западной Грузии в период капитализма больше всего были распространены жилища типа «ода»[11].

В то же время основным типом жилища в Восточной и Южной Грузии являлся архаический «дарбази», представлявший собой комплекс жилого помещения и хозяйственных сооружений. Такие жилища были распространены по всей Грузии и Закавказью. В его комплекс входили «бегели» (кукурузник), «марани» (винный погреб), «тонэ» (пекарня), «сабдзели» (саманник), «босели» (хлев)[12].

Население в Кахети в XIX веке, главным образом, проживало в одноэтажных каменных домах, к которым были пристроены хозяйственные помещения. Представители же обогатившейся верхушки строили себе двухэтажные дома, первые этажи которых имели хозяйственное назначение, а вторые — являлись жилым помещением. Число таких домов, принадлежавших богатеям и разбросанных по всей Грузии — как в городах, так и в селах, особенно увеличивается с 80-х гг. XIX века, хотя в деревнях они встречались не столь уж часто, резко выделяясь на фоне многочисленных крытых соломой жилищ крестьянской бедноты. Еще более отличались друг от друга внутренний вид и обстановка в домах богатеев и бедняков[13]. Многоотраслевое хозяйство грузинского народа с самого начала обуславливало возникновение различных хозяйственных помещений, которые ранее входили преимущественно в жилищный комплекс, а с 70-х гг. XIX века начали выделяться из него. В то же время в строительстве новых жилищ использовались новые формы и типы, которые больше соответствовали семейным и хозяйственным отношениям буржуазной эпохи.

Транспорт. В соответствии с природно-хозяйственными условиями в Грузии развивался сухопутный, речной и морской транспорт. В XIX веке из колесных, бесколесных и традиционных средств сухопутного транспорта смешанного типа в горных районах были распространены различные сани, в равнинной и плоскогорной полосе — грузинская арба — «уреми». Она была двухяремной и однояремной, пассажирской и грузовой. С начала XIX века распространился также транспорт негрузинского происхождения, например, четырехколесная русская телега. В городах широко пользовались колясками, с конца XIX века — и конным трамваем. Грузы, воду и уголь носили носильщики, водовозы и угольщики. В качестве тягловой силы использовали быков, буйволов, лошадей, ослов, мулов. Путями сообщения служили тропинки, саночные и аробные дороги. Перевозку вина и других грузов на далекие расстояния осуществляли т. н. «чалвадары». Железные дороги, проведенные в последней трети XIX века покончили с чалвадарством и караванным сообщением. Несмотря на это, основным пассажирским и грузовым транспортам для всего населения Грузии в XIX веке все еще оставались традиционные средства передвижения.

Одежда. Традиционно выглядел грузинский народ в новое время и в своем национальном костюме. Однако часть населения, воспитывавшаяся по-европейски или же пребывавшая на военной или гражданской службе, уже носила европейскую одежду. Подавляющее же большинство жителей страны, в том числе и дворянство, до последней трети XIX века преимущественно носило национальное грузинское платье. Одежда трудового населения отличалась от одежды привилегированных классов больше фактурой и качеством тканей и украшениями, чем фасоном. Основными элементами национального костюма грузинских женщин являлись «картули каба» (грузинское платье), «лечаки» (вуаль), «чихтикопи» (обшитый бархатом, либо атласом картонный ободок с головными подвесками), «перанги» (рубаха), «циндеби» (чулки, носки), «кошеби» (выходная обувь), «плостэби» (домашняя обувь), верхняя одежда — («катиби» (шубка) и «долбанди» (головной платок). Основными элементами грузинского мужского национального костюма были «чоха-ахалухи» (разновидность черкески), «набади» (бурка), «папанаки» (бурковая шапка) или «бохоха-куди» (папаха), «каламани» (кожаные лапти) или же «чекма» (азиатские сапоги). Высшее сословие в Восточной Грузии носило еще и, так называемую «куладжу» (парадная верхняя мужская одежда). Женский костюм обязательно сопровождался множеством украшений, а мужской—кинжалом и иным холодным оружием. Эти основные элементы грузинского национального костюма характеризовались многочисленными особенностями в Картли и Кахети, Пшави и Хевсурети, в Имерети и Гурии, в Аджарии и Абхазии. Так создавались многочисленные разновидности грузинской национальной одежды, сохранившей свою самобытность и в XIX веке. К концу века получают распространение имеретинская «чоха» и хевсурская бурка, грузинские «каба» и шапка. В то же время в промышленных районах Грузии появляется своеобразный костюм рабочего, содержащий некоторые элементы национальной крестьянской одежды. Ранее возник своеобразный костюм горожан-купцов и ремесленников, похожий на верхнюю одежду высшего сословия. Значительными особенностями отличалась от общегрузинского национального костюма и одежда жителей Гурии, Аджарии, Абхазии, горных районов Грузии (аджарско-гурийская «чакура», абхазско-осетинская черкеска и др.) С конца XIX века в Грузии началось всеобщее распространение городского европейского костюма, а позднее грузинский национальный костюм можно было встретить только на народных праздниках и на концертах художественной самодеятельности.

Пища. Более устойчивым оказалось самобытное и многообразное грузинское кулинарное искусство. Резкими различиями характеризовалась пища жителей равнины и гор, Восточной и Западной Грузии. Из многообразных кислых, острых и сладких блюд, изготовляемых из мяса, молока, овощей и зелени, многие к XIX веку были распространены во всей Грузии. Наряду с разнообразной пищей, грузинский народ особенно гордился вином, которое на семейном обеде занимало достойное место рядом с продуктами питания. При угощении уважаемых гостей оно считалось главным атрибутом стола и составляло необходимый компонент больших пиршеств («надими»). «Надими» руководил избранный его участниками тамада — «президент» стола. Надими продолжался долго, а иногда, особенно в городах, превращался даже в массовые кутежи. Уродливый характер стал принимать «приход в гости» к крестьянам в селение дворян, сопровождаемый массовым убоем домашних животных и, в конечном счете, разорением и без того бедняцкой крестьянской семьи. Такой обычай был распространен больше всего в Западной Грузии. Традиционные обычаи гостеприимства в новое время стали использоваться уже в корыстных целях. Вообще же исконное бескорыстие грузинского гостеприимства и соблюдение умеренности в потреблении пищи и вина оставались незыблемой традицией, достойной подражания и в XIX веке. Во второй половине века в Грузии широко распространились также русские и европейские блюда.

Здравоохранение. Умеренное питание многообразной, свежей и полноценной пищей являлось одним из главных условий народного здоровья. Некоторые грузинские блюда и напитки употреблялись и с лечебной целью. Вообще в Грузии XIX века все еще господствовали традиционные лечебные средства. Число специальных лечебных учреждений даже к концу века еле достигало сорока. В таких условиях широкий размах принимала народная медицина, которая, несмотря на отрицательное влияние церковно-религиозной медицины, достигала практически полезных результатов в лечении ряда болезней. В условиях крайней нехватки аптечных учреждений изготавливались и средства народной медицины. К началу XIX века в Грузии употреблялось 569 лекарственных наименований, изготовленных народными врачами[14].

В 1861—1864 гг. была создана определенная система управления медико-санитарным делом, организованы военные и гражданские лечебные учреждения, частично обслуживавшие и местное население. Функционировала карантинно-таможенная служба. Восстанавливались старые и открывались новые курорты. Развивалась научно-медицинская мысль[15].

Спортивные игры. В XIX веке в народе были широко распространены старинные национальные спортивные игры: фехтование, лахти, кабахи, исинди, лело-бурти (разновидность регби), криви (вид бокса), грузинская борьба и др. В грузинских разновидностях игры в мяч сочетались друг с другом бег, прыжки, плавание, преодоление препятствий. При игре в мяч применяли и палочки разных размеров и форм. Во всей Грузии любили играть в чоган-бурти или цхен-бурти (конно-спортивная игра в мяч), в которой участвовало 24 всадника, разделенных на две команды. Среди горожан, особенно в Тбилиси, часто устраивался криви (бокс), в котором принимала участие городская молодежь, разделенная на два лагеря. Иной раз эта игра оканчивалась человеческими жертвами. В одной из таких игр, устроенной в 1851 г., погибло пять, и были ранены 300 человек[16], после чего такой вид бокса (салдатис-криви) стал устраиваться за городом, а потом полностью был запрещен. Только до 70-х гг. просуществовал и кулачный бокс (муштис-криви). В народе наибольшей популярностью и любовью пользовалась грузинская борьба, без которой не проводился ни один народный сбор или праздник.

Семейные отношения. В XIX веке претерпела значительные изменения грузинская семья. В селах, особенно в горных районах, все еще встречались большие грузинские семьи, которые объединяли потомков нескольких братьев. Однако старая семейная община являлась пережитком. К концу века грузинское общество состояло из малых семей, в которых преимущественно жили муж, жена и их дети. В сельских местностях молодежь чаще всего вступала в брак в возрасте 19— 25 лет, а иногда 17—18 лет и даже в более молодом возрасте. Старинная традиция обручения младенцев или даже еще неродившихся детей исчезла, стала редкой и традиция похищения женщин; в интеллигентных кругах не соблюдали и старого брачного ритуала. Однако среди широких слоев населения все еще были приняты традиционные обычаи помолвок и принесения женой приданого. Основой равней грузинской моногамической семьи являлся брачный союз двух юридически равноправных и равно трудившихся, по мере своих сил, людей. Любовь и взаимоуважение между мужем и женой возникали преимущественно после брака, в процессе совместной жизни и труда; до брака молодые даже не знали друг друга толкам. Дети также участвовали в общесемейном труде вместе с родителями. При этом они верили в нравственные и умственные преимущества старших, несмотря на то, что уровень образования родителей был невысоким и определялся сравнительно простым бытовым опытом и обычаями.

В условиях ликвидации феодальных отношений и развития капитализма изменилась хозяйственная роль семьи. Мужчине часто приходилось отрываться от семьи, уходя на заработки. И дети отрывались от семьи, также уходя на заработки или в школу. В семье постоянно хозяйничала женщина, постепенно превращаясь из производителя в потребителя. Приданое, являвшееся раньше дополнительным средством укрепления положения жены в семье, теперь становилось первейшим источником материального благосостояния семьи мужа-бедняка. Отношения мужа и жены, основанные формально на любви и равноправии, подчас доходили до неравноправия и ненависти. Жениться и выходить замуж стало трудно. Мужчина все меньше и меньше ценил духовную и внешнюю красоту невесты, требуя только ее приданого. Такие явления настолько распространились в 70-х—90-х гг. XIX века, что некоторые мужчины даже через прессу начали поиски богатых невест с приданым, хотя против этого также публично велась пропаганда: «При женитьбе, мол, больше обращайте внимания на характер и нравственность невесты, чем, на приданое»[17]. В то же время среди отдельных представителей высших материально обеспеченных слоев семейная измена становилась обычным явлением. В глазах цивилизованного купца или чиновника женщина ценилась не больше, чем «сладость, созданная для мужчины». По их моральным принципам, святой брак сразу губил цветок любви, так как между браком и настоящей любовью будто бы не существовало никакой связи. Для жены муж должен был являться нравственной ширмой, обеспечивающей ее материально, а она должна была устраивать свою личную жизнь, как ей было приятно[18]. Такая мораль была чужда традиционным семейным отношениям трудового народа, хотя везде разрушалась семья, основанная на патриархально-брачном равноправии. Соответственно с обновлением общественной жизни обновлялись и семейные отношения.

 


[1] Гугушвили П. В.* Население Грузии за 160 лет. — Материалы к этнографии Грузии. Тбилиси, 1963, №12—13, с. 74.

[2] Гегешидзе М.* Быт грузинского народа во второй половине XIX века. (Рукопись, хранится в Институте истории, археологии и этнографии им. И. А. Джавахишвили АН ГССР, с. 8).

[3] Робакидзе А.* «Модгами» как одна из форм эксплуатации в дореволюционной Грузии, — Мимомхилвели, № 1. Тбилиси, 1949, с. 418—419.

[4] Гугушвили П.* Экономическое развитие Грузии и Закавказья в XIX—XX вв., т. III. Тбилиси, 1950, с. 21, 38, 40.

[5] Гегешидзе М.* Оросительное земледелие в Грузии. Тбилиси, 1961, с. 108; см.: его же. Быт грузинского народа во второй половине XIX века.

[6] Читая Г.* Этнографическое путешествие в Ахбулахский район. — Сакартвелос музеумис моамбе, 1927, №4.

[7] Гугушвили П. В. Указ. соч., т. V, 1965, с. 346.

[8] Меунаргиа И.* Грузинские писатели. Тбилиси, 1941, с. 41—42.

[9] Гришашвили И.* Литературная богема старого Тбилиси. — Собр. соч., т. III. Тбилиси, 1963, с. 160—163.

[10] Гугушвили П. В. Указ. соч. т. II, 1956, с. 872—875.

[11] Народы Кавказа, т. II, с. 281—288.

[12] Чиковани Т.* Из истории народных жилищных сооружений Закавказья. Тбилиси, 1967, с. 42, 55, 63, 89.

[13] Антелава И. Г. Государственные крестьяне Грузии первой половины XIX века. Тбилиси, 1955, с. 368—372.

[14] Народы Кавказа, т. II, с. 296—337; Саакашвили М., Гелашвили А., Чеишвили Л., Чхеидзе Ц. История медицины Грузии, т. IV. Тбилиси, 1960.

[15] Джиджеишвили 3. Развитие медицины в Грузии 1801—1864 гг. М., 1980, с. 22—23.

[16] Гришашвили И.* Указ. соч., с. 151—155.

[17] Николадзе Н. Я.* Произведения, т. I. Кутаиси, 1876, с. 25.

[18] Церетели Г.* Первый шаг. — Избр. соч., т. I. Тбилиси, 1947, с. 147.



§ 3. ДУХОВНЫЙ БЫТ НАРОДА.

 

Народные развлечения и зрелища. На протяжении своей длительной истории грузинский народ создал множество разных развлекательных и зрелищных представлений, большинство которых существовало и в XIX веке. Религиозные — христианские и даже древние языческие праздники, на которых устраивались эти развлечения и зрелища, теряли свой первоначальный характер, наполняясь новым содержанием. У городского населения до 90-х гг. большой популярностью пользовались так называемые «кееноба» и другие уличные представления. В установленное время, в черный понедельник, каждый квартал города Тбилиси выставлял собственного «кеена» (хана) — карикатурно размалеванного «властелина», его усаживали на осла и инсценировали собирание им дани с проходившего по улицам народа. Представление заканчивалось сбрасыванием побежденного народом ненавистного кеена в р. Куру и массовыми торжественными пирами в Ортачальских и Верийских садах.

В торжественном «спектакле» участвовали и представители высшего сословия. Одно из таких представлений в 60-х гг. было устроено по плану самого Г. 3. Орбелиани, на его же средства. Это народное зрелище, изображающее извечную борьбу грузинского народа против иноземных завоевателей («кеенов» — т. е. татарских ханов), в XIX веке часто содержало и мотивы социальной борьбы. Бывало, что «кееноба» принимала форму шаржа, отображавшего текущую политическую жизнь, и «кеена» одевали в мундир капитана или полковника[1].

Вскоре царские власти, подметив социальную и патриотическую направленность «кееноба», ее антисамодержавный характер, несколько раз пытались официально запретить ее, однако народ все же устраивал это массовое зрелище, как в Тбилиси, так и в других городах и селах Грузии. Например, в Телави в ответ на намерения местного пристава помешать проведению упомянутого массового зрелища, народ начал организовывать демонстрацию, вынудившую городское правление отменить свои прежние распоряжения по этому вопросу[2]. Высшее сословие устраивало представления в частных домах, а простой народ — на полянках и городских площадях. Тбилисские ремесленники, так называемые «карачохели», имели обычай устраивать передвижной театр, а также пиршества и вечеринки в Ортачальских садах и банях. Тбилисские бани играли и роль гостиничных домов для приезжавших из деревень крестьян. Церковь и баня были местами сбора и развлечения для женщин. В провинциальных городах и деревнях также существовали театральные кружки, которые устраивали народные представления, а подчас ставили спектакли. В 30-х гг. XIX века в Тбилиси была поставлена комедия Александра Грибоедова «Горе от ума», в 40-х гг. в с. Меджврисхеви — «Отелло» Уильяма Шекспира и в с. Гориса — «Свадьба имеретинского князя» Окропира Церетели. В 1800-х гг. в Тбилиси был основан салонный театр П. Коваленского. В то же время в Тбилисском училище для благородных детей устраивались так называемые «публичные акты». Позднее шире распространяются, входя в обиход, русские и европейские развлечения и зрелища: балы-маскарады, танцевальные вечера. Создаются салоны в домах богатых дворян — А. Г. Чавчавадзе, Мананы Орбелиани и др. Такие салоны (преимущественно литературные) существовали в Грузии на протяжении всего XIX века. В семьях видных представителей грузинской культуры систематически устраивались литературные вечера, в которых участвовала новая нарождавшаяся грузинская и русская интеллигенция[3]. В 90- х гг. создаются народные театры. Несмотря на развитие новых форм развлечений и зрелищ, широкие народные массы чаще принимали участие в традиционных народных праздниках. Много народа привлекали так называемые «болнисоба» и «мцхетоба», «телетоба» и «элиаоба», «кецобиа» и «лашароба», «алавердоба», «гиоргоба» и другие религиозные праздники.

Народные песни и танцы. Развлечения, зрелища и пиршества искони сопровождались в Грузии песнями и танцами, отображающими труд и борьбу народа, его материальный и духовный быт[4]. Не напрасно говорится, что грузин рождался с песней и с песней же хоронили его. Грузинские народные песни и танцы так же многообразны, как природа Грузии и быт грузинского народа. Многоголосная грузинская песня и полные грациозности и темперамента грузинские танцы высокохудожественно и реалистически отражают думы и чувства народа. В XIX веке происходило совершенствование и обновление многовековой грузинской народной песни и танца. Наряду с древними исполнялись и новые песни, и танцы, питавшиеся настроениями социальной и национально-освободительной борьбы народа («Чавухтет Бараташвилса» («Нагрянем на Бараташвили»), «Песня о Звиаде Лобжанидзе и Гулитаде Гавашелашвили», «Сулико», «Цицинатела», «Джансуло», «Дзабралэ» и др.) Грузинские народные песни исполнялись в сопровождении как восточных, так и западноевропейских музыкальных инструментов (зурна, дудуки, гитара, фортепьяно и другие), однако в народе больше всего были распространены грузинские музыкальные инструменты: саламури (свирель), чонгури, пандури, чианури (струнные инструменты), чунири, гудаствири, диплипито, доли (барабан), чанги (арфа) и др.[5]

Устное народное творчество. В XIX веке, как и раньше, неотделимой частью духовного быта грузинского народа было народное творчество, которое создавалось и передавалось устно из поколения в поколение народными сказителями, стихотворцами, певцами и ашугами. В новое время грузинский народный фольклор обогатился традиционными (героическими, любовными, бытовыми) произведениями, к которым прибавились народные стихи, баллады, сказки, изображающие борьбу народа за социальную и национальную свободу. В первые десятилетия века появились стихотворения «Собачья смерть», «Амилахвари», «Бежан Микеладзе и его крепостной», «Хевсур Торгва», в которых описаны и изображены картины борьбы крестьян против помещиков. В 30-х гг. были созданы цикл стихов и обширная поэма об Арсене, в которых крепостной Арсен Одзелашвили, боровшийся против царизма и дворянства, «у богатых отнимал, да неимущих награждал», покровительствуя, тем самым, угнетенным беднякам. В 40-х—50-х гг. создаются сказания (в стихах) о борьбе восставших гурийских и мегрельских крестьян против крепостничества («Бунт в Гурии», «Уту Микава»). В 60-х гг. народные стихотворцы выражали как радость по поводу освобождения крестьян, так и разочарование, вызванное формальным проведением крестьянской реформы («Стихи о крепостничестве», «О крестьянской реформе»). Тяжелым был быт крестьянства, его феодальное и капиталистическое угнетение отображается в грузинском фольклоре 70-х—90-х гг. XIX века[6].

Множество фольклорных тем и образов использовали в своих произведениях грузинские писатели. Со своей стороны, и литература оказывала большое влияние на народное творчество. Создавались народные версии литературных произведений, распространявшиеся в Грузии во второй половине XIX века не только устным путем, но и через печать. Литературные произведения, а также народные стихотворения и рассказы большими тиражами и по доступной для бедного населения цене печатались грузинскими общественными деятелями П. Умикашвили, 3. Чичинадзе и др.[7] Вместе с ними образцы грузинского фольклора собирали и публиковали И. Г. Чавчавадзе, А. Р. Церетели, Г. Е. Церетели, А. Келенджеридзе и др. Городской фольклор XIX века сохранил имя не одного народного поэта и сказителя из тбилисских ремесленников (Иосиф Давиташвили, Антон Ганджискарели, Етим Гурджи, Бечара, Хазира и др.).

Еще более богатыми и многосторонними были традиции устного народного творчества в грузинской деревне. Многие картлийские, кахетские, гурийские, аджарские, имеретские, абхазские, осетинские сказания и легенды стали народными источниками творческого вдохновения великих грузинских писателей XIX века. Повышение культуры народа, усиление экономических и культурных взаимоотношений между различными районами Грузии открыли широкую возможность местным диалектам как равнинной, так и горной полосы принимать активное участие в дальнейшем обогащении и развитии созданного на основе картлийского диалекта всенародного грузинского национального языка. Новый быт и культура народа обусловили как пополнение словарного фонда грузинского языка новыми словами и выражениями, так и устранение архаизмов, устаревших звуков и их графических изображений. Это обстоятельство сыграло немаловажную роль во внедрении и дальнейшем утверждении в грузинской литературе и народной жизни новогрузинского языка.

 


[1] Гришашвили И.* Указ. соч., с. 147; Джанелидзе Д.* Грузинский театр с древнейших времен до второй половины XIX века. Тбилиси, 1959.

[2] Буртикашвили А.* Письма о театре. Тбилиси, 1964, с. 88—89.

[3] Чхетия Ш.* К вопросу о генезисе буржуазной культуры в Грузии. — Труды Тбилисского пед. института им. А. С. Пушкина, т. III, 1943, с. 147.

[4] Аракишвили Д. А.* Грузинская музыка. Тбилиси, 1925 с. 14, 32, 33.

[5] Там же.

[6] Сихарулидзе Кс.* Очерки. Тбилиси, 1958, с. 161—169, 175— 180.

[7]Гришашвили И. Указ. соч.



§ 4. ЛИТЕРАТУРА И ПРЕССА

 

Новая грузинская литература. Важнейшей составной частью грузинской культуры XIX века являлась художественная литература, характеризующаяся бурным расцветом всех своих жанров.

Грузинская словесность XIX века представляет собой естественное продолжение и дальнейшее развитие художественной литературы предыдущих столетий, и в частности литературы XVIII в. Искони проникнутая отдельными идеями демократизма и патриотизма, гуманизма и социальной справедливости, эта литература в новое время сумела выискать еще более сильные и яркие средства для выражения возвышенных идей века: свободы личности и раскрепощения наций, беззаветной преданности и верного служения отечеству, своему народу, общечеловеческим идеалам.

Одним из основателей новой грузинской литературы можно считать великого грузинского поэта Давида Гурамишвили (1705—1792), в творчестве которого сильнее, чем у кого-либо из его предшественников (например, даже сильнее, чем у гениального Шота Руставели), а также — чем у современников поэта, даже таких, как Сулхан-Саба Орбелиани, проявились антиклерикальные взгляды и вера во всемогущество человеческого разума и положительных знаний, горячая проповедь благотворного, облагораживающего влияния труда и просвещения на физическое и духовное развитие человека, требования приближения литературы к живому, разговорному, народному языку, реалистического отображения действительности, обогащения литературы новыми идеями, внедрение новых жанров, тематического разнообразия. Все это наглядное свидетельство того, что Д. Гурамишвили — больше человек нового времени, чем старого.

Эстетические взгляды и поэтическое наследие Д. Гурамишвили насквозь проникнуты принципами просветительского реализма. Литературное детище Д. Гурамишвили «Давитиани», несмотря на свою весьма оригинальную поэтическую форму, является подлинной энциклопедией общественной жизни грузинского народа и вместе с тем мастерским, высокохудожественным изложением выработанных народом на протяжении веков и преломленных сквозь призму просветительских взглядов поэта этических и моральных норм. Именно на возвышенных идеях поэтического наследия Д. Гурамишвили выросло не одно поколение грузинских юношей и девушек, впитавших в себя в период своего духовного созревания высокие принципы подлинного просветительского гуманизма: беспредельное человеколюбие и доброжелательность ко всем людям, без различия рас и вероисповеданий, горячую любовь к своей родине и жгучую ненависть ко всем ее врагам: внешним и внутренним, непреходящее значение положительных знаний и полезного труда на благо родины, нестяжательство и бескорыстие и т. д., и т. п. Поэт с гневом осуждает тиранию и угнетение одного народа другим, бичует невежество и темноту, сетует на неустроенность и несовершенство тогдашней общественной жизни[1].

Черты просветительского реализма и гуманизма прослеживаются и в творчестве поэтов Бесики и Саят-Новы, а особенно в грузинской литературе т. н. переходного периода (т. е. конца XVIII и начала XIX в.), видными представителями которого были грузинские писатели, хорошо знакомые с идеями русского и западноевропейского просвещения[2].

Самым видным представителем грузинского просветительского реализма этого периода был писатель-просветитель Иоанэ Багратиони (1768—1830). Из нескольких десятков его оригинальных и переводных трудов особенно значительно трехтомное энциклопедическое произведение «Калмасоба, или Хождение по сбору» — многосторонний, обширный памятник новой грузинской литературы и общественной мысли. «Калмасоба» написана в 1813—1828 гг. В ней собраны научные знания всей эпохи и реалистически описано социально-экономическое, национально-политическое и культурное положение Грузии к концу XVIII и в начале XIX века. Магистральные линии произведения — горячий патриотизм и социальный протестантизм, просветительский гуманизм и утопизм, осуждение невежества и деспотизма церковных и светских феодалов — главных виновников всех бедствий народа.

В первой трети XIX века новая грузинская литература имела в лице И. Багратиони выдающегося реалиста-просветителя. С того же времени в грузинской литературе начинает господствовать романтизм, хотя и тот содержал в себе сильную струю просветительского реализма. Грузинскому романтизму чуждо полное и безусловное отрицание реальной жизни, его главной темой является изображение реального социального и национального положения грузинского народа. Правда, недовольство жизнью и пессимистическое восприятие действительности, являвшиеся ранее лишь отдельными моментами в грузинской литературе, в творчестве грузинских романтиков словно бы превращались в единственные и главные мотивы, однако «последними словами грузинского романтизма были любовь к жизни и забота о лучшем будущем. Выступая против неприемлемой действительности, его передовые представители обогащали свое творчество социальными, гражданскими мотивами, идеями борьбы за лучшее будущее»[3].

Первым выдающимся представителем грузинского романтизма, а также раннего просветительства в истории грузинской общественной мысли был Александр Гарсеванович Чавчавадзе (1786—1846), сын грузинского посла при петербургском дворе, ярый противник колонизаторской политики царизма, известный генерал русской армии и адъютант Барклая де Толли во время нашествия Наполеона, один из знатнейших грузинских помещиков, тонкий лирик-поэт, просветитель. Стихи он начал писать в возрасте 15 лет. Сначала его литературное творчество и общественное мировоззрение зиждились на принципах просветительского реализма, а позднее — прогрессивного романтизма. Жизнерадостность («Мухамбази», «О, любовь всесильная») сочетается в его лирике с тоской и скорбью по неустроенности общественной жизни Грузии первой половины XIX века, с протестом против гнета крепостничества и царизма («Гогча»). Многие его произведения проникнуты чувством горячего патриотизма и содержат социальный недвусмысленный протест, гуманизм, а также призыв к свободе личности, нации, всех угнетенных народов («Человек, рассмотренный поближе», «Горе миру сему», «О времена, времена»)[4].

Еще более противоречивой была жизнь и деятельность другого крупного представителя грузинского романтизма -- Григола Зурабовича Орбелиани (1804—1883), так же происходившего из старинной грузинской аристократической семьи. Он был генералом царской армии и высшим чиновником царской администрации.

Один из ранних идеологов национально-освободительного движения в Грузии Гр. Орбелиани в 60-х—70-х гг. XIX века ведет идейную борьбу (с консервативных позиций) против молодых революционных просветителей-демократов, хотя нередко и сотрудничает с ними.

Григол Орбелиани, прежде всего поэт-патриот. Его идеалом была возрожденная, просвещенная и обновленная Грузия («Образ царицы Тамар в Бетанийской церкви»). Его никогда не покидала романтически возвышенная мечта о свободе родины («Исповедь»). Поэт не только искренне завидует тем «кто свою жизнь принес в жертву отечеству», но и сам первым в новой грузинской поэзии воспевает героев-борцов, павших за свободу родины и народа. Из грузинских поэтов Гр. Орбелиани смелее всех выступил против жестокого колониального режима, насаждаемого Николаем I, и когда это выступление не принесло желаемых результатов, то побежденный поэт умолял того же Николая: «Время Тамары, время славы верни твоей Грузии» («Садгегрдзело»-«3аздравный тост»),

Поэт так и не разглядел путей и сил, способных принести свободу и блестящее будущее своему народу; к концу жизни он еще раз горько оплакивал свою якобы погубленную родину («Я постарел»). Выступая сторонником равноправия и вечной дружбы между грузинским и русским народами, он считал себя страстным патриотом не только Грузии, но и всей России. В его мировоззрении сочетались новое со старым, прогрессивное с консервативным, реалистическое с романтическим, демократическое с либеральным. В его романтическом творчестве всегда чувствовалась гуманистическо-просветительская и реалистическая струя («Мухамбази», «Печаль Дмитрия Оникашвили»). Романтическое восприятие красоты природы и чистота чувств в его стихотворениях сочетаются с правдивой характеристикой живой действительности. Критерием человеческого достоинства он считает бескорыстность в дружбе, возвышенную любовь, благожелательность во взаимоотношениях с людьми, справедливость, талантливость. Он проявляет сострадание к обездоленным, сочувствует низшим слоям населения, однако его гуманизм не выходит за рамки христианского сострадания и либерализма («Рабочий Бокуладзе»). В теории всеобщей любви Григола Орбелиани первое место занимает патриотическое начало; патриотизм, любовь к отечеству он объявляет смыслом жизни человека. Преемники Гр. Орбелиани — революционные просветители-демократы сделали своим девизом его поэтический афоризм, отрицающий социальное неравенство и содержащий гуманистический идеал: «Дайте каждому таланту путь широкий и прямой, дар ниспослан человеку, а не знати родовой». «Человек есть тот, кто свыше небесной силой одарен. Его подвиги безмерны, вся страна гордится им»[5].

Венцом грузинского романтизма является гениальная поэзия Николоза Мелитоновича Бараташвили (1817—1845), которая завершила начатый задолго до него процесс формирования новой грузинской литературы. «Если Давид Гурамишвили, — говорил И. Чавчавадзе, — является «основателем европеизма», то Николоз Бараташвили — «блестящий представитель европеизма» в грузинской литературе»[6].

Литературное наследие Н. Бараташвили в блестящей художественной форме дает глубоко обоснованный ответ на все животрепещущие вопросы современной поэту общественной жизни Грузии. Н. Бараташвили с большим чувством и экспрессией воспел высокие человеческие идеалы. По мнению великого поэта-мыслителя, назначение человека — в титанической борьбе за лучшее будущее своего народа; человек рождается для того, что «проявить заботу о судьбах мира», «бороться за его преобразование, жить во имя людей», чтобы «ближнему когда-нибудь тернистый путь облегчить» («Раздумья на берегу Куры», «Мерани»). Под «другом» поэт подразумевает грядущие поколения всего человечества. Наряду с темой борьбы против злого рока, в его поэзии отражена и безграничная скорбь по утраченному человеческому счастью, но даже и эта тоска поэта звучит мужественно, поскольку она представляет собой протест против существующей действительности, содержит призыв к борьбе за лучшее будущее. Н. Бараташвили глубоко верит, что «солнце вновь взойдет и сгинет тьма в его лучах» («Сумерки на Мтацминде»), поэт мечтает стать этим светилом, «чтобы каждый раз, восходя, озарять своими лучами вершины гор». Н. Бараташвили смотрит на современную ему Грузию с глубокой надеждой и верой в ее блестящее будущее.

Поэзия Н. Бараташвили — образец высокого романтизма как по своему содержанию и тематике, так и по художественной форме и методу выражений, однако в творчестве поэта явно сказывается и сильная тенденция реалистического восприятия действительности. Например, в поэме «Судьба Грузии» автор, глубоко опечаленный утратой самостоятельности своей родины, вовсе не разделяет пустой мечты грузинских ретроградов — этих сущих романтиков в политике, пытавшихся реставрировать прошлое, и признает прогрессивность и необходимость государственного союза между грузинским и русским народами. В другом произведении Н. Бараташвили искренне радуется распространению европеизма и просвещенности в Грузии через посредство России («На могиле царя Ираклия»). Осуждая всяческое угнетение («Гиацинт и пилигрим»), Николоз Бараташвили горячо пропагандирует гуманистические и просветительские идеалы свободы личности, нации, всего человечества («Мерани»). У него нет произведений программного характера, однако его творчество и мировоззрение сыграли роль гуманистическо-просветительской, демократической программы в развитии новой грузинской литературы и общественной мысли на первом этапе национально-освободительного движения в Грузии XIX века. Новые поколения с благоговением повторяли полные надежды гордые слова великого поэта: «Нет, не исчезнет душевный трепет того, кто ведал, что обречен, и в диких высях твой след, Мерани, пребудет вечно для всех времен: твоей дорогой мой брат грядущий проскачет смелый, быстрей меня и, поравнявшись с судьбиной черной, смеясь, обгонит ее коня»[7].

История грузинского литературного романтизма знает и других, менее выдающихся мастеров поэзии и прозы (В. Орбелиани, С. Размадзе, М. Туманишвили, Р. Рчеулишвили, А. Орбелиани, Б. Джорджадзе, М. Гуриели). Некоторые из них продолжали свою литературную деятельность до самого конца XIX века, внося известный вклад в развитие новой грузинской литературы, однако, будучи не в силах полностью избавиться от груза консерватизма, они подчас весьма активно противоборствовали прогрессивным общественно-литературным стремлениям. До 40-х—50-х г. и даже позднее в творчестве главных представителей грузинского романтизма все еще прослеживаются просветительско-реалистические моменты. Великие грузинские поэты-романтики никогда не отворачивались от реальной действительности, и делали они это сознательно, хотя бы в целях подтверждения правильности романтического тезиса о первичности чувств по сравнению с разумом; рассматривая без тени скептицизма человеческий интеллект и его возможности, они не противопоставляли свое творчество реалистическим идейно-литературным традициям предшественников. Великие грузинские поэты-романтики, так же как и просветители, считали человека продуктом среды, хотя саму эту среду они подчас и рассматривали в свете субъективных переживаний, особенно в рассуждениях на социальную тему.

С 40-х—50-х гг. XIX века главное место в грузинской литературе занимает реалистическое отображение жизни, и старый, просветительский реализм превращается в критическо-реалистическое направление. Абстрактные рассуждения и полные скорби мысли о печальной судьбе своей родины и народа заменяются конкретным изображением народной жизни. Основными темами художественной литературы становятся разложение крепостнического строя, падение дворянства, развитие торгового капитализма, усиление угнетения местными помещиками и царскими чиновниками. Наряду с поэзией сильно развиваются драматургия и проза. Главными жанрами новой реалистической литературы становятся комедия и повесть, расширяется критико-публицистическая пропаганда принципов реалистического искусства, практически ставится вопрос о приближении литературы к народу путем утверждения нового языка.

Возрождение грузинской реалистической литературы в 50-х гг. связано с деятельностью Георгия Эристави, Зураба Антонова, Лаврентия Ардазиани, Рафиэла Эристави, Даниэла Чонкадзе, Иванэ Кереселидзе (1829—1892), Димитрия Кипиани (1814—1887), Михаила Туманишвили (1818—1875).

Значительную роль в развитии грузинской литературы и культуры того времени сыграл поэт и драматург, основатель нового грузинского театра и литературного журнала «Цискари» («Заря») Георгий Давидович Эристави (1811—1864). Потомок древнего рода ксанских эриставов, Георгий Давидович одно время состоял мелким чиновником на царской службе, однако он не смог проявить на этом поприще своих недюжинных способностей. Во второй половине 40-х гг. Г. Д. Эристави, подав в отставку, в течение 10 лет стоял в фарватере новой грузинской культуры: в 1850—1855 гг. он руководил грузинским профессиональным театром, а в 1852—1857 гг. и журналом «Цискари».

Творчество Г. Эристави по существу сначала же было реалистическим, хотя он и отдавал некоторую дань романтизму. Одним из ранних образцов нового грузинского реалистического эпоса является его поэма «Осетинская повесть» (1832), в которой изображена борьба народа за свободу родины. Критико-реалистические картины социальной и национальной несправедливости воспроизведены во многих его лирических стихах. Георгий Эристави признан в истории грузинской литературы первым по величине грузинским комедиографом. Его оригинальные или заимствованные бытовые комедии — «Тяжба» (1840), «Раздел» (1849), «Скупец» (1850) и др., реалистически изображают общественную жизнь Грузии 50-х гг., изобличая деградирующее дворянство, царских чиновников и нарождавшуюся торговую буржуазию. Своей острой сатирой автор разит и консервативных, и либеральных дворян, а также алчных купцов и ограниченных чиновников, гневно протестуя против морального вырождения личности, являвшегося, по мнению автора, следствием разложения крепостничества и появления капиталистического уклада. Георгий Эристави выгодно отличается от своих современников-романтиков также и своим живым литературным языком, весьма близким к живой, народной, разговорной речи.

К раннему периоду критического реализма в грузинской литературе принадлежал и драматург Зураб Назарович Антонов (1820—1854). В его социальных комедиях («Затмение солнца в Грузии», «Путешествие литераторов на плоту»), в бытовой драме («Свадьба хевсура») и в водевилях («Муж пяти жен»), наряду с образами дворян и купцов, изображаются угнетенные социальные низы, преимущественно крестьяне. З. Антонов дополнил и обогатил реализм Г. Эристави подлинным демократизмом, хотя изображаемые им простые люди и лишены черт борцов за личное достоинство.

Положение угнетенного и беспомощного трудового крестьянства стало главной темой в творчестве другого грузинского поэта, драматурга и этнографа Рафиэла Давидовича Эристави (1824—1901). Потомок старинного дворянского рода, Р. Эристави провел свою долгую жизнь преимущественно на государственной службе, последовательно взбираясь по ступенькам служебной лестницы, начиная с переводчика и до начальника уезда. Вместе с тем он глубоко изучил жизнь грузинского крестьянства, что и помогло ему стать подлинным народным поэтом, изображавшим, со всей правдивостью беспросветную жизнь крестьянина-бедняка.

Литературная деятельность Р. Эристави начинается в середине 50-х гг. прошлого века. Сначала он был лириком, последователем романтиков и эпикурейцев. В 1855—1857 гг. поэт создает замечательные образцы социальной лирики («Бедняк», «Нино», «Просительница у судьи», «Просящий и нищий»), в которых выражены протест против крепостничества и сочувствие к угнетенному люду. Творческая деятельность Р. Эристави продолжалась до конца 90-х гг. Забота о крестьянине-труженике, хотя и нищем, и темном, бесправном и угнетенном, но мечтавшем о социальной справедливости и преисполненном чувством любви к родине, до конца оставалась главной темой его поэзии («Раздумья Беруа», «Жалоба Беруа», «Родина хевсура»). Однако поэт осмысливает эту тему как представитель именно раннего грузинского критического реализма: его крестьянский демократизм содержит в себе лишь гневный протест против существующей действительности, но и только. Крестьянина-бедняка угнетают все: и помещик, и ростовщик, и староста, и урядник; пределом его мечты является клочок выкупленной «черной» земли; хотя он и считает весьма несправедливым, что вынужден гнуть спину на чужой земле, однако крепостной крестьянин настолько забит и придавлен, что не видит действительных причин этой несправедливости. Что же касается самого поэта, то последний указывает ему «единственный» путь спасения — это упование на всевышнего, который велик и всемилостив, а потому и ниспошлет ему спасение.

И все же, несмотря на вышеуказанное, социальные и патриотические стихотворения Р. Эристави, написанные народным языком, проникали в самую душу народа, доходя до глубины его сердца. Из поколения в поколение передавались волнующие душу слова хевсура, изображенного Р. Эристави: «Материнская грудь человеку не для обмена дана, так и отчизна — милее глаз обоих она... даже бессмертия древо не предпочту я скалам, даже за рай на чужбине родину я не отдам!»[8]

Подъем реалистической литературы обусловил и возрождение художественной прозы, хотя в 50-х гг. XIX века грузинский романтизм также сделал было попытку укрепить свои пошатнувшиеся в поэзии позиции созданием оригинальных (романы Григола Рчеулишвили) и переводных прозаических произведений. Главной темой романтической прозы была тоска по утраченному величию былых времен, а реалистическая проза рисовала картины современной жизни.

Автором ряда реалистических социальных романов являлся Лаврентий Петрович Ардазиани (1815—1870). По своему социальному происхождению он принадлежал к духовному сословию; образование он также получил в Тифлисской духовной семинарии, однако, возмущенный бездушным к нему отношением руководителей семинарии, Л. Ардазиани отрекся от духовного сана. Литературное имя Л. Ардазиани связано с социальными романами — «Соломон Исакич Меджгануашвили» (1861) и «Морчили» (1863). В первом романе изображена картина первоначального накопления капитала и возникновения торговой буржуазии в Грузии, а во втором — картина деградации грузинского дворянства. Сравнительно слабее изображает писатель крестьянскую жизнь; зато со всей силой своего таланта протестует он против самих источников угнетения народа: крепостничества и капитализма. Судя по его романам, часть грузинских помещиков представляет собой сущих скотов, которым нет дела ни до каких общественных интересов и которых, кроме удовлетворения своих животных потребностей, ничего на свете не трогает.

Другая же часть грузинского дворянства — это просвещенные, добропорядочные и возвышенные существа, которые смыслом своей жизни считают заботу о ближнем, проявление подлинно гуманного отношения к обездоленным и униженным. Л. Ардазиани резко осуждает злых и коварных, невежественных и темных помещиков, противопоставляя им умных и сильных — идеальных людей, правда, принадлежащих к тому же классу, что и первые, однако по своим моральным качествам существенно от них отличающихся. Хотя автор и считает справедливым стремление бедняков, во что бы то ни стало выбраться из нищеты, улучшить (путем внедрения, предпринимательства и торговли) свое материальное положение, добиться социального равноправия и т. д., и т. п., однако Л. Ардазиани вскрывает эксплуататорский характер и торгового капитала, разоблачая его хищническую сущность, что позволяет автору вынести свой отрицательный приговор и этому общественному классу.

Единственно приемлемым путем для установления всеобщего благоденствия и процветания автор считает достижение высокого материального уровня, обеспечивающего всем членам общества зажиточную жизнь, просвещение и моральное совершенствование. Для него недопустима самая мысль о применении силы, если даже речь идет о борьбе народа за свои насущные интересы. В романах Л. Ардазиани помещик ведет тяжбу с помещиком, купец либо ведет борьбу с помещиком, либо заискивает с ним; трудящееся же большинство народа — это угнетенная и спящая масса, чернь. Несмотря на критический дух, которым веет от реалистических социальных романов Л. Ардазиани, автор затуманивает своим абстрактным гуманизмом истинную социально-классовую сущность возникшего на этой основе конфликта между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Идеал писателя, как мы в этом убедились выше, не выходит за рамки утопического (и это-то в условиях раздираемого противоречиями классового общества) «всеобщего благоденствия», осуществление которого, по мысли грузинского романиста, было возможно путем внедрения идеальной и бескорыстной торговли, рационального помещичьего хозяйства и ликвидации бедности и нищеты. Главным же средством создания справедливого общества, основанного на гармонии и доброжелательности во взаимоотношениях различных классов, автор считает просвещение и нравственное воспитание, моральное совершенствование человека[9].

Одним из наиболее значительных представителей раннего грузинского критического реализма, завершающим первый этап этого литературного направления в Грузии, является Даниэл Георгиевич Чонкадзе (1830—1860), который также питал утопические иллюзии насчет того, что «добрые» и гуманные помещики охотно освободят своих крестьян из-под крепостной зависимости и что благодаря предпринимательской деятельности преуспевающих купцов общество навсегда избавится от нищеты и отсталости. Однако главной и неотложной задачей переживаемого в тот период момента — кануна крестьянской реформы — писатель все же считал острую и непримиримую критику уродливых сторон крепостничества со стороны интеллигентских сил грузинского общества, а также борьбу самих крестьян за свои насущные интересы, (т. е. предоставление им личной свободы, «воли» и земли). Даниэл Чонкадзе, считавший неизбежным отмену крепостного права и в Грузии, указал на вполне приемлемые, с его точки зрения, формы борьбы против существующего несправедливого строя, которые должны быть использованы бедняками.

Писатель еще до отмены крепостного права во всеуслышание провозгласил свой, ставший крылатым в Грузии, лозунг: «Пока мы принадлежим нашим господам, мы не можем быть счастливыми». Эти слова явились кульминацией всех ранних антикрепостнических настроений, вынашиваемых в недрах грузинской литературы и общественной мысли и время от времени более или менее отчетливо звучавших на протяжении всей первой половины XIX века.

Это тем более важно и примечательно, что, как и в ранней грузинской просветительской и романтической, так и в литературе критического реализма, крепостнические отношения чаще всего изображались в виде патриархальных взаимоотношений любви и заботы о ближнем. Представители же позднего, уже отжившего свой век романтизма и консервативного либерализма (А. Орбелиани, С. Алекси-Месхишвили, Д. Кипиани, Гр. Орбелиани и др.) продолжали защищать свои консервативные взгляды не только в дореформенный период. Они не отрицали необходимости обновления грузинского крепостного права, однако считали незыблемым его социальные и идейные устои даже после проведения крестьянской реформы в России. Именно тогда и стали консервативные романтики обелять грузинское крепостничество. Именно против них и было направлено радикально-демократическое мировоззрение Д. Чонкадзе, разоблачавшее всю мерзость, жестокость и бесчеловечность крепостнической системы вообще и грузинской в частности. Открытый и прямой протест против крепостничества венчает ранний период развития реализма и просветительства в грузинской литературе и общественной жизни[10].

«Сурамская крепость» (1860) вызвала большой интерес, однако ее критическая оценка как консерваторами (А. Орбелиани), так и демократами (А. Пурцеладзе) впервые была дана лишь в 1863 г. В том же году публично воздал дань памяти умершего еще за три года до того Даниэла Чонкадзе А. Церетели. Не прошло и года после смерти автора «Сурамской крепости», как разгорелась ожесточенная борьба между защитниками старых, отживших, и новых, нарождавшихся, общественно-литературных идей. Это было в 1861 г., когда И. Чавчавадзе, только что вернувшийся из Петербурга в Тбилиси, дал бой на страницах «Цискари» защитникам старых порядков и заправилам их сентиментально-романтического литературного течения[11].

Вместе с тем он выдвинул реалистическую программу отражения литературой действительной жизни, т. е. требование народности языка и литературы. Против этой программы выступили С. Алекси-Месхишвили, Б. Джорджадзе, Г. Бараташвили, Е. Церетели и другие представители старого консервативного поколения грузинских литераторов. К Илье Чавчавадзе примкнули студенты Петербургского университета (А. Церетели, К. Лордкипанидзе, С. Абашидзе и др.), сторонники преобразования традиционной общественной жизни, так называемые «тергдалеулни». Так разгорелась острая идейно-литературная борьба между новым и старым. Начался новый период в истории грузинской литературы и общественной мысли, период окончательного утверждения революционно--демократического просветительства и критического реализма, который продолжался до конца XIX века. Литература сблизилась с жизнью народа, обогатилась новыми жанрами, основными ее мотивами стали гуманизм, демократизм, патриотизм. В 60-х—90-х гг. грузинская поэзия, проза, драматургия, критика и публицистика стали многообразными по форме, и по стилю, и по методу своего проявления. В грузинской литературе окончательно утвердился критический реализм, и величайшим представителем нового направления явился поэт и общественный деятель И. Г. Чавчавадзе, который «полвека... высоко нес знамя национально-освободительного движения, знамя новой грузинской демократической литературы» (Н. Тихонов).

Литературная деятельность Ильи Григорьевича Чавчавадзе началась в 1857 г., еще в бытность его студентом Петербургского университета. В эти годы Илья Чавчавадзе создал не один шедевр грузинской поэзии, в которых сквозь интимные, лирические, а подчас и религиозные настроения все явственнее звучат гражданские мотивы, навеянные мечтами и думами о судьбах родного народа, об его социальной и национальной свободе, просачиваются идеи борьбы за его лучшую долю...

В поле зрения молодого поэта и духовный мир его современника, доведенного до отчаяния сознанием бессмысленности и никчемности своего существования, терзающегося мыслями о высшем назначении человека («Сон», «До каких же пор?»); здесь и задыхающийся в тисках крепостничества бесправный крестьянин, удел которого безропотно делить участь рабочего скота, с которым он обречен тянуть плужную лямку до последнего своего издыхания, изо дня в день, роясь в мрачном безмолвии (он ведь давно утратил даже и дар речи; и к чему она ему, эта речь-то? К чему, скажем, булат, говорит поэт, даже обоюдоострый, если он давно ржавеет в постылых ножнах, вместо того чтобы сражаться за правду!) в сырой земле («Плугарь»); здесь и пролетарий, еще более жалкий и обездоленный, чем даже крепостной крестьянин («Рабочий»). Далее, поэт обращается к грузинской женщине, которая прежде растила для отчизны доблестного воина, героя, а теперь сама нуждается в серьезном патриотическом воспитании («К грузинской матери»). Вся эта безрадостная действительность привела, по мнению И. Г. Чавчавадзе, к тому, что благодатная страна, располагавшая богатейшими природными ресурсами, лежит — обессиленная и истерзанная, поверженная ниц -- у ног своих угнетателей: крепостников и насильников, а ее народ, обескровленный и раздавленный, безропотно влачит жалкое существование, равнодушный ко всему происходящему вокруг него («Счастливейшая нация...»). Вот в каких, несколько сгущенных красках изобразил великий поэт-реалист Грузию своего времени.

Назначение поэзии автор видит не в том, чтобы заливаться соловьем, а в проповеди «любви, пропитанной ненавистью» («К моему перу»); поэт — (не только предводитель своего народа, но и его побратим, обязанный делить с ним радость и горе, счастье и печаль, поэт призван облегчить народу его страдания «в годину тяжких испытаний» («Поэт»). Истинный поэт, проникнутый безграничной любовью к отчизне, обязан искать и находить в обществе силы, способные сделать все для возрождения своей нации, воспитать и сплотить людей на борьбу во имя счастья народа.

В те же студенческие годы Илья Чавчавадзе, воздав хвалу «великому и освободительному движению парижских коммунаров», мечтал о том, чтобы и на своей родине услышать заветный звон падения оков с угнетенных народов («Париж», «Слышу, слышу»), мечтал о герое, который освободил бы народ от эксплуатации («Базалетское озеро»), осуждал грузинских консервативных деятелей, которые отказались от борьбы за свободу народа, изменив ему, а слова «либерализм» «патриотизм» превратили в ругательные выражения («Ответ на ответ», «Загадки»). Оптимистическая поэзия Илья Чавчавадзе воспитывала поколение, которым «руководила жажда постичь правду жизни» и после которого оставался «светлый след просвещения». Программой борьбы за социальную и национальную свободу являлось для них написанное поэтом воззвание: «Что пользы плакать над давно забытым, жестокой дланью времени убитым. Что проку над былой грустить бедою?! Пора идти нам за иной звездою. Пора глядеть нам в будущие годы, ковать судьбу грузинского народа»[12].

Гуманистическо-просветительские, революционно-демократические идеи является основой и эпических произведений Ильи Чавчавадзе. В поэме «Видение» (1859) осуждено крепостническое рабство и воспет «свободный труд», на котором должен быть основан новый мир: «Труд — свободный — вот в чем задача нашего всеобщей свободы века, вот к чему стремится горячо пламенная воля человека. Одряхлевший мир не устоит перед ураганом обновления, мир насилия будет разбит, в этой битве за свободу будут, наконец скинуты цепи рабского труда...». В драматической поэме «Мать грузина» (1860) изображена картина грядущего освобождения народов. Основной идеей поэмы «Несколько картин, или Случай из жизни разбойника» (1860) является протест против антигуманистической природы крепостничества, неизбежность освобождения крестьянства путем низвержения, либо отмены этого строя. В поэме «Димитрий Самопожертвователь» (1878) дан возвышенный образ патриота, пожертвовавшего собой во имя спасения родины. Венцом поэтического творчества Ильи Чавчавадзе является поэма «Отшельник» (1883), в которой отвергается христианский аскетизм и утверждается всемогущество жизни.

Неизбежность создания демократического общества путем уничтожения социального и национального угнетения народов еще более отчетливо показана в прозе Ильи Чавчавадзе. В «Записках путника» (1861) устами крестьянина-горца высказано основное и всенародное чаяние: «да будем мы принадлежать самим себе» (т. е. высказано требование свободного и самостоятельного развития); в повести «Человек ли он?!» в лице Луарсаба Таткаридзе автор проклинает чисто животное существование провинциального грузинского дворянства, у которого не осталось никаких иных интересов и занятий, кроме как «чревоугодия». В «Рассказе нищего» (1859—1873) жестокостям крепостного строя писатель противопоставляет идею несокрушимого могущества гуманизма и просвещения, дает картины, изображающие протест и борьбу крестьян против несправедливости, обнажает действительное лицо крепостников, дает идеальные образы культуртрегера священника и крестьянина-труженика. В антигуманной социальной среде деформируется природа человека, человек так же охотится на человека, как на зверя, «между господами и крепостными невозможно перекинуть мост»; крепостное право является причиной нескончаемых кровопролитий, причиной забвения людьми чувства человечности, говорил Илья Чавчавадзе. В повести «На виселице» (1877) изображена зияющая пропасть между личностью и обществом, возникающая при всяком несправедливом строе, раздираемом антагонистическими противоречиями. Основной темой прозаического шедевра Ильи Чавчавадзе — повести «Отарова вдова» (1887), является проблема преодоления непримиримых противоречий в отношениях между высшими и низшими сословиями. Причем панацеей от всех зол рассматривается всеобщий труд и просвещение. В этой повести нагляднее, чем в любом из его произведений, проявились особенности грузинского критического и гуманистического, просветительского реализма[13].

Духом истинного гуманизма проникнуто литературное наследие великого грузинского поэта Акакия Ростомовича Церетели, его лирическая и эпическая поэзия, драматургия и проза. Поэта волнуют те же проблемы, что и его друга — великого Илью Чавчавадзе. Главными темами для лирики Акакия Церетели были тема еще крепостнической, но уже ставшей на путь возрождения, горячо любимой, прекрасной, «бирюзовой и изумрудной» родины («Свирель», «Рассвет», «Сулико», «Светлячок»), тема измученного крепостным гнетом крестьянства («Трудовая песня», «Исповедь крестьянина», «Имеретинская колыбельная»), начинавшего борьбу против социального и национального рабства («Желание», «Кинжал», «Седина», «Долой», «К молодежи»), тема боли за страждущий народ («Мухамбази», «О моя лира», «Восхождение»). Народ-труженик был главной заботой поэта, считавшего своим назначением «служение правде в делах облегчения жизни угнетенных людей» и уничтожения их угнетателей («Чонгури», «Поэт»). По мнению Акакия Церетели, социальное и национальное раскрепощение того или иного народа является частью освобождения всего человечества. Острой сатирой обрушивался он на своих противников, не разделявших идей гуманизма, демократизма, патриотизма и интернационализма. И все-таки творчество А. Церетели, естественно, является, прежде всего, критическо-реалистическим изображением прошлой, современной и будущей — какой она мыслилась поэту — жизни грузинского народа. Героическую историю борцов за свободу родины нарисовал Акакий Церетели в своих исторических поэмах: «Баграт Великий» (1875) «Торнике Эристави» (1884) «Малый Кахи» (1890), «Натэла» (1897) и в повести «Баши-Ачук» (1896). Гимном уважения к здоровым народным обычаям, воспитания в людях высоких патриотических и интернациональных чувств, любви и дружбы, гостеприимства и доброжелательности является поэма «Воспитатель» (1884). Художественно-документальной картиной жизни Грузии второй половины XIX века является повесть А. Церетели «Пережитое» (1894—1908).

В своих произведениях А. Церетели изображает родину и родной народ то в лице прекрасной возлюбленной Сулико, либо приветливо маячащего светлячка, то в лице разбитого духовно и физически и плененного злыми силами человека прикованного Амирана-Прометея, стараясь всеми силами вдохновлять каждого человека на подвиг во имя родины, внушив ему непреодолимую любовь к ней, не останавливаясь иногда даже перед идеализацией героического прошлого народа. В истории народа он замечает преимущественно героев, глубоко уверенных в том, что тот, «кто не жертвует собой за свою родину, тот не патриот», а тот, кто вообще не заботится, прежде всего, о своем народе, не может бороться и за «всеобщее счастье всех народов, основанное на взаимной дружбе». Именно благодаря своему горячему патриотизму и интернационализму, демократизму и гуманизму, а также народности изобразительных средств, прежде всего языка, стал Акакий Церетели популярнейшим, подлинно народным поэтом своего времени, сыгравшим вместе с Ильей Чавчавадзе и Якобом Гогебашвили великую роль в развитии и окончательном утверждении нового грузинского языка и литературы, гуманистическо-просветительского критического реализма[14].

Наряду с гуманистическим течением в грузинской реалистической литературе и теории критического реализма второй половины XIX века существовало также течение, именуемое его теоретиками неприкрашенным реализмом. Главными его представителями были в публицистике Н. Я. Николадзе, в беллетристике — Г. Е. Церетели, в драматургии — А. Цагарели.

Одним из первых беллетристических произведений Георгия Ефимовича Церетели, сыгравшим роль первого манифеста радикально-демократического течения грузинских революционных просветителей-шестидесятников, были его «Записки проезжего» (1866). Художественные образы и публистические рассуждения автора этого произведения рисуют обстановку в Грузии накануне отмены крепостного трава. В произведении наглядно видны общественные силы того времени, представители всех сословий, их отношение к крепостничеству, необходимость рождения нового общества. В «Записках проезжего» в самом деле, настолько неприкрашенно была показана современная действительность, что в обширной галерее героев этого произведения читатель узнавал реальных людей, своих личных знакомых. Такая манера всестороннего описания общественной жизни путем срисовывания живых типов в большей или меньшей степени характерна для всего художественного творчества Георгия Церетели, и именно это снискало ему имя летописца грузинской действительности второй половины XIX века. Живая картина крепостнической Грузии нарисована и в другом беллетристическом произведении Георгия Церетели «Цветок нашей жизни», в котором главным действующим лицом выведен слегка измененный двойник самого автора. И тут с публицистической прямотой осуждена крепостническая жизнь, ее система воспитания, калечившая молодое поколение. В 80-х гг. были опубликованы лучшие повести Георгия Церетели — «Серый волк» и «Тетушка Асмат», в которых показано «разрушение грузинского дворянского гнезда», процесс его обнищания и духовного перерождения. Однако нигде Георгий Церетели не изобразил Грузию XIX века так наглядно, всесторонне и объективно, как в обширных социальных романах - «Первый шаг» (1890) и «Гулкан» (1895). В этих романах, так же как и во всем своем художественном творчестве, писатель выступает беспристрастным летописцем Грузии переходной от феодализма к капитализму эпохи, смелым обличителем крепостнической и капиталистической эксплуатации, пламенным мечтателем о лучшем будущем народа[15].

Если Георгий Церетели продолжил реалистические традиции Георгия Эристави и Лаврентия Ардазиани в беллетристике, то в области драматургии продолжателем их дела выступил Авксентий Антонович Цагарели (1857-1902). В его комедиях неприкрашенно изображен быт тбилисских горожан, выведены привлекательные типы правдивых, веселых, беззаботных, бескорыстных карачохели («Иные нынче времена», «Ханума» «Возвратившийся из Сибири»)[16].

Крестьянский быт, обычаи и миропонимание изображаются в произведениях писателей-народников. Народнический реализм в грузинской литературе возглавил Антон Пурцеладзе («Приключения троих», «Горе тем, кто прав», «Маци Хвития»). По принципам народнического реализма создавали свои произведения поэт Иосиф Давиташвили (1852—1887), писатели Экатерине Габашвили («Лурджа Магданы»), Захарий Гулисашвили (1857—1913), Анастасия Эристави-Хоштария («На скользком пути»). Но более типичными представителями грузинского народнического реализма являлись Нико Ломоури (1852—1915) и Софром Мгалоблишвили (1851—1925).

Свою литературную деятельность Нико Ломоури начал в качестве поэта (стихотворение «Мороз и маленький ученик»), но имя художника-реалиста снискали ему маленькие повести («Гиго Грубелашвили», «Судьба обездоленных», «Со всех сторон», «Русалка», «Каджана»), в которых изображена пореформенная жизнь крестьян, их нищета и невежество, первые мгновения возникновения в их среде революционного сознания[17].

Софром Мгалоблишвили менее заботится о форме своих рассказов, в которых больше места отводится иллюстрации народнических идей, нежели образному изображению жизни. Автор идеализирует крестьянство, показывает социальную дифференциацию современной ему деревни, пробуждение революционного сознания отдельных крестьян, несколько сгущая краски и поэтому в темных тонах, с натуралистическим беспристрастием описывает деревенскую жизнь («Из прошлого», «Матушка Майя», «Пастух Цецо», «Упрямец Закара»)[18].

Натуралистический подход к действительности обнаруживают и некоторые другие прозаики и поэты, начавшие свой творческий путь в 90-х гг. (Лалиони (А. Мамулашвили), Дуту Мегрели (Хоштария), Силован Хундадзе, Шио Мгвимели).

В 80-х—90-х гг. традиции критического реализма в грузинской литературе развили и обогатили своими шедеврами А. М. Казбеги, Важа-Пшавела (Л. Разикашвили), Д. С. Клдиашвили, а также Ш. Арагвиспирели (Дедабришвили), В. Барнов (Барнавели) и другие.

Истинным гуманизмом проникнут смех сквозь слезы, тонкий юмор Давида Клдиашвили (1862—1931), мастерски изобразившего трагикомическое положение «осенних дворян» («Соломон Морбеладзе», «Невзгоды Камушадзе», «Мачеха Саманишвили», «Тяготы Дариспана»)[19]. Гуманизм просачивается сквозь грустные картины, раскрывающиеся в психологических новеллах Шио Арагвиспирели (1867—1926): «Не моя вина, о господи!», «Это и есть наша жизнь?», «О, моя Швинда», «Хохочет да хохочет», гневно обличающих моральное разложение буржуазного общества[20]. На той же основе возникли историзм и культ любви в романах Василия Барнова (1856— 1934) — «Родство душ», «Сладкая свирель», «Невеста Теберы», «Поблекший нимб», «Заря Исани», в которых также дана острая критика с позиций трудового народа не только дворянства, но и купечества и других угнетателей[21].

Однако если реалистическое творчество этих писателей еще не избавилось полностью от эмпиризма различных оттенков, то глубоко национальные произведения Александра Казбеги и Важа-Пшавела в то же время содержат в себе общечеловеческие черты[22].

Александр Михайлович Казбеги (1848—1893) сам же так коротко характеризует ту социальную действительность, которая породила его простых, но великодушных героев: «Народное единство поколебалось и стало постепенно исчезать. Даже брат с братом не имел больше общего дела, да сосед с соседом; даже природа изменилась, будто бы лишившись своей обыкновенной силы и красоты». Во всех романах и повестях Александра Казбеги («Отцеубийца», «Цико», «Священник», «Циция», «Отверженная», «Элгуджа», «Элисо», «Хевисбери Гоча») даются художественные картины возникших на этой почве взаимоотношений двух противоположных миров — добра и зла, и титанической борьбы между ними. Благородные и добрые люди терпят поражение в столкновении с грубым и бессмысленным насилием, рушатся сложившиеся на протяжении веков моральные устои и вместо людей высоких духовных запросов начинают господствовать негодяи («Элгуджа»). В борьбе между общественным и личным гибнет и тот, кто выступает защитником моральной чистоты, и тот, кто забывает общественные обязанности, отрываясь от коллектива (тэми) в целях достижения личного счастья («Хевисбери Гоча»), злая сила угнетателей воздвигается непреодолимым препятствием перед влюбленными, пытавшимися перешагнуть через религиозно-национальный барьер («Элисо»), жертвами угнетателей-насильников становятся участники аграрного и национального движения («Отцеубийца», «Цико»), однако конечная победа добра над злом все-таки неотвратима. Порукой этому, по мнению писателя, являются «соединенные силы народа, его возвышенное духовное состояние», представленное в творчестве Александра Казбеги в качестве решающего фактора общественной жизни. Не только в грузинской, но и в мировой литературе немного произведений, проникнутых столь высоким моральным пафосом, как лучшие произведения Александра Казбеги[23].

Величайшей нравственной силой считал художественное слово и гениальный грузинский поэт Важа-Пшавела («Надежда поэта», «Одинокое слово»), в творчестве которого гуманизм поднимается на недосягаемую высоту, а вся необъятная вселенная представлена одухотворенным любовью существом, всякое неодушевленное — одушевленным, каждая травинка — достойной человеческого сочувствия («Рассказ олененка», «Фиалка» «Горный родник», «Кучи», «Горные вершины»). Основная тема его лирики — мужество, патриотизм, демократизм, любовь к женщине и природе. В его стихотворениях природа предстает в нескончаемой борьбе света и тьмы, добра и зла («Песня горца», «Весна», «Свадьба великанов»). Однако природные контрасты все же согласуются друг с другом, создавая удивительную гармонию мира. Вся природа является одновременно и госпожой над самою собой и своей же рабой, творцом добра и зла и всегда — олицетворением красоты («Ночь в горах»). Самоотверженность и героизм людей предстают перед читателем в маленьких поэмах и балладах Важа-Пшавела («Вестник», «Гиги», «Жалоба сабли», «Бакур», «Смерть героя», «Письмо пшавского солдата», «Орел»). Проблемам взаимоотношений коллектива и личности, международной солидарности различных наций, общественного назначения человека посвящены лучшие поэмы Важа-Пшавела («Алуда Кетелаури», «Гость и хозяин», «Бахтриони», «Змееед»), а также пьесы («Отверженный»), в которых изображены общечеловеческие характеры и выражены гуманистические взгляды на высокий идеал человека. Поэмы Важа-Пшавела, даже те, которые представляет собой художественное отражение определенной эпохи, являются произведениями глубоко впечатляющими («Рассказ старца»)[24]. Вместе с тем реалисты, не удовлетворяясь лишь абстрактными обобщениями и объективным описанием явлений, происходивших в недрах общества и природы, несколько тенденциозно рисуют действительность, идеализируя ее прошлое, чтобы подчеркнуть безрадостное настоящее, в чуть приукрашенных тонах набросать желанное будущее.

Своеобразным подытоживанием лучших традиций грузинской реалистической литературы XIX века является творчество Эгнатэ Фомича Ниношвили (Ингороква) (1859—1894). Наделенный с юношеских лет мятежным духом, слабым здоровьем и несгибаемым характером, Э. Ниношвили прошел тяжелый жизненный путь пролетарского интеллигента. После исключения из духовного училища за участие в выступлениях против деспотизма администрации, писатель долго мытарствовал в постоянных поисках куска хлеба: работал мелким арендатором, заведующим конторкой и телеграфистам, учителем, наборщиком в типографии и личным секретарем одного князя, наконец, грузчиком и чернорабочим. Путешествуя по многим провинциям Грузии, а некоторое время также и по Франции, вращаясь в различных слоях общества, Э. Ниношвили приобрел богатый жизненный опыт, сыгравший большую роль в формировании его мировоззрения и оказавший влияние на революционно-демократический дух его творчества. Э. Ниношвили стал одним из популярнейших писателей своего времени и одним из руководителей возникшей по его же инициативе в Грузии в середине 90-х гг. социал-демократической группы «Месаме даси» («Третьей группы»). На похоронах писателя, превратившихся в политическую демонстрацию революционной молодежи, впервые была публично провозглашена марксистская программа грузинских социал-демократов.

На литературном поприще Эгнатэ Фомич Ниношвили выступил еще в 1887 г. Одним из первых его произведений был роман «Гурийский бунт», воскресивший на основе исторических источников события одного из крупнейших восстаний в Грузии — в 1841 г. Среди других героев романа изображен и крестьянский вождь, по воле автора более похожий, однако, на грузинского просветителя и народника 60-х—70-х гг., чем на руководителя восставших в 40-х гг. XIX века грузинских крестьян. Сам Э. Ниношвили, один из руководителей новой (марксисткой) идейной группы, по причине ранней своей смерти не успел полностью освободиться от просветительских и народнических взглядов. Он выбирал эпиграфами для своих произведений отдельные высказывания Ильи Чавчавадзе, признавал необходимость развития капитализма почти в духе Георгия Церетели, и мечтал вслед за народниками о таком обществе, в котором весь продукт труда остался бы в руках трудящихся, а все представители нации имели бы равные возможно для физического, умственного и нравственного развития[25]. И герои его произведений похожи на героев реалистов-гуманистов, радикалов и народников, однако, если в их произведениях все еще идеализируется вся нация, в том числе и ее мелкобуржуазные представители, то в повестях Э. Ниношвили присутствует больше объективности, отвергнута излишняя романтизация («Гурийский бунт») и идеализация тружеников села, показано усиление классовой борьбы в результате дифференциации крестьянства и бесперспективности нарождавшегося класса грузинской буржуазии («Палиастомское озеро», «Симона»), окончательное разложение грузинского дворянства и бюрократической машины царизма в условиях недостаточности образования и культа наживы («Рыцарь нашего времени», «Кристинэ», «Писарь Мосэ»). Словом, из творчества Э. Ниношвили читатель приходит к заключению, что в бюрократическо-полицейском и дворянско-буржуазном обществе нуждались в лечении, обновлении и преобразовании не только высшие классы и привилегированные сословия, но все общество в целом. Писатель пытался пробудить в грузинском обществе 90-х гг. гуманные чувства к забитому и угнетенному трудовому народу и ненависть к его угнетателям[26].

Вместе с тем Э. Ниношвили и в большей степени его младший современник, поэт-революционер Иродион Исакович Эвдошвили (1873—1916), уже не удовлетворяются «пропагандой любви через ненависть», в литературе появляется прямой и недвусмысленный призыв к массовому, практическому, революционному действию («К друзьям», 1895).

Таким образом, закрывалась большая книга новой грузинской литературы критического реализма, и перелистывались первые страницы грузинской литературы новейшего реализма.

Журналы, газеты и книги. До XIX века грузинское печатное слово ограничивалось изданием отдельных книг. Выдвинутая было в 1799 г. Иоанэ Багратиони идея основания грузинской газеты не была осуществлена. Первая грузинская газета вышла в свет 8 марта 1819 г. Она называлась сначала «Сакартвелос газети» («Газета Грузии»), а потом — «Картули газети» («Грузинская газета») и выходила еженедельно до конца 1821 г. «Грузинская газета» готовилась на русском языке и переводилась на грузинский.

Преимущественно грузинским переводом русских «Тифлисских ведомостей» являлись и «Тфилисис уцкебани», выходившие в 1828—1832 гг. Редактировал их П. Сенковский. Издание грузинского варианта осуществлялось под руководством С.Додашвили. В 1832 г. им же был издан в виде приложения к «Тфилисис уцкебани» журнал «Салитературони нацилни Тфилисис уцкебатани» («Литературные части Тифлисских ведомостей») — первый грузинский периодический орган, поставивший своей целью всячески способствовать делу возрождения и развития новой грузинской культуры. После его закрытия до 1838 г. в Грузии не издавалось ни газет, ни журналов. Попытки издания «Кавказских областных ведомостей» и «Сакартвелос путкари» («Пчела Грузии») были безрезультатными. В 1338—1841 гг. Платон Иоселиани ежегодно издавал грузинский календарь. С 1838 г. выходила газета «Закавказский вестник», грузинский вариант которой до 1845 г. редактировал Пл. Иоселиани. С 1846 г. начала выходить еженедельная русская газета «Кавказ», которая представляла собой официальный орган царского правительства, хотя в ней сотрудничали и некоторые деятели, защищавшие в своих письмах прогрессивные идеи (Н. Бердзенишвили, М. Туманишвили, Д. Чубинашвили и др.). В 40-х гг. представители грузинской интеллигенции попытались основать литературно-политические журналы «Синатле» («Свет») в Тбилиси и «Аре» («Окрестность») в Петербурге, но безуспешно. В 50-х гг. единственным грузинским периодическим органом являлся основанный в январе 1852 г. и издаваемый до конца 1853 г. Георгием Эристави журнал «Цискари» («Заря»), сыгравший большую роль в развитии новой грузинской литературы и культуры. На его страницах широкий круг грузинских читателей впервые познакомился с лучшими произведениями как современных для того времени, так и ранних грузинских, русских и западноевропейских писателей.

В 1857 г. издание «Цискари» возобновил Иванэ Кереселидзе, который редактировал журнал до его окончательного закрытия в 1875 г. Обновленный журнал лучше служил делу подъема новой грузинской культуры, напечатав на своих страницах ряд значительных художественных и публицистических произведений. Однако журнал «Цискари», не имевший строго определенного идейного направления, уже значительно отставал от запросов времени, что было особенно явно в новых условиях 60-х гг. И в это время роль пропагандиста официальной политики правительства выполняла газета «Кавказ», хотя и она иной раз публиковала материалы либерального и даже демократического толка, особенно в таких ее приложениях, каким был, например, «Литературный листок» (1864). Точку зрения правительства и церкви выражали и журналы «Сасулиеро махаробели» («Духовный вестник», 1864—1868), который редактировал Г. Хеладзе, и «Сакартвелос саегзархосос сасулиэро моамбэ» («Духовный вестник Грузинского экзархата», 1881 —1916). Более популярным считался богословский журнал «Мцкемси» («Пастух», 1883—1910), редактором которого был Д. Гамбашидзе и который часто освещал вопросы истории Грузии и грузинской школы и именно этим снискал поддержку определенной части населения.

В предреформенное время выполнить роль литературного выразителя задач национально-освободительного движения Грузии пытался уже «Цискари», сотрудниками которого в то время были наряду с Георгием Эристави, И. Мамацашвили, А. Орбелиани, Гр. Орбелиани, А. Пурцеладзе, Д. Чонкадзе, А. Церетели и другие. Несмотря на консерватизм и либерализм, господствовавшие в журнале, «Цискари» сыграл большую роль в распространении отдельных грузинских, русских и западноевропейских просветительских идей. В нем впервые были напечатаны художественные произведения Д. Гурамишвили, И. Багратиони, А. Чавчавадзе, Н. Бараташвили, И. Чавчавадзе, А. Церетели и других выдающихся писателей и мыслителей. На его страницах началась реформа грузинского языка и письменности. «Цискари», по словам И. Чавчавадзе, явился колыбелью для тех молодых писателей, которые в дальнейшем, в 60-х гг. «наряду с писателями-предшественниками произвели такое сильное впечатление и влияние на течение наших мыслей»[27]. Сотрудничество и выступления просветителей нового, революционно-демократического поколения на страницах «Цискари» в 1861—1867 гг. заметно оживили и обновили старый журнал[28], хотя он не смог до конца идти в ногу с новой жизнью, оставаясь, в основном, либеральным органом.

В 1863 г. Илья Чавчавадзе издавал журнал «Сакартвелое моамбе» («Грузинский вестник», 12 номеров), сотрудниками которого, наряду с великим грузинским писателем и мыслителем, были С. Абашидзе, С. Бараташвили, И. Беридзе, Л. Джандиерашвили, Д. Кипиани, М. Кипиани, К. Лорткипанидзе, Э. Магалашвили, П. Накашидзе, И. Окромчедлишвили, Г. Сулханишвили, В. Тулашвили, Г. Церетели, М. Чикваидзе, Г. Чиковани. «Сакартвелос моамбе» был литературным органом гуманистическо-демократического течения национально-освободительного движения в Грузии, начавшим систематическое распространение просветительско-революционно-демократических и утопическо-социалистических идей у нас. Он издавался только в 1863 г., после чего прекратил существование за неимением соответствующего литературного материала и финансовых средств[29]. Однако журнал оказал сильное воздействие на развитие грузинской демократической прессы (в частности газеты «Дроэба»), литературы, и общественной мысли своего времени. Его прямым продолжателем явилась «Иверия», которая в 1877—1885 гг. выходила как ежемесячный журнал, а в 1886— 1906 гг. — как ежедневная газета. Первым редактором «Иверии» был Илья Чавчавадзе, которому в разное время оказывали непосредственную помощь Д. Микеладзе, Гр. Кипшидзе, А. Сараджишвили, Г. Ласхишвили, Ф. Гогичайшвили и другие, а сотрудничали в ней почти все видные деятели социально- и национально-освободительного движения, в том числе И. Гогебашвили, А. Церетели, Г. Церетели, Важа-Пшавела, Г. Маиашвили, С. Чрелашвили, А. Нанейшвили, В. Церетели и другие. «Иверия» была настоящей энциклопедией гуманистическо-демократической, радикально-демократической и утопическо-социалистической литературы и общественной мысли, в которой нашла свое широкое и глубокое отражение социально-экономическая, политическая и культурно-литературная жизнь Грузии второй половины XIX века, особенно с того времени, когда она стала ежедневной газетой.

По времени ближайшим наследником журнала «Сакартвелос моамбе» была газета «Дроэба» («Время») — орган радикально-демократического течения национально-освободительного движения Грузии, выходившая с 1866 по 1885 г. Первым ее редактором был Георгий Церетели, в 1869—1883 гг. ее редактировал Сергей Месхи, а после, до закрытия ее царским правительством, — Иван Мачабели. Вместе с ним в издании «Дроэба» принимали участие Н. Николадзе, К. Лорткипанидзе, П. Умикашвили, Д. Микеладзе и др. В ней сотрудничал И. Чавчавадзе. Активнейшим ее сотрудником являлся А. Церетели. В 1871—1873 гг. в виде приложения к «Дроэба» издавался журнал «Кребули», сыгравший, наряду с «Дроэба», большую роль в распространении радикально-демократических идей. По своему направлению к газете «Дроэба» близко стояла «Сасопло газети» («Сельская газета»), которую издавали для грузинских крестьян в 1868—1871 гг. Г. Церетели; а в 1872—1879 гг. — П. Умикашвили. Примером свободного и естественного изложения идей, защищаемых «Дроэба» и «Сельской газетой», является изданная Н. Николадзе, Д. Микеладзе и П. Измайловым в Париже на гектографе в 1873 г. грузинская социалистическая газета «Дроша» («Знамя»). Духом подлинного демократизма проникнуты тбилисские русские газеты — «Тифлисский вестник» (1871—1880) К. Бебутова — Н. Николадзе, «Обзор» (1878-—1880) Нико Николадзе, «Новое обозрение» (1884— 1897), со страниц которых демократы Грузии смело, выступали против социального и национального угнетения народа.

Из грузинских периодических органов, основанных в 1893—1894 гг., наследниками «Дроэба» стали демократические газеты «Квали» («Борозда», 1893—1904), «Цнобис пурцели» («Листок известий», 1896—1906) и журнал «Моамбэ» («Вестник», 1894), перешедшие в дальнейшем в руки социал-демократов и социал-федералистов. И это не случайно. «Дроэба» представляла собой настоящую трибуну демократической общественной мысли своего времени. В течение целого двадцатилетия ее руководители старались объединить всех демократов, патриотов и интернационалистов в единый отряд национально-освободительного движения. При этом, если в ежемесячном журнале «Сакартвелос моамбэ», как говорил его редактор, чувствовалась определенная недостаточность «интересов времени», то «Дроэба» дышала, прежде всего, современностью. Она явилась первой грузинской общественно-литературной газетой, на страницах которой нашли свое всестороннее отражение, назревшие потребности развития пореформенной общественной жизни Грузии. С 1877 г. в этом же направлении шла и «Иверия» Ильи Чавчавадзе, однако ее программа несколько отличалась от программы «Дроэба». В 1880 г. их редакторы С. Месхи и И. Чавчавадзе объединили свои органы, игнорируя это различие, однако через два года опять разделились.

Во многом походил на орган народнического направления ежемесячный научный и литературный журнал «Мнатоби» («Светоч»), который издавал Нико Авалишвили в 1869—1872 гг. В журнале сотрудничали А. Пурцеладзе, Н. Инашвили, С. Мгалоблишвили, Н. Ломоури, М. Кикодзе, Г. Иоселиани, Д. Бакрадзе, Г. Чаладидели, А. Церетели. Журнал пропагандировал патриотическо-демократические и утопическо-социалистические идеи. После прекращения издания «Мнатоби» один из его фактических редакторов Антон Пурцеладзе возглавил издававшуюся еще с 1862 г. Ив. Кереселидзе «газету сельского хозяйства и торговли» — «Гутнис дэда» («Пахарь»), начав на ее страницах пропаганду, помимо агрономических знаний, также демократических и утопическо-социалистических взглядов. В 1881—1883 гг. систематически распространяли идеи народнического социализма журнал «Имеди» («Надежда») — редактор М Гургенидзе, и газета «Шрома» («Труд») — редактор Д. Дадиани. В этих органах «крестьянского направления» сотрудничали главным образом народники или же близко стоящие к ним публицисты. — Р. Хомлели (Панцхава), Гр. Вольски, Д. Кезели, С. Чрелашвили, Н. Хизанишвили, А. Пурцеладзе Н Худадов, Э. Бослевели (Мчедлидзе) и другие.

В 80-х—90-х гг. начинают издаваться первые грузинские детские журналы «Нобати» («Подарок», 1883—1885) — редактор А. Гуладзе, и «Джеджили» («Нива», 1890—1923)—редактор А. Туманишвили-Церетели. Эти журналы, в которых сотрудничали все выдающиеся грузинские писатели, сыграли важную роль в воспитании молодежи в демократическом, патриотическом и интернациональном духе.

Помимо журналов и газет общего характера, в 80-х—90-х гг. умножились и отраслевые печатные органы, освещавшие отдельные вопросы экономики и культуры. В 1887 г. И. Кереселидзе сделал попытку восстановить старый «Цискари» в виде хозяйственной газеты. В 1888—1894 гг. в Тбилиси В. Сулханишвили, а в 1895—1898 гг. в Кутаиси И. Чкония издавали ежемесячный экономический журнал «Меурнэ» («Хозяйственник»). В 1883 г. Е. Лорткипанидзе в Кутаиси печатала литературный журнал «Грузинская библиотека».

В 1889—1891 гг. за ним последовал сборник «Цда» («0пыт»), а в 1897—1900 гг. — «Акакис твиури кребули» («Ежемесячный сборник Акакия Церетели»). В 1885 --1890 гг. издавалась литературно-художественная газета «Театри» («Театр»), редакторами которой в различное время были Васо Абашидзе, Валериан Гуния и Ал. Небиеридзе. В 1888—1898 гг. В. Гуния издавал также «Календарь Грузии», в котором печатались историко-географические и литературные материалы. В XIX веке в Тбилиси издавалось несколько армянских и азербайджанских газет.

Вся прогрессивная пресса Грузии второй половины XIX века, газеты и журналы, как национально-освободительного, так и народнического движения, являлись органами общедемократического, то есть по существу буржуазно-демократического направления. Основным их содержанием была революционно-демократическая критика царской колониальной политики, крепостничества и его остатков и утопическая защита экономических, политических и культурных интересов нации и ее трудового большинства на основе новых общественных отношений. Демократическая пресса того времени подготовила почву для газет и журналов последующего пролетарского периода освободительной борьбы[30].

Наряду с газетами и журналами стало издаваться много грузинских книг. Только в 1851 — 1867 гг. было издано намного больше грузинских книг, чем в предшествующем пятидесятилетии. Если ранее в течение нескольких лет выходила в свет в среднем одна книга, то в 60-х гг. ежегодно печатались 5 — 12 книг, а в последующие годы еще больше. В 1868 г. было напечатано грузинских книг 11 наименований, в 1878 г. — 45, в 1893 г. — 93, а в 1899 г. — 112. Только в последнем десятилетии XIX века было напечатано почти столько же грузинских книг, сколько на протяжении всех предшествующих 275 лет. Крайне расширился круг читателей грузинской книги. С жадностью приобщалась к знаниям молодежь из низших слоев общества. Книга становилась предметом всеобщей любви и заботы. Печатное слово чутко отражало пульс биения эпохи. Больше всего книг выходило в виде учебников. Большое внимание уделялось изданию классических памятников древней и новой грузинской литературы, переводов произведений русских и иностранных классиков, опубликованию трудов по вопросам гуманитарных и естественных наук. Продолжалась традиция издания грузинских книг за пределами Грузии, однако основные очаги издания грузинской книги были созданы в самой Грузии. Тбилиси опять становился главнейшим центром издания грузинской книги. Много книг печаталось в Кутаиси и почти во всех крупных провинциальных центрах[31].

Невиданный до тех пор размах развития издания грузинской прессы и книги являлся результатом оживления общественной жизни, пробуждения широких народных масс, усиления освободительного движения, самоотверженной деятельности его руководителей — выдающихся грузинских писателей-просветителей. Царизм всячески старался воспрепятствовать развитию этого значительного элемента грузинской культуры, запрещал деятелям освободительного движения издание демократических газет, журналов и книг, устанавливал строжайшую цензуру, закрывал демократические органы прессы, наказывал редакторов и публицистов революционно-демократического направления. Царское правительство не разрешило Н. Николадзе издание газет «Риони» и «Кандэли» («Лампада») на грузинском языке. Так же поступило оно с Акакием Церетели в 80-х гг. Цензура искажала смысл произведений писателей-демократов. Царское правительство закрыло газету «Дроэба» в 1885 г., приостановило издание газеты «Иверия» в 1895 г. На протяжении многих лет находились под полицейским надзором редактор «Иверии» И. Чавчавадзе, редактор «Обзора» Н. Николадзе и другие. Царизм с недоверием смотрел на всех журналистов-демократов, которые не соглашались с политикой угнетения и насилия. В таких тяжелых условиях создавалось и развивалось грузинское печатное слово второй половины XIX века, однако оно преодолевало всяческие препятствия на своем пути и готовило народ к решительной борьбе против социального и национального угнетения.

 


[1] Леонидзе Г.* Д. Гурамишвили. История грузинской литературы, т. II. Под ред. А. Барамидзе, Г. Имедашвили, Г. Микеладзе. Тбилиси, 1966, с. 570—571.

[2] Лашкарадзе Д.* Первые грузинские просветители. — Мацне. Серия языка и литературы, 1976, №2.

[3] История грузинской литературы, т. I. Под ред. Д. Гамезардашвили. Тбилиси, 1956, с. 66.

[4] Чавчавадзе А. Г.* Соч. Под ред. и со вст. статьей И. Гришашвили; см. так же: Гаприндашвили М.* Очерки истории грузинской общественной мысли, т. II. Тбилиси, 1976, с, 321.

[5] Орбелиани Г.* Полн. собр. соч. Под ред. и со вст. статьей А. Г. Гацерелия. Тбилиси, 1959; его же. Стихотворения. Тбилиси, 1947; Заздравный тост. Тбилиси. 1939, с. 122; см. также: Гаприндашвили М. Указ. соч., с. 322.

[6] Чавчавадзе И.* «Цискари» с 1857 по 1862 г. — Полн. Собр. соч., т. III, с. 457.

[7] Бараташвили Н.* Соч. Под ред. и с иссл. П. Ингороква. Тбилиси, 1968; его же. Стихотворения, поэмы, письма. Сост. М. Заверин и Л. Каландадзе. Тбилиси, 1968; см. также: Гаприндашвили М. Указ. соч., с. 322—323.

[8] Эристави Р.* Избранные произведения. Тбилиси, 1958; см. также: Барамидзе А., Радиани Ш., Жгенти В. История грузинской литературы. Краткий очерк. М., 1952.

[9] Ардазиани Л.* Соломон Исакич Меджгануашвили. Тбилиси, 1949; Хаханов А. Очерки по истории грузинской словесности. М., 1906.

[10] Чонкадзе Д.* Сурамская крепость. Под ред. М. Зандукели. Тбилиси, 1933; см. также: Гаприндашвили М.* Даниэл Чонкадзе и грузинское просветительство. — Цискари, 1960, №11.

[11] Чавчавадзе И.* Несколько слов по поводу перевода «Безумной» Козлова князем Р. Ш. Эристави. — Полн. собр. соч., т . III.

[12] Чавчавадзе И. Г.* Грузинской матери. — Соч., т . I. М., 1960, с. 40.

[13] Чавчавадзе И.* Полн. собр. соч., т. 10. Под ред. П. Ингороква. Тбилиси, 1951—1967; его же. Избр. стихи и поэмы. М., 1949; его же. Избр. произведения. М., 1950; Абашидзе К.* Этюды по истории грузинской литературы XIX века. 1962; Котетишвили В.* История грузинской литературы. Тбилиси, 1959; Барамидзе А., Радиани Ш.,. Жгенти В. История грузинской литературы. М., 1952; Джибладзе Г.* Илья Чавчавадзе. Тбилиси, 1966.

 

[14] Церетели А.* Полное собр. соч. В 15 томах. Под ред. Г. Абзианидзе и др. Тбилиси, 1950—1962.

[15] Церетели Г.* Соч., т. 1—2. Тбилиси, 1950—1951; см. также: Гаприндашвили М.* Мировоззрение Г. Церетели. Тбилиси, 1955,с. 252—270.

[16] Цагарели А.* Комедии. Под. ред. И. Гришашвили. Тбилиси, 1936.

[17] Ломоури Н.* Каджана. — Рассказы. Тбилиси, 1939.

[18] Барамидзе А., Радиани Ш., Жгенти В. История грузинской литературы. М., 1952.

[19] Клдиашвили Д. С.* Соч., т. I—II. Тбилиси, 1950.

[20] Арагвиспирели Ш.* Избранное. Тбилиси, 1950.

[21] Барнов В.* Избранное. Тбилиси, 1948.

[22] Кикодзе Г.* Из истории грузинской литературы XIX века. — Избр. соч., т. III. Тбилиси, 1965, с. 334, 398.

[23] Казбеги А. М.* Соч. в двух томах. Тбилиси, 1962; Кикодзе Г.* Из истории грузинской литературы XIX века. — Избр. соч., т. III. Тбилиси, 1965, с. 343.

[24] Важа-Пшавела.* Полн. собр. соч., т. 1—V. Под ред. Г. Леонидзе. Тбилиси, 1961; его же. Поэмы. М, 1947; его же. Избр. произ. Тбилиси, 1939; Кикодзе Т.* Из истории груз. литературы XIX века. Избр. соч., т. II, с. 361—364.

[25] Ниношвили Э.* Старый спор в новой форме. — Полн. собр. соч. Под ред. С. Хундадзе. Т. III. Тбилиси, 1935, с. 57; см. также: его же. Указ. соч., т. I—II.

[26] Кикодзе Г.* Из истории грузинской литературы XIX века. —Избр. произ., т. III. Тбилиси, 1965, с. 329.

[27] Чавчавадзе И. Г.* «Цискари» от 1857 года до 1862 года. — Полн, собр. соч., т. III, с. 221.

[28] Вахания В.* Мировоззрение Антона Пурцеладзе Тбилиси, 1958 с. 42—50.

[29] Каландадзе А.* «Сакартвелос моамбе». Тбилиси, 1963, с. 8— 11, 62—64, 316—317; Хаханов А. История грузинской словесности, 1906, с. 220; Меунаргия И.* Грузинские писатели, с, 28.

[30] Ленин В. И. Из прошлого рабочей печати в России. — Полн. собр. соч., т. 20, с. 229—230.

[31] Грузинская книга. Библиография, т. I, 1629 — 1920. Тбилиси, 1941, с. 16—21.



§ 5. ПРОСВЕЩЕНИЕ И НАУКА

 

Просвещение. Царские чиновники не знали и не хотели знать многовековой культуры и состояния просвещения в Грузии, обвиняя грузинский народ в бескультурье и объявляя себя цивилизаторами, якобы «впервые внесшими луч просвещения в Грузию».

В самом начале же XIX века царизм упразднил национальные учебные заведения. В 1802 г. в Тбилиси было открыто русское начальное учебное заведение, которое вскоре закрылось, так как учащиеся не смогли заниматься на непонятном языке. В 1804 г. открылось Тбилисское училище для благородных детей, которое в 1830 г. было преобразовано в гимназию. Это была первая официальная новая светская школа, из которой вышли не только гражданские и военные чиновники, но и выдающиеся деятели новой грузинской культуры — Гр. Орбелиани, Д. Кипиани, Н. Бараташвили и многие другие. В 1850 г. гимназия открылась и в г. Кутаиси, а к первой Тбилисской гимназии прибавилась и вторая коммерческая гимназия. Гораздо раньше в Тбилиси была основана школа-пансион для девочек, которая в 1840 г. была преобразована в женский институт. Пансионы существовали и при мужских гимназиях. В 50-х—60-х гг. тбилисские и кутаисские гимназии окончили выдающиеся общественные деятели — И. Чавчавадзе, А. Церетели, Н. Николадзе, Г. Церетели, С. Месхи, А. Казбеги и другие. В 1830 г. в семи уездах Грузии открылись начальные училища, имевшие также светский характер. Для подготовки служителей церкви царизм создавал духовные училища. В 1817 г. открылась в Тбилиси русская духовная семинария. С1818 г. начали открывать духовные уездные и приходские училища. В семинарии принималась молодежь из всех сословий. Семинария давала больше практических знаний, чем гимназия. Поэтому народ больше стремился к ней. В разное время Тбилисскую семинарию окончили С. Додашвили, Д. Бакрадзе, Д. Чонкадзе, Я. Гогебашвили, Н. Ломоури, Ал. Цагарели, В. Петриашвили и многие другие деятели грузинской культуры. В гимназиях и семинариях занятия проводились на русском языке, однако до 60-х гг. там преподавались и грузинский язык, и литература, на первых порах языком преподавания других предметов был грузинский.

Царская власть не заботилась о школах. До 30-х гг. на обеспечение названных школ правительство не затратило ни одной копейки. Они существовали на местные средства. А стремление народа к знаниям быстро возрастало. В городах и крупных населенных пунктах начали возникать частные школы и пансионы, в которых учились дети богатых родителей. К 40-м гг. очень мало было сельских школ для крестьянства, особенно в 3ападной Грузии. В 1860 г. в Грузии было 145 начальных и средних учебных заведений всех типов, в которых числилось 7850 учащихся, то есть в школах обучалось из каждой тысячи жителей только 9—10 человек.

Помимо того, что подавляющее большинство молодежи школьного возраста оставалось вне школы, часто не был удовлетворительным и процесс обучения и воспитания. Как в государственных, так и особенно в церковных и частных школах подчас отсутствовали учителя, имевшие хотя бы элементарную методическую подготовку, так как не существовало специальных заведений, в которых готовили бы педагогические кадры. Разумеется, были и хорошие преподаватели, однако дело просвещения, главным образом, было доверено чиновникам-канцеляристам, дьяконам, бывшим солдатам. В гимназиях и семинариях царили полицейский режим и бессмысленное зазубривание, розги и линейка. Школы не снабжались необходимыми учебниками, учебными пособиями и инвентарем. Вместо мела и доски часто применялся стародавний способ писания углем на бычьей кости.

Ввиду недостаточности и недоступности современных школ простой народ вынужден был по-прежнему утолять жажду знаний народными, отсталыми по сравнению с требованиями нового времени, средствами обучения и воспитания. В домашнем воспитании главная роль принадлежала старому мастеру, священнику или хозяйке дома. Наряду с грамотой они обучали детей и какому-нибудь ремеслу. Сохранился обычай спартанского физического воспитания. Девушкам даже в школах давали больше знаний, чем юношам. Было распространено и определение детей на воспитание. Первый школьный день ребенка считался праздником. Перед уходом в школу ребенка ставили в речку, давали в руки книгу и благословляли, чтобы он читал так же быстро, как течет в реке вода. В семьях существовали «устные школы», где изучали «Витязя в тигровой шкуре», «Давитиани» (произведение Давида Гурамишвили), сказки и стихи. Воспитатель подобной домашней школы был менее заинтересован в материальном доходе, гордясь прежде всего знаниями своего воспитанника. Физическое наказание не считалось уже средством воспитания[1].

Какими бы привлекательными ни являлись старые традиции грузинского народного воспитания, в условиях Грузии первой половины XIX века они все же явно отставали от «духа времени», даже по сравнению с государственной системой образования, основанной, как мы убедились выше, на низкой педагогической культуре. Народ, все более убеждаясь в преимуществах новых методов обучения и воспитания, устремил свой взор к школе. Однако царизм не поощрял стремления народа к просвещению. В то же время развитие общественной жизни и борьба теоретиков передовой демократической педагогической мысли вынуждали царское правительство провести хотя бы либеральную реформу системы просвещения в ответ на революционный подъем 60-х гг. Народ требовал народной школы, которая смогла бы дать молодежи полезные знания. Но это требование при царизме фактически было неосуществимо, несмотря на то, что формально, по положению 1864 г. право основания народной школы было дано всем местным органам и частным лицам. К тому же подобные школы могли быть самых различных типов, а учащимися — дети всех сословий.

В 1877 г. изменилось управление закавказскими учебными заведениями, входившими ранее в Казанский учебный округ, потом в Харьковский, а с 1853 г. до 1860 г. — имевшие самостоятельный учебный округ. В 1860 г. был упразднен самостоятельный Кавказский учебный округ, а руководство учебными заведениями края было передано губернаторам. В 1864 г. округ был восстановлен, а по положению 1867 г. в школах наряду с расширением программы по русскому языку было введено и изучение грузинского языка, хотя от него освобождались лица негрузинского происхождения. По положению 1873 г. грузинский язык был оставлен только в прогимназических классах средних школ, и то в качестве необязательного предмета. Необходимость обучения на грузинском языке в народных школах признавалась и в 1873 г., однако часто она не осуществлялась на практике. В 1881 г. царское правительство, осуществляя свой реакционный план в области народного просвещения, начало открыто изгонять преподавание родного языка и из начальных школ. Грузинские демократы, в частности выдающиеся педагоги Якоб Гогебашвили, Нико Цхведадзе, Илья Цинамдзгвришвили, Антимоз Джугели, Луарсаб Боцвадзе, Иван Ростомашвили самоотверженно боролись против плана самодержавия полностью русифицировать грузинскую начальную школу, однако эта борьба закончилась поражением прогрессивной грузинской интеллигенции. Начиная с конца 80-х и начала 90-х гг. грузинский язык почти окончательно был изгнан из начальных школ. Несмотря на русификаторскую политику, в Грузии во второй половине XIX века значительно улучшилось дело народного образования. Возросло число школ, были преобразованы старые и созданы новые школы, как общеобразовательные, так и профтехнические, как мужские, так и женские. Вторая тбилисская гимназия была преобразована в реальную гимназию, а первая — в классическую гимназию. Были основаны ремесленные училища, увеличилось число начальных школ, а также пансионов, музыкальных и художественных школ, были созданы дошкольные и внешкольные воспитательные заведения (детские сады и воскресные школы), педагогические училища, разработаны и введены новая теория и методика обучения и воспитания. К концу 1865 г. в Грузии существовала 251 школа всех типов, в которых обучалось, 11 868 учеников. К концу XIX века число учащихся стало намного больше. Значительно расширилась и школьная сеть, особенно с начала XX века.

Несмотря на то, что к тому времени две трети детей школьного возраста оставалось вне школы, по количеству грамотных людей Грузия занимала одно из первых мест в Российской империи. Борьба имеющего многовековые культурные традиции грузинского народа против царизма за народное образование принесла свои плоды. Внесению просвещения в широкие слои народа способствовали великие грузинские просветители и выдающиеся педагоги. В развитие сети народного просвещения в Грузии пореформенной поры огромный вклад внесло только что освободившееся из-под гнета крепостного права грузинское крестьянство, которое не останавливалось ни перед какими жертвами и материальными затратами, лишь бы дать своим детям хотя бы начальное образование. Значительная часть народа в своем стремлении к знаниям и свету вовсе не удовлетворялась и начальной школой. Трехлетняя начальная школа, притеснявшаяся царизмом, в которой часто учительствовали совершенно неподготовленные и неподходящие для дела народного образования люди, не давала молодежи необходимого ни общего, ни специального образования. Не лучше обстояло дело в гимназиях и уездных училищах, закончить которые удавалось лишь незначительному количеству учащихся.

Разочаровавшись в отсталых царских школах, забитый простой народ пытался получить знания путем самообразования. Создание внешкольных учебных заведений в Грузии началось еще с 30-х гг. XIX в.

В это время была основана, например, первая частная публичная библиотека в Тбилиси. Библиотеки существовали и при разных учреждениях, однако эти ведомственные библиотеки были доступны только высшим слоям населения. В начале 40-х гг. группа грузинской интеллигенции под руководством Димитрия Кипиани открыла библиотеку. Первая казенная публичная библиотека была основана в 1846 г., однако она никогда не обслуживала широких масс населения. С 70-х гг. народ добивался самообразования путем приобретения дешевой литературы, печатавшихся многими издателями популярных книг (П. Умикашвили, 3. Чичинадзе и др.). Такие издания подчас не отличались высоким уровнем, однако беднякам приходилось довольствоваться ими. В 70-х гг. большой популярностью пользовались основанные грузинской интеллигенцией так называемые «библиотеки» Иванова в Тбилиси и Антона Лорткипанидзе в Кутаиси, являвшиеся по существу неофициальными клубами просвещенной молодежи. Несмотря на преследование царскими чиновниками, к концу 90-х гг. в городах, крупных населенных пунктах и деревнях Грузии функционировала достаточно широкая сеть библиотек и изб-читален. Деятели грузинской культуры читали публичные лекции, которые вызывали большой интерес в народе. С публичными лекциями выступали Иван Тархнишвили, Георгий Церетели, Акакий Церетели и другие. В 60-х гг. были основаны, а в 90-х гг. широко распространились воскресные школы, которые руководствовались учебными планами приходских школ и поэтому отводили значительное место изучению грузинского языка. Царизм пытался использовать воскресные школы в шовинистических целях, однако безрезультатно. В воскресных школах, так же как и в ряде библиотек и учебных заведений, на протяжении второй половины XIX века воспитывался не один деятель, проникнутый революционно-демократическим, патриотическим и интернационалистическим духом.

Развитие общественной жизни и расширение среднего образования еще в первой половине XIX века сделали необходимым основание высшего учебного заведения в Грузии. Только таким путем могла и должна была быть восстановлена, преобразована в соответствии с духом времени и развита дальше многовековая грузинская традиция высшего образования. Предложения о создании высших учебных заведений в Тбилиси, Телави и Гори были выдвинуты еще в 1799 г. Царское правительство и в самой России не считало целесообразным для себя заботиться о развитии высшего образования для народа, а в Грузии, являвшейся колонией России до 30-х гг. XIX в. не существовало даже гимназий, выпускники которой имели бы право стать действительными студентами высшего учебного заведения. Царские чиновники считали невозможным открытие высшего учебного заведения в Грузии. После заговора 1832 г. пять выпускников Тбилисской гимназии ежегодно зачислялись в российские университеты. В 1839 г. кавказская администрация возбудила перед императором ходатайство об основании в Тбилиси высшего учебного заведения «наподобие университета». Это ходатайство в Петербурге сочли «преждевременным». В 1849 г. было принято постановление о ежегодном зачислении в высшие учебные заведения России 160 стипендиатов с Кавказа. С этого же времени в Московском и Петербургском университетах было введено для кавказских студентов изучение грузинского языка. С 1854 г. отделение восточных языков и литературы Петербургского университета стало самостоятельным факультетом, при котором была основана кафедра грузинского языка и литературы. В 1857 г. был составлен проект открытия Закавказского лицея, однако царское правительство посчитало «преждевременным» и его осуществление.

Грузинский народ и его демократическая интеллигенция на протяжении всего XIX столетия не прекращали борьбы за создание национального высшего учебного заведения. Во время приезда императора в Тбилиси в 1871 г. просветители-демократы решили внести в «адрес» на имя царя требование об открытии университета. Однако влиятельные местные консерваторы заменили его просьбой об открытии кадетского корпуса; возникшая по этому вопросу публичная дискуссия не прекращалась в Грузии вплоть до 90-х гг. В начале XX века грузинской общественностью даже было выстроено специальное здание для будущего университета, однако этой мечте не суждено было сбыться в дореволюционной Грузии. Несмотря на чинимые царизмом всяческие препятствия, некоторая часть грузинской молодежи в XIX веке все же получала высшее образование. Она овладевала достижениями русской и западноевропейской науки и культуры в высших учебных заведениях Петербурга, Москвы, Киева, Одессы, Казани, Дерпта и других городов. В университетах и специальных высших учебных заведениях России и Европы получили образование многие выдающиеся деятели грузинской культуры и национально-освободительного движения Грузии XIX века.

Наука. В начале XIX века представители второго поколения ранних грузинских просветителей — Давид Багратиони, Иоанэ Багратиони, Соломон Додашвили и другие углубили начатую предшественниками научную деятельность.

В результате неутомимого труда в течение пятнадцати лет Иоанэ Багратиони (1768—1830) создал грузинскую научную энциклопедию нового времени («Калмасоба, или Хождение по сбору») и многие лексикологические, историографические и другие работы. Давид Багратиони (1767—1819) посвятил несколько научных трудов истории своей родины («История Грузии», «Новая история» и др.) Наряду с историографией он работал в области естествознания. Его перу принадлежит учебник физики, в котором обобщены тогдашние достижения этой науки. Михаил Петрович Баратаев (Бараташвили) (1784—1856) стал основателем грузинской научной нумизматики, издав в Петербурге в 1844 г. на грузинском, русском и французском языках фундаментальный труд «Нумизматические факты Грузинского царства».

Соломон Иванович Додашвили (1805—1836) еще в годы студенчества написал и в 1827 г. издал на русском языке философский труд («Логика»), который долгие годы был единственным в России учебником для средних учебных заведений. В 1830 г. им была опубликована «Сокращенная грузинская грамматика». С. Додашвили исследовал также историю грузинской литературы. Петр Романович Багратиони (1818—1876) открыл новый вид минерала («багратионит»). Он же разработал и рациональный способ цианирования золота и изобрел новый гальванический элемент, внеся значительный вклад в развитие физики. Теймураз Багратиони (1782—1846) был избран почетным членом Российской Академии наук за научные труды в области истории Грузии («История Иверии») и руствелологии. Мари Броссе (1802—1880), действительный член Российской Академии наук, опубликовал много историко-филологических работ ((напр., «История Грузии») о прошлом грузинской культуры. Вместе с Б. Палавандишвили и Д. Чубинашвили он в 1841 г. вторично, после 1712 г., издал «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставели. Давид Чубинашвили (1814—1891) — профессор кафедры грузинского языка и литературы факультета восточных языков и литературы Петербургского университета, автор грузинско-русско-французского, грузинско-русского и русско-грузинского словарей, хрестоматии грузинской литературы и грамматики грузинского языка. В 50-х гг. он первым выдвинул идею реформы грузинской азбуки. Платон Иоселиани (1809—1875) в своих многочисленных историко-филологических трудах осветил богатое прошлое Грузии. В этом отношении заслуживают внимания также и исторические работы В. Багратиони и Сулхана Бараташвили. Герасим Кикодзе в 1858 г. опубликовал обширное научное исследование «Основания опытной психологии», в котором дается философско-психологическое обобщение достижений тогдашней естественной науки.

Димитрий Бакрадзе (1827—1890), член-корреспондент Российской Академии наук, опубликовал много исследований о культуре, политической истории и археологии Грузии («Кавказ в древних памятниках христианства», «Грузинская палеография», «Археологическое путешествие по Гурии и Аджарии», «История Грузии с древнейших времен до X века» и др.). Он первым издал труд Вахушти Багратиони «Описание царства Грузинского», открыл и опубликовал «Калмасоба» И. Багратиони. По инициативе Д. Бакрадзе был основан церковный музей для хранения грузинских исторических памятников и рукописей. Он был одним из участников создания «Общества любителей археологии Кавказа», описавшего не один памятник материальной культуры древней Грузии. По предложению этого общества в 1881 г. в Тбилиси был проведен пятый съезд археологов России, способствовавший началу фундаментального изучения истории и археологии Грузии.

Якоб Гогебашвили (1840—1913) — автор учебников для начальной школы — «Грузинская азбука» и «Книга для пения учащихся» (1865), «Окно в природу» (1887), основанных на подлинно научных принципах педагогики.

Мосэ Джанашвили (1855—1934) издал с обширными научными комментариями многие памятники грузинской литературы. В 1834 г. он опубликовал учебник «История Грузии». В 1892 г. была опубликована первая часть труда Тэдо Жордания (1854—1916) «Хроники», а также исследование о Давиде Гурамишвили, учебник грузинской грамматики. В 1890-х гг. вышли в свет первые научные работы Нико Марра, Иванэ Джавахишвили, Эквтимэ Такайшвили, Тэдо Сахокия. Александр Цагарели (1844—1929), заслуженный профессор Петербургского университета, заменивший Д. Чубинашвили на кафедре грузинского языка, вел многостороннюю работу по изучению грузинского языка, литературы и истории Грузии. Ему принадлежит обширное лингвистическое исследование «Мегрельские этюды» (1880) и литературно-исторический труд «Наша несчастная литература в нынешнем веке» (1870). Им издано трехтомное «Описание памятников грузинской литературы», а также документы, отражающие русско-грузинские отношения в XVIII веке. Александр Хаханашвили (1862—1911), профессор Московского университета и Лазаревского института, много трудов посвятил изучению вопросов истории Грузии. В 1895г. была опубликована первая книга его четырехтомного исследования «История грузинской словесности». Захарий Чичинадзе исследовал не одну проблему древней и новой грузинской культуры.

Иван Тархнишвили (1846—1908), профессор Петербургской военно-медицинской академии с 1887 г., академик, после смерти своего учителя И. Сеченова руководивший кафедрой физиологии, еще в 1871 г. прославил свое имя прочитанными в Тбилиси лекциями «О роли нервной системы в движении животных». В дальнейшем опубликовал множество работ, основанных на экспериментальных исследованиях физиологических процессов. В трудах Василия Петриашвили (1845—1908), профессора, позднее (1907—1908) ректора Новороссийского (Одесского) университета, главное место занимали исследования в области агрохимии. Его труды способствовали развитию сельского хозяйства на научной основе, внедрению научной технологии в народное хозяйство, в частности, в такие его отрасли, как виноградарство и виноделие.

Петрэ Меликишвили (1850—1927), профессор кафедры химии в Одесском университете, в дальнейшем первый ректор Тбилисского университета, за выдающиеся достижения в развитии химической науки в 1899 г., совместно со своим учеником Л. Писаржевским, был награжден большой премией имени М. В. Ломоносова.

Развитию общественных, а частично и естественных наук способствовали произведения грузинских просветителей-демократов по вопросам грузинского языка, литературы, философии, истории, педагогики. Ввиду колониальной политики царизма, вызвавшей отсутствие в Грузии национальных научных учреждений, большинству грузинских ученых приходилось работать вне Грузии, Несмотря на это, не только исследователи, работавшие в России и на Украине и изучавшие прошлое и настоящее своей родины, но и грузинские представители русского естествознания всегда были связаны с родной культурой, для обновления и развития которой они работали совместно с проживавшими в Грузии учеными. Главным результатом такой объединенной работы явилось то, что в XIX веке, с одной стороны, формировалась многоотраслевая научная картвелология (грузиноведение), а с другой стороны, многие грузинские ученые проявили себя на широкой арене российской и через нее западноевропейской науки. На этой основе создается еще с 90-х гг. XIX века, и особенно в первых десятилетиях XX столетия, ряд значительных отраслей грузинской науки.

Прошлое грузинского народа привлекло к себе в XIX веке также внимание русских и иностранных исследователей. В 1802 г. был опубликован труд Е. Болховитинова «Историческое изображение Грузии в политическом, церковном и учебном ее состоянии». Многие исторические материалы собраны в трудах ряда русских историков последующего периода (А. Берже, П. Бутков, В. Иваненко, Е. Марков, В. Потто и др.). Особенно большое значение имеют «Акты, собранные Кавказскою археографическою комиссиею», изданные в нескольких томах. Значительна и работа А. Гакстгаузена «3акавказский край». Помимо М. Броссе, вопросы истории Грузии исследовал П. Услар.

Несмотря на обновление и развитие, грузинская научная мысль до 90-х гг. XIX века все еще оставалась в плену просветительских идей. Известные попытки материалистического подхода к общественным явлениям не преодолели позитивистской методологии, господствовавшей в ту пору в общественной науке, которая ограничивалась главным образом собиранием фактов. Однако и это явление оказалось весьма важным и необходимым для возрождения и обновления многовекового грузинского научного мышления и подготовки перехода к новому, более высокому этапу его развития.

 


[1] Тавзишвили Г. История народного образования и педагогической мысли в Грузии, т. II. Тбилиси, 1948, с. 146, 211—213.



§ 6. ИСКУССТВО

 

Зодчество. С первой половины XIX века развитие зодчества в Грузии связывается, главным образом, со строительством городов, в частности Тбилиси. Зодчество народного жилого дома в то время все еще основывалось на традиционных национальных формах. В городах также были распространены двухэтажные дома малого размера с балконами и плоской кровлей. Среди тбилисских жилых домов разных типов преобладали дома типа дарбази (зал). От жилых домов простых горожан, расположенных преимущественно на склонах гор, дома представителей зажиточных слоев отличались тем, что последние представляли собой высококачественные и большие строения.

В начале XIX века в Тбилиси было построено несколько казенных домов в стиле позднего русского классицизма (дворец наместника в его первичном виде). С 50-х гг. XIX века в зодчестве ослабевают местные традиции и в городской архитектуре жилого дома главное место занимает многоэтажный, так называемый доходный дом, состоящий из нескольких квартир, которые отдавались в наем. Развертывается строительство и торгово-промышленных и культурно-бытовых объектов. С 60-х — 70-х гг. строительство в городах Грузии, особенно в Тбилиси, производилось на основе иностранной архитектуры, эклектически связывающей друг с другом отдельные (ренессансные, мавританские, классицистические, барокко) элементы различных стилей, эпох и стран. Таковы были, например, конкурсные проекты нового дворца наместника, представленные в 1864 г. Они не считались ни с традициями, ни с нуждами нового Тбилиси. Эти проекты не были осуществлены, так как вместо строительства нового дворца было реконструировано старое здание, превратив его из образца позднего русского классицизма в строение ренессансно-мавританского стиля (архитектор О. Сименсон). Специфически тбилисским фасадам зданий противостояли ренессансные фасады гостиницы «Ориант» и католической церкви (архитектор И. Зальцман). Здания русских православных церквей строились в русско-византийском стиле, а здания грузинских церквей — в традиционных формах, как в городах, так и в деревнях (церкви Троицы и Мтацминды в Тбилиси, а также церковь (в Абастумани). С 80-х гг. в городском строительстве полностью воцарился стилистический хаос: зодчество, прошедшее ступень ренессансной стилизации после классицизма, теперь применяло декоративные формы барокко. В фасадах зданий казенного театра и городского правления, а также ряда жилых домов эклектически повторяются формы мавританского зодчества. Здания станции шелководства и духовной семинарии построены в стиле русского зодчества. В ренессансном стиле с элементами барокко с высоким профессиональным мастерством построены дидубийская церковь, картинная галерея, театр артистического общества (ныне театр имени Руставели), консерватория, гостиница «Тбилиси», а также дворцы вел. кн. в Боржоми, кутаисская гимназия и здание кутаисского областного суда. Среди зданий такого стиля самым большим и значительным является здание грузинской гимназии (ныне Тбилисского университета), построенное по проекту первого европейски образованного грузинского архитектора Симона Клдиашвили (1865—1920). Оно до сих пор считается лучшим учебным зданием в Тбилиси.

Несмотря на господство эклектизма в зодчестве, отсутствие генеральных планов, исчезновение традиционного облика, грузинские города на протяжении всего XIX века сохраняли свои специфические особенности, обусловленные все еще существующими старыми кварталами, остатками монументальных памятников, резко выраженным рельефом, учитывавшимся при строительстве даже новых жилых домов, значительно отличающихся от традиционных наличием балконов, иной раз, и расположением квартир[1].

Грузинский театр. Грузинский театр был восстановлен только в начале 50-х гг. XIX века. К тому времени в Тбилиси функционировали театры русской драмы и итальянской оперы, которые для широких масс народа были, не только недоступны, но и непонятны.

Идея создания нового грузинского театра зародилась в салоне Мананы Орбелиани. Театр, по предложению царского наместника М. Воронцова, возглавил грузинский драматург Георгий Эристави. Им же была создана и постоянная артистическая труппа. Театр свой первый спектакль поставил 2 (14) января 1850 г. в здании Тбилисской гимназии. Была показана комедия Георгия Эристави «Раздел». Спектакль прошел с большим успехом. В театре работали талантливые артисты и драматурги — Г. Эристави, 3. Антонов Г. Джапаридзе, Г. Дванадзе, И. Кереселидзе и др. Г. Эристави руководил театром до 1854 г., успешно завершив все театральные сезоны. Была заложена прочная основа нового грузинского профессионального, реалистического театра, целью которого являлось пробуждение общественных сил, содействие обновлению жизни народа. Царские чиновники вскоре догадались, что грузинский театр из места развлечений для аристократии превращался в очаг воспитания народа в демократическом духе и пробуждения национального самосознания. Краевая администрация отказала театру в материальной помощи, вынудив его руководителя оставить Тбилиси. С 1854 г. театром руководили сначала 3. Антонов, а потом И. Кереселидзе. В 1856 г. театр прекратил свое существование.

Неофициально представления, устраивались и в дальнейшем, но до 1879 г. постоянного грузинского профессионального театра не было. С этого года начался новый этап в развитии грузинского театрального искусства. Группа деятелей культуры, возглавляемая Ильей Чавчавадзе и Акакием Церетели, вновь восстановила профессиональный театр. Через год драматический профессиональный театр был основан в Кутаиси, а к началу XX века — в Батуми. В грузинском театре работали талантливые мастера сцены, выдающиеся актеры и режиссеры — Васо Абашидзе (1854—1926), Ладо Месхишвили (1857— 1920), Нато Габуния (1859—1910), Мако Сапарова-Абашидзе (1860—1940), Котэ Кипиани (1849—1921), Котэ Месхи (1859— 1914), Валериан Гуния (1862—1938) и др. Успешно ставились классические пьесы грузинских, русских, армянских и западноевропейских драматургов. В годы реакции 80-х—90-х гг. и в период первой русской революции сцена грузинского театра превратилась в трибуну освободительного движения. Особенной популярностью пользовались пьесы Давида Эристави «Родина» и Александра Сумбаташвили-Южина «Измена».

Грузинский профессиональный театр черпал свои силы в самодеятельных драматических кружках, которым со своей стороны профессиональный театр оказывал всяческую помощь. Сильная струя самодеятельного театрального искусства в 90-х гг. берет свое начало в виде народного театра, существовавшего параллельно с профессиональным театром. Товарищество ремесленников-любителей сцены во главе с Васо Тевдорашвили начало устраивать постоянные представления в чайной, расположенной на Авчальской площади. 29 сентября 1893 г. народный театр под руководством Иосифа Имедашвили поставил первое открытое народное представление — пьесу Авксентия Цагарели «Иные нынче времена». В последующие годы ставились пьесы как оригинальные («Арсена» — А. Казбеги и др.), так и переводные («Пепо» — Г. Сундукяна, «Ревизор» — Н. В. Гоголя, «Разбойники» — Фр. Шиллера, «Уриэль Акоста» — К. Гуцкова) и др. В Тбилиси существовали не только грузинский, но и русский, и армянский народные театры. Такие театры были созданы также в Кутаиси, Батуми (так называемый «железный театр»), Телави, Хашури, Чиатура, Хони и др. В спектаклях грузинских народных театров подчас участвовали и прославленные мастера профессионального театра. В разное время ими руководили Д. Клдиашвили, В. Шаликашвили, Н. Гоциридзе, А. Имедашвили и другие выдающиеся мастера грузинского сценического искусства. Народные театры являлись очагами распространения освободительных идей.

Изобразительное искусство. Из отраслей нового грузинского изобразительного искусства XIX века, прежде всего, начали развиваться живопись и графика, а затем и скульптура. Наряду с народными традициями ювелирного дела, вышивки, миниатюры, резьбы, фрески с первой же половины столетия развивается такой жанр профессиональной живописи, как портрет. В то время к этому жанру обращались многие иностранные художники, которые приезжали в Тбилиси и работали здесь более или менее длительное время. Приезжими мастерами было создано несколько скульптурных памятников, установленных в Тбилиси (Воронцова, Пушкина, Гоголя, Димитрия Кипиани). Высшее художественное образование грузинские мастера в XIX веке получали в российских и западноевропейских учебных заведениях.

Петербургскую академию художеств окончил, первый представитель новой грузинской профессиональной живописи, бывший крепостной Григол Майсурадзе (1817—1885). Он был преимущественно портретистом. Портретистами были и Романоз Гвелесиани (1859—1884), и Александр Беридзе (1858— 1917), расширившие в 80-х гг. рамки грузинской живописи, утвердив в ней реалистические принципы.

Романоз Гвелесиани в 1881 г. окончил Тбилисскую школу рисования, а в 1884-м — Петербургскую академию художеств. В его творчестве запечатлены старые кварталы Тбилиси, родной ему Кахети, крестьянство и новая интеллигенция. В выполненных им маслом портретах и этюдах малого размера («Старый крестьянин», «Кахетинец с кувшином», «Незнакомка», «Неизвестный художник») чувствуется непосредственность восприятия и неприукрашенный реализм.

Александр Беридзе учился в Петербурге и Неаполе, но за неимением средств существования учебу не сумел закончить. В 1880 г. он прислал из Италии серию рисунков, которая начиналась с портрета Джузеппе Гарибальди. После возвращения в Грузию художник занялся сельским хозяйством в родной Мцхета. С 1885 г. А. Беридзе сотрудничал в журналах «Театри» и «Джеджили» («Нива»). В 1886 г. расписал занавес для грузинского театра. В его творчестве главное место занимают портреты малого размера («Неизвестная женщина», «Хевсур с трубкой»).

В утверждении новой грузинской реалистической живописи особую роль сыграл Гиго Габашвили (1862—1936). Увлекавшийся с детства рисованием, Г. Габашвили с 1886 г. учился в Петербурге. В 1897 г. окончил Мюнхенскую академию художеств. Путешествовал по Италии, одно время жил в Средней Азии. После возвращения в Грузию объехал разные ее уголки, в частности Хевсурети. Ранние рисунки Гиго Габашвили созданы в 80-х г. XIX века. В 1890 г. участвовал в выставке тбилисских художников и любителей живописи, а в 1891 г. устроил свою персональную выставку, явившуюся вообще первой самостоятельной выставкой грузинского художника. Персональные выставки его работ устраивались несколько раз и в дальнейшем. Он создал свыше 2000 картин: портреты, портретнобытовые сцены, хевсурский, тбилисский, среднеазиатский циклы «типов», многофигурные картины, натюрморты, пейзажи («Три старика», «Пьяный хевсур», «Алавердоба», «Базар в Самарканде» и другие).

Среди грузинских художников, следовавших принципам неприкрашенного реализма в живописи 90-х гг., видное место занимает Александр Мревлишвили (1866—1933). Он получил образование в Московском училище живописи, а потом в Парижской частной академии Жюльена. Широкую известность получили его картины — «Сбор подати», «Низкий забор» и др.

В 90-х гг. начался творческий путь Мосэ Тоидзе (1871— 1951). После окончания Тбилисского ремесленно-художественного училища учился под руководством Димитриева-Кавказского и Репина. Сотрудничал в газете «Квали» («Борозда»). Писал портреты типичных представителей низших социальных слоев («Старый еврей», «Прачка») и картины народного быта («Мцхетоба»).

В новой грузинской живописи выдающееся место занимает Нико Пиросманишвили (1862—1918), бродячий художник-самоучка, который в поисках куска хлеба расписывал стены тбилисских «духанов» (кабачков), создал полотна, полные первозданной простоты и большой правдивости. Наряду с различными социальными типами он пишет сцены из деревенского и городского быта, исторические сюжеты и персонажи, натюрморты, животных. В его картинах изображена целая галерея горожан и сельских жителей («Дворник», «Лань у водопоя», «Олень», «Натюрморт», «Пиршество трех князей»).

Во второй половине XIX века развитие грузинской графики связано преимущественно с оформлением книг, газет и журналов. Большой вклад в это дело внес художник-самоучка Григол Татишвили (1848—1911). Его гравюрами были украшены «Родное слово» и «Окно в природу» Я. Гогебашвили. Он создал декоративно обработанные серии грузинских заглавных букв, альбом грузинских орнаментов для иллюстрации книг, оформил «Витязя в тигровой шкуре» (1888), а также титульные листы и обложки многих книг и заглавия органов прессы. За основу он брал преимущественно мотивы грузинского орнамента.

В художественном оформлении грузинской книги особое место занимают иллюстрации поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре», принадлежащие венгерскому художнику Михаю Зичи (1829—1906). Способность реалистического восприятия, живая фантазия и глубокое изучение быта грузинского народа позволили художнику правдиво передать через посредство созданных его кистью грузинских национальных образов содержание поэмы. Иллюстрации М. Зичи приобрели огромную популярность в грузинском народе.

Графические работы грузинских художников, в частности рано умершего Антона Гогиашвили (1878—1907), чаще всего печатались в журнале «Квали» и «Цнобис пурцели». А. Гогиашвили — первый грузинский художник, оформивший произведение гениального поэта Важа-Пшавела.

Если основы грузинской живописи и графики так или иначе можно найти в древней грузинской художественной и ремесленной традиции, то грузинская скульптура не имеет своих предшественников и, по существу, родилась к концу 90-х гг. XIX века. Ее основателем был Якоб Николадзе (1876—1951). После окончания Батумского ремесленного училища он овладел основами прикладных искусств и скульптуры в Москве и Одессе. В 1897 г. художественная общественность с одобрением приняла выставленную на пятой выставке художников Кавказа скульптуру Якоба Николадзе «Шота Руставели»[2].

Грузинская музыка. К началу XIX века древняя грузинская музыка существовала в виде церковных песнопений и народных песен, исполняемых народными певцами или песнопевцами. Грузинские «церковные песнопевцы издревле являлись также и отличными светскими певцами... На каждом балу присутствующие должны были сначала насладиться церковным песнопением, а потом светской песней[3]. Древнейшие грузинские нотные знаки были со временем преданы забвению. Засилье восточной музыки препятствовало возрождению новой грузинской профессиональной музыки. И в народе, и в верхах укоренялись зурна и дудуки, и это было особенно заметно в городах. После присоединения Грузии к. России начала распространяться русская и западноевропейская музыка, перекрывая дорогу дальнейшему распространению восточных напевов. Но теперь перед грузинской музыкой возникла иная проблема. Существовавшая в Тбилиси с 1851 г. итальянская опера могла способствовать возрождению грузинской музыки, однако не могла непосредственно развивать ее. Многовековая самобытная грузинская музыка нуждалась в своих национальных профессиональных музыкантах.

С 50-х—60-х гг. музыкальная жизнь в Грузии значительно оживилась. В Тбилиси, Батуми и других городах появились первые рояли. Несмотря на то, что не происходило совершенствование национальных инструментов, все же усилился интерес к грузинской церковной музыке. Появились профессиональные музыканты. В антрактах итальянских и русских оперных спектаклей иной раз исполнялись переложенные для фортепиано грузинские песенные и танцевальные мелодии. Обсуждались вопросы возрождения и развития грузинской музыки[4]. В 1860 г. в Тбилиси, а позднее и в Кутаиси основываются комитеты по восстановлению грузинских церковных песнопений путем их записи и издания. Дело записи и издания грузинских песен было поставлено на прочную основу М. Мачавариани, Бенашвили, Я. Гогебашвили, М. Ипполитовым-Ивановым, П. Карбелашвили, Ф. Коридзе и др. В 60-х--80-х гг. впервые были изданы сборники грузинской музыки, хотя в них народных песен было мало. В последующий период дело собирания и издания грузинских народных песен приняло научный характер благодаря М. Баланчивадзе. 3. Чхиквадзе, И. Каргаретели, Д. Аракишвили и 3. Палиашвили.

Для развития новой грузинской музыкальной культуры положительное значение имела деятельность однокурсника П. Чайковского по Петербургской консерватории Харлампия Саванели (1845—1890), Алоиза Мизандари и К. Алиханова. Из молодых тбилисских любителей музыки они составили и 24 апреля 1874 г. устроили первый концерт. Они же основали музыкальную школу, на основе которой впоследствии была создана грузинская консерватория. Вместе с X. Саванели в музыкальном училище работали пианист и композитор А. Мизандари (1838—1912), М. Ипполитов-Иванов, И. Питоев, К. Алиханов и Я. Корганов. В 1888—1902 гг. эту школу окончило девять человек.

Грузинский музыкальный хор был создан также Мелитоном Баланчивадзе. Хор дал два концерта в 1882 г. Дольше просуществовал основанный в 1897 г. хор народной песни Сандро Кавсадзе, который устраивал концерты по всей Грузии. Хор, организованный Дзуку Лолуа, исполнял, главным образом, мегрельские, сванские и абхазские народные песни.

В развитии новой грузинской музыки особую роль сыграл «Грузинский национальный хор», созданный в 1885 г. Ладо Агниашвили (1860—1904). Сначала хор состоял преимущественно из учащихся Тбилисской духовной семинарии, а также из привезенных Л. Агниашвили из родного села Шилда певцов-крестьян. В последующее время в этом хоре пели Захарий и Иван Палиашвили, И. Каргаретели, Вано Сараджишвили. Художественным руководителем хора Л. Агниашвили пригласил чешского музыканта Иосифа Ратиля. Целью его деятельности Агниашвили считал поднятие уровня грузинского хорового мастерства до профессионального и пропаганду грузинской народной музыки по всей стране и за ее пределами. 26 декабря 1886 г. в грузинском театре хор дал первый концерт, восторженно принятый публикой. Не оправдалось предсказание царских бюрократов и некоторых представителей дворянской верхушки о неизбежности провала публичного выступления хора грузинской песни. Хор объездил всю Грузию и Северный Кавказ, способствуя формированию грузинских хоров не только в Грузии, но и в городах России, где концерты народной музыки устраивались грузинскими студентами. С 90-х гг. в городах России часто давал концерты грузинской музыки М. Баланчивадзе, являвшийся в 1886—1888 гг. дирижером хора Л. Агниашвили. Так называемый репертуар И. Ратиля, содержавший, наряду с картли-кахетинскими, западногрузинскими и абхазскими песнями, песни других народов, а также некоторые переделанные на иностранный лад грузинские песни, имел свои недостатки, однако в целом он сыграл большую роль в деле пропаганды грузинской музыки[5].

К концу 80-х гг. XIX века создаются новые грузинские профессиональные музыкальные произведения, песни-романсы и хоровые пьесы. Ранее Д. Эристави сделал попытку создать грузинскую фортепианную музыку, однако авторами первых оригинальных грузинских произведений этого жанра надо считать А. Мизандари, опубликовавшего в 1883 г. в Петербурге романс «Мы расстались», и Мелитона Баланчивадзе (1862— 1937), создавшего в 1889 г. два романса — «Спи, сыночек», «Я тебя люблю».

Мелитону Баланчивадзе принадлежит и первая попытка создания грузинской оперы. В 1897 г. в. Петербурге были исполнены отрывки из его оперы «Коварная Тамар».

Несмотря на реакционную политику царского самодержавия и местной дворянско-буржуазной верхушки, новая грузинская музыка, так же как и вся новая грузинская культура, все более утверждалась в быту и сознании грузинского народа.

 


[1] Беридзе В.* Грузинское зодчество в 1865—1921 гг., с. 2—20. (Рукопись, хранится в Институте истории, археологии и этнографии им. И. А. Джавахишвили).

[2] Беридзе В. Указ. соч., с. 21—53.

[3] Шилакадзе В.* К изучению грузинской народной музыки. Тбилиси, 1949, с. 99.

[4] Мачабели Д.* Обычаи Грузии. — Цискари, 1984, №5.

[5] Аракишвили Д. Грузинская музыка. Тбилиси, 1925, с. 28—51.



§ 7. КУЛЬТУРНЫЕ ВЗАИМООТНОШЕНИЯ С ДРУГИМИ НАРОДАМИ

 

Новая грузинская культура являлась результатом, прежде всего, преобразования всей общественной жизни Грузии и возрождения ее многовековых передовых традиций.

Формирование и утверждение новой грузинской культуры происходило путем постепенного преодоления консерватизма. Однако борьба между старым и новым в Грузии XIX века развернулась с такой силой и быстротой, что к концу столетия новая грузинская культура победила во всех отраслях. Большое влияние на этот процесс оказала русская, западноевропейская, а также культура других народов, наиболее прогрессивные традиции которых были не только усвоены новой грузинской культурой, но и получили в ней дальнейшее развитие. Каждая культура являлась носительницей одновременно консерватизма и прогресса. Реакционной была культура плутократов всех мастей, выражавшая и защищавшая интересы крупных феодалов и буржуазии. Интересам прогресса служила демократическая культура, созданная народом, его просвещенными представителями. Взаимоотношения грузинской культуры с культурами других народов также были двоякими: на развитие новой грузинской культуры воздействовали и консервативные прогрессивные тенденции мировой цивилизации — первые препятствовали и задерживали, вторые — благоприятствовали и ускоряли ее развитие. В конечном счете, прогрессивное взяло верх над консервативным, результатом чего явился огромный культурный подъем, отмеченный в Грузии в XIX веке.

Грузино-кавказские культурные взаимоотношения. В XIX веке грузинский народ имел тесные культурные взаимоотношения с соседними народами Кавказа. Грузия сама представляла собой «маленький Кавказ», поскольку на ее территории проживали представители почти всех кавказских народов. Их быт и культура во многом были родственными. Они совместно боролись против социального и национального угнетения. В то время Тбилиси являлся не только административным, но и главным культурным центром Кавказа, где жили и работали армянские, азербайджанские, абхазские, осетинские, кабардинские и др. деятели культуры. Они хорошо знали грузинскую культуру, находились в тесном контакте с грузинскими деятелями, приобщаясь одновременно к русской культуре и науке. Культурная жизнь Абхазии в XIX веке* вступает в новую полосу своего развития, отмеченную неуклонным стремлением к просвещению. Значительная роль в этом отводится лучшим представителям абхазской интеллигенции, получившим образование в Петербурге.

Так, С. Т. Званба (1809—1855), свыше четырех лет проведя в петербургском училище, вернувшись на родину и по-новому восприняв быт и нравы земляков, вскоре приобретает известность благодаря своим очеркам по этнографии абхазов и убыхов, опубликованным в газете «Кавказ». Сборник этих работ, положивших начало серьезному этнографическому изучению быта абхазского народа и внесшие вклад в кавказоведение, был издан в Сухуми в 1955 г. под названием. «Этнографические этюды». В чине подполковника С. Т. Званба геройски погиб во время Крымской войны (Ингурское сражение 1855 г.).

Почти одновременно с С. Т. Званба свою деятельность начал и К. Г. Шервашидзе (1811—1883). Выпускник Пажеского корпуса, он еще в Петербурге сближается с революционно настроенной группой грузин-учащихся (Вахтангом Орбелиани, Александром Орбелиани и др.) и приобщается к декабристским идеям, воспитываясь на передовой русской и европейской культуре. В 1832 г. в Тифлисе К. Г. Шервашидзе арестовывают одновременно с поэтом Александром Чавчавадзе и высылают с Кавказа за причастность к грузинскому дворянскому заговору. Преследуется он и впоследствии.

В укреплении связей с Россией в области духовной культуры огромное значение имело и пребывание представителей русской интеллигенции в Абхазии. Это были, в частности, сосланные сюда декабристы (А. А. Бестужев-Марлинсний, С. И. Кривцов, В. С. Норов, А. А. Фок и др.), которые оставили в крае заметный след. Абхазия в известной мере становится темой русской художественной литературы. Так, поэт-моряк Е. П. Зайцевский своим проникновенным лирическим стихотворением «Абхазия», написанным в Сухуми в 1823 г., создал песню-гимн природе Абхазии. Девственная красота края оказала глубокое влияние на его поэтическое воображение. Писатель П. П. Каменский в 1837 г. напечатал повесть «Келешбей».

Абхазия находит свое отражение и в русском изобразительном искусстве. Под впечатлением абхазской природы И. К. Айвазовский написал ряд замечательных картин («Буря, у берегов Абхазии» и др.), а академик Н. Г. Чернецов и художник Г. Г. Гагарин создали ряд интересных картин и зарисовок (памятники архитектуры, виды населенных пунктов, типы жителей и т. д.).

Абхазию посещают также различные специалисты с целью ее изучения. В результате этого, начиная с 30-х гг., в русской печати все чаще появляются разнообразные сведения об Абхазии, в частности о культурной жизни ее народа.

Представители передовой грузинской общественности сознавали свой долг в содействии прогрессивному развитию братского абхазского народа. В разное время в Абхазии бывали и ею интересовались Нико Дадиани, Борис Чилашвили (Чиляев) и другие деятели грузинской культуры.

Укрепление экономических и культурных связей с Россией, происшедшее в первой половине XIX в., создало условия для дальнейшего развития культуры, просвещения и общественной мысли в Абхазии. Возникает, прежде всего, вопрос о научной разработке проблем абхазского языка и письменности. В 1862 г. выдающийся русский лингвист-кавказовед П. К. Услар издал грамматику абхазского языка, а также составил абхазский алфавит на основе русской графики. Эти работы Услара имели важное научное и практическое значение.

В 1862 г. особая комиссия под председательством видного русского ученого И. А. Бартоломея, на основе буквенных начертаний П. К. Услара, с небольшими изменениями, составила абхазский букварь вышедший в Тифлисе в 1865 г. По сообщению Бартоломея, букварь был подготовлен «при содействии природных абхазцев» — И. Гегиа, Г. Курцикидзе, С. Эшба, К. Шервашидзе и Гр. Шервашидзе. Букварь сыграл важную роль в истории развития просвещения и всей культурой жизни абхазского народа.

Для широкого развития культуры народа необходимо было создание сети школ. Царское правительство, разумеется, не желало заботиться об этом. Тем не менее, меры, принятые по этому вопросу, объективно способствовали общему прогрессу культуры. Фактически первая школа в Абхазии была открыта в 1851 г. в с. Окуми. В 1863 г. в Сухуми была основана начальная школа с интернатом, сыгравшая исключительную роль в подготовке абхазских национальных кадров. В 1866г. в Сухуми же открылись женское училище и мужская ремесленная школа, а в 1872 г. здесь создается женская прогимназия. 1865 г. в Абхазии обучалось 362 школьника.

Известный грузинский историк и общественный деятель Д. 3. Бакрадзе, который в 1864—1867 гг. проводил ревизию школ в Абхазии, подчеркивал стремление народа к ____________________

* Стр. 541—546 написаны Г. А. Дзидзария. (См. его: Абхазия в XIX веке. 1981, с. 25—34. — Рукопись, хранится в Институте истории, археологии и этнографии им. И. А. Джавахишвили АН ГССР).

просвещению и способности детей к учебе. Он особо отмечал успешное изучение абхазскими детьми русского языка, а также родного — «по новому абхазскому букварю». Начальник Сухумского военного отдела в отчете за 1875 г. писал, что на народных сходах нередко заявляют: «Дайте нам умереть такими, как мы есть, но сделайте (через школы. — Г. Д.), чтобы наши дети были другими людьми».

Эти школы явились источником просвещения, способствовали повышению грамотности среди населения, его приобщению к культуре русского народа, сближению русского, грузинского и абхазского народов. В этом процессе важное значение имела также продолжившаяся практика отправления абхазских детей на учебу в разные города Грузии и России. Получив специальность, они возвращались в родные места, многие из них несли знания в свой народ.

Это относится в первую очередь к абхазским учительским кадрам. Уже в начале 70-х гг. появляются первые их представители, получившие подготовку в Тифлисской Александровской учительской школе (с 1872 г. — институт). Это были Григорий Эмухвари, Григорий Шервашидзе, Виссарион Инал-ипа и Алексей Эмухвари — замечательные педагоги-просветители. А. Эмухвари, кроме того, является автором целого ряда газетных статей, посвященных вопросам этнографии, школьного строительства, экономического развития края и т. д.

Представители абхазской интеллигенции включаются в революционную борьбу и движение общественной мысли всей Грузии. Трагическую участь отважных грузинских народников разделили Александр Маргания, Елизавета и Мария Шервашидзе.

К 70-м—80-м гг. относится расцвет творчества первого писателя из абхазов Г. М. Шарвашидзе (Чачба) — одного из самых значительных представителей не только абхазской, но и грузинской интеллигенции XIX в. Он принадлежал к кругу той части интеллигенции Грузии, которую возглавлял И. Г. Чавчавадзе. Его мировоззрение формировалось, прежде всего, под влиянием грузинской литературы и общественной мысли. Г. М. Шарвашидзе, создавший свои произведения, в основном на грузинском языке, показал себя одинаково успешно во всех жанрах литературы. Об этом свидетельствуют его превосходные переводы с русского на грузинский язык, в частности стихотворение великого Пушкина «Цветок», драматургические пьесы, а также блестящие публицистические произведения. Сотрудничал в газете «Дроэба» и др. органах. Г. М. Шарвашидзе, кроме того, успешно занимался переводами сочинений и французских писателей. Его художественно-публицистическое творчество и общественная деятельность проникнуты идеей дружбы и братства народов. Горячую любовь к своей родной Абхазии Г. М. Шарвашидзе особенно ярко выразил в знаменитом стихотворении «Варада».

Представителем того же общественно-культурного круга является одаренный публицист и критик Д. 3. Чхотуа. Учился он в Новороссийском и Петербургском университетах. Чхотуа играл большую роль в возглавляемом И. Г. Чавчавадзе журнале «Иверия», вокруг которого группировались прогрессивные деятели. Из его публицистических статей выделяется «Два обычая в Абхазии» («Дроэба», 1872). Д. 3. Чхотуа занимался также научным изучением грузинского языка, были у него труды и в области естествознания. Но самой значительной работой Чхотуа является «Герои поэмы Руставели, их мировоззрение».

Примечательна и личность Д. Г. Анчабадзе (Ачба). Окончив в 1871 г. юридический факультет Московского университета, он несколько лет был помощником знаменитого русского адвоката В. Л. Спасовича, затем служил в Петербургской судебной палате, активно сотрудничал в газете «Иверия».

Видными представителями абхазской интеллигенции того времени были также Гр. А. Шарвашидзе и Г. Д. Шарвашидзе, занимающие особое место в развитии общественной мысли и истории грузино-абхазских отношений. В 90-х гг. начинается творческий путь А. К. Шарвашидзе (Чачба), имя которого может стоять в ряду замечательных художников России.

В 80-х—90-х гг. появляется целая плеяда абхазских учителей со специальным образованием. Наиболее выдающимися из них были Ф. X. Эшба и В. X. Гарцкия. Их педагогические общественные взгляды формировались под влиянием В. Г. Белинского, К. Д. Ушинского и Я. С. Гогебашвили. Оба они проявили себя и в области научного изучения родного края. К ним примкнули народные учителя К. В. Маршания и М. М. Бжаниа.

Просветительская деятельность светской интеллигенции способствовала развитию публицистики, а позже и возникновению художественной литературы.

В этот период из среды абхазского народа выходит человек, которому суждено было стать основоположником абхазской литературы и создателем абхазского литературного языка. Это был Д. И. Гулиа. В начале своей деятельности он учительствовал. Совместно с К. Д. Мачавариани, создал новый абхазский букварь (1892), более усовершенствованный, который и становится с этого времени основным пособием для изучения абхазского языка. Глубокое влияние на духовное формирование Гулиа оказало творчество классиков русской и грузинской литератур. Бессмертные творения Руставели и Пушкина с юных лет привлекали зачинателя абхазской литературы.

В конце XIX в. в Абхазии наблюдаются определенные сдвиги и в развитии театрального искусства, в создании культурно-просветительных организаций. Зарождение театральной жизни здесь относится еще к 60-м гг. XIX в. В начале 1874 г. любительским кружком в Сухуми была поставлена комедия Н. В. Гоголя «Женитьба». В 1889 г. в Сухуми же были показаны водевиль Д. Ацкурели «Двое голодных» и пьеса И. Г. Чавчавадзе «Мать и сын», а в 1893 г. — спектакли «Чашка чая» и «Чудак» А. Р. Церетели. В 1895—1900 гг. ставятся спектакли А. Казбеги «Арсен» и А. Церетели «Ханума» и др. Представления давались на русском и грузинском языках. Прогрессивное направление деятельности любителей сцены в Абхазии сближало их с видными представителями грузинского театрального искусства. В этом отношении большое значение имели неоднократные гастроли в Сухуми грузинских профессиональных театров и замечательных мастеров искусства (Л. Алекси-Месхишвили, А. Габуниа, Ш. Дадиани и др.).

Проводились и другие культурно-просветительные мероприятия. В начале 1974 г. в Сухуми действовал любительский музыкальный кружок. В 1899 г. общественность города добилась разрешения на открытие Сухумского музыкально-драматического кружка. В 1895 г. в Сухуми открылись типография и книжный магазин, а через год — библиотека. Библиотека была открыта также в с. Окуми, а в Гудаута — читальня.

В 1894 г. создается Сухумская садовая и сельскохозяйственная организация с ботаническим садом при ней. Здесь была открыта и опытная станция, а с 1893 г. начинается деятельность Сухумского общества сельского хозяйства и садоводства. Была создана также окружная санитарно-исполнительная комиссия.

Эти и другие научные, культурно-просветительные и благотворительные общества и организации, возникновение которых было результатом совместной деятельности представителей демократической русской, грузинской и абхазской интеллигенции, сыграли большую роль в распространении знаний и культуры. В этот же период началось более обстоятельное изучение истории, археологии, этнографии, культуры и природных богатств Абхазии.

В 70-х—90-х гг. Абхазию посещают такие выдающиеся деятели русской культуры и науки, как И. Е. Репин, В. В. Верещагин, В. М. Васнецов, Н. М. Альбов, С. П. Боткин, А. А. Остроумов, А. П. Чехов, А. М. Горький и др. С некоторыми из них, несомненно, встречались представители местной интеллигенции, и значение этого факта трудно переоценить. Многие представители русской общественности, служившие на Кавказе, выступали на стороне местных деятелей, против социальной и национальной несправедливости. Должна быть также отмечена роль передовых русских учителей — истинных поборников просвещения, беззаветно преданных лучшим прогрессивным традициям русской педагогики.

Вместе с тем, как уже отмечалось, весьма тесными были связи представителей абхазской интеллигенции с деятелями национально-освободительного движения в Грузии: И. Г. Чавчавадзе, А. Р. Церетели, Я. С. Гогебашвили и др. Речь идет и о тех грузинских деятелях, которые внесли большой вклад в развитие культуры и просвещения абхазского народа (Н. Джанашиа, К. Мачавариани, Л. Чарая и др.). Это был период, когда на историческую арену вышло новое поколение передовой интеллигенции народов Закавказья...

XIX век в истории южных осетин ознаменовался зарождением школьного дела. До этого в Грузии встречались отдельные осетины, подвизавшиеся на поприще грузинской культуры. Такими деятелями были Парфений, Гамалиил, Георгий Джатишвили, Иван Ялгузидзе и др. И. Ялгузидзе (1775— 1830) был первым высокообразованным осетином. На основе грузинской графики он создал и опубликовал в 1821 году осетинскую азбуку, заложив основы подлинной истории осетинской письменности. И. Ялгузидзе много переводил с грузинского и русского языков на осетинский. Он автор оригинальных художественных произведений (поэма «Алгузиани» на груз. яз. и др.). И. Ялгузидзе прославил свое имя и на педагогическом поприще[1].

Выдающийся сын своего народа И. Ялгузидзе был олицетворением и поборником многовековой дружбы грузинского и осетинского народов. Он страстно призывал своих соотечественников к приобщению к достижениям передовой грузинской и русской культуры.

Царское правительство придавало большое значение распространению и утверждению христианства среди осетин. В 1814 г. была восстановлена Осетинская духовная комиссия. Она занималась крещением осетин, восстановлением заброшенных и строительством новых церквей.

Среди осетин миссионерской деятельностью занималось много грузинских духовных лиц. Некоторые из них обучали осетинских детей грамоте. В 1826 г. по распоряжению экзарха Грузии при некоторых церквах были открыты первые церковно-приходские школы с незначительным числом учеников: в Бекмарской — 3, Кешельтской — 4, Джавской — 2, Едисской — 1 ученик. В Кешельтской школе обучением детей занимался причетник Иосиф Ялгузидзе, которого грамоте обучил его двоюродный брат Иван Ялгузидзе.

В 1847 г., по данным Осетинской духовной комиссии, имелись три церковно-приходские школы с 28 учениками.

Работа школ в осетинских селах не носила сколько-нибудь постоянного характера. Обучение в них было несовершенным. Школьное дело возглавляла Осетинская духовная комиссия, а с 1861 г. — Общество восстановления православного христианства на Кавказе.

Согласно Положению о начальных народных училищах, в 1864 г. было открыто два таких училища. В том же году было открыто 9 церковно-приходских школ, в которых обучалось 107 детей. В 1865 г. во всех школах обучалось 140 учеников[2].

Осетины проявляли большую тягу к образованию. На общих сходках крестьяне составляли приговоры, в которых просили царские власти открыть им школы, обязываясь, возвести необходимые для них помещения.

В 1871 г. жители с. Джава обратились с просьбой к Александру II об открытии в селе школы на казенный счет. Им было отказано. Общество же восстановления христианства на Кавказе отклонило ходатайство Джавиставского прихода об основании школы в с. Эрцо, хотя покрытие всех школьных расходов жители брали на себя[3].

Однако, несмотря на противодействие царских чиновников и духовенства, многим селам удавалось добиться открытия школ, при этом школьные расходы, вплоть до жалованья учителям, в основном несли крестьяне.

С 1864 по 1900 г. было открыто 24 школы, среди них было 10 министерских школ в Цхинвали, Ахалгори, Часавали, Заккори, Дзари, Цунари и др. местах. В 1900 г. из них действовало только 6 школ. К концу века число учащихся превысило 500 человек. Школы работали с большими перебоями. В абсолютном большинстве осетинских сел вовсе не было школ.

Многие воспитанники местных школ выезжали на учебу в Гори, Тбилиси, в города России. В 1880 г. 13 воспитанников Джавской школы обучалось в разных городах страны. К середине XIX в. появляются первые учителя из осетин, получивших образование в Тбилиси, Гори и др. городах. Одним из первых осетинских учителей, внесших большой вклад в развитие начального образования, был Фома Чочишвили (из казенных крестьян с. Ортеви). С его именем связано основание школ в Джаве, Ортеви, Рук и др. селах. Он первым начал обучать детей на родном языке. Дело отца успешно продолжал его сын Георгий, который также активно сотрудничал в грузинской и русской прессе Кавказа под псевдонимом «Лиахвели». Г. Чочишвили — автор ряда интересных статей по истории, этнографии и фольклору осетинского народа.

С 1821 по 1900 г. в школах работало свыше 30 педагогов-осетин.

С большими трудностями прокладывало путь и женское образование. К концу века в женских школах обучалось 135 девочек. Осетинки обучались в школах Гори и Тбилиси. Появились первые учительницы-осетинки, выпускницы Тифлисского епархиального училища[4].

Высшее образование было почти недоступно южным осетинам. До 1900 г. с высшим образованием было только два человека — врач Ягор Битиев из с. Гуфта и Христофор Джиоев из с. Морго, окончивший Киевскую духовную академию.

Таким образом, несмотря на многочисленные препятствия и неблагоприятные условия, южные осетины страстно потянулись к знаниям. Под благотворным воздействием передовой грузинской и русской культуры они сделали заметный шаг вперед на этом пути.

Выдающуюся роль в укреплении дружбы между осетинским и грузинским народами сыграли Коста Хетагуров (1859— 1906), считавший Грузию своей родиной, Даниэл Чонкадзе и др.

В 1861 г. в Тбилиси был издан труд первого кабардинского историка Ш. Ногмова (1801—1844)—«История адыгейского народа»...

В Тбилиси вели творческую работу многие выдающиеся деятели армянской и азербайджанской культуры. В Тбилиси работал несколько лет азербайджанский историк А. Бакиханов, находясь в дружеских отношениях с А. Чавчавадзе и Гр. Орбелиани. Здесь расцвел творческий талант выдающегося представителя азербайджанской просветительской литературы и общественной мысли Мирзы Фатали Ахундова. В начале 40-х гг. XIX века поэт Мирза Шафи Вазех основал в Тбилиси азербайджанский литературно-философский кружок. Тбилисская общественность хорошо знала основателя азербайджанского театра и газеты Хасан-Бега Зардаби.

В Тбилиси функционировали армянские школы, печатались армянские газеты и журналы. Демократическую русскую газету «Тифлисский вестник» редактировал армянский деятель К. Бебутов. В Тбилиси было написано известное произведение основателя армянской реалистической прозы Хачатура Абовяна (1805—1848) — «Раны Армении». В 1860 г. тбилисская интеллигенция устроила восторженный прием армянскому просветителю революционеру-демократу Микаэлу Налбандяну (1829—1866). Тбилиси был очагом деятельности целой группы армянских ученых и писателей. Здесь жил поэт Ар. Аламдарян. У грузинской общественности пользовался особой популярностью выдающийся армянский драматург Г. Сундукян, пьеса которого «Пепо» успешно шла на грузинской сцене.

Сотрудничество прогрессивных деятелей культуры кавказских народов способствовало взаимообогащению, взаимосближению, сплочению их в борьбе против социального и национального угнетения. Обострение классовой борьбы, использовавшееся царизмом в целях разжигания национальной вражды между народами, сбивало отдельных интеллигентов с правильного пути, однако выдающиеся деятели грузинской, азербайджанской и армянской культуры всегда отделяли трудящееся большинство нации от эксплуататоров и боролись за укрепление дружбы народов.

Грузино-русские культурные взаимоотношения. Деятели новой грузинской культуры высоко ценили Россию Пушкина и Белинского, Чернышевского и Герцена. Борясь против царизма и его идеологов — Каткова и Суворина, они всегда высоко оценивали достижения русской демократической культуры, училась у лучших сынов русского народа, приветствовали каждый шаг, направленный на укрепление дружбы и взаимопонимания грузинского народа с русским народом, союз и дружба с которым создали благоприятные условия для возрождения и развития многовековой грузинской культуры. В русских школах и высших учебных заведениях воспитывались многие поколения грузинской молодежи. Изучение русского языка, прогрессивной русской культуры расширяло границы знаний деятелей грузинской культуры, играло большую роль в формировании их мировоззрения. Со своей стороны, и грузины вносили значительный вклад в развитие русской науки и культуры. Русские книги, русскую прессу образованные грузины жадно изучали вместе с родной литературой. На грузинский язык переводились лучшие произведения русских писателей. В грузинской прессе публиковались произведения русских публицистов, а грузинских — в русской прессе. Русские и грузины совместно боролись против внешних врагов, защищая Российское государство и его составную часть — Грузию. Русские солдаты, проходившие в Грузии службу, знакомились с бытом и культурой грузинского народа. Некоторые из них после увольнения из армии поселялись в Грузии и становились такими же трудящимися, какими были местные крестьяне и рабочие. Грузины знакомились с русским характером и обычаями. Из России в Грузию приезжали не только бездушные чиновники и грубые администраторы, но и лучшие сыны русского народа — писатели, ученые, работники искусства, борцы против самодержавия, крепостничества и капитализма. На русской демократической, реалистической литературе и общественной мысли воспитывались грузинские писатели-просветители XIX века, считавшие социальное и национально-освободительное движение в Грузии своеобразной и неотделимой частью российского революционно-демократического движения. В университетских городах России, Украины, Латвии, Эстонии, Польши — в Петербурге, Москве, Казани, Киеве, Одессе, Харькове, Риге, Дерпте, Варшаве — встречалась грузинская учащаяся молодежь с русскими, украинскими, латышскими, эстонскими, польскими и другими революционерами и вместе с ними участвовала в общероссийском и в собственно грузинском освободительно-демократическом движениях.

Грузино-русские культурные взаимоотношения особенно расширились в XIX веке, приняв характер взаимодействия. С русского языка на грузинский и наоборот переводились литературные, исторические, юридические, медицинские и др. памятники. Грузинские писатели и ученые, проживавшие в Петербурге, Москве и др. местностях России, изучая русскую культуру, знакомили общественность страны с историей и культурой Грузии. В 1802—1803 гг. в Грузии жил один из основоположников русского реалистического романа В. Нарежный. В 20-х гг. в Грузии жили и творили А. С. Грибоедов, многие русские декабристы и польские революционеры, имевшие близкие отношения с А. Чавчавадзе и вообще с грузинской интеллигенцией. Здесь были созданы Грибоедовым классические произведения. В то же время он выступал глашатаем возрождения Закавказья. Из 58 стихотворений поэта-декабриста А. Одоевского 12 посвящены Грузии. В Грузии расцвел поэтический талант М. Ю. Лермонтова, положившего в основу многих своих шедевров грузинские народные сказания. В 1829 г. грузинская интеллигенция с большой любовью приняла преследуемого царизмом А. С. Пушкина, воспевшего в своих стихах Грузию. Тбилисцы воздвигли гениальному поэту один из первых памятников в стране. Грузинская земля стала последней обителью убитого в Тегеране друга грузинского народа А. Грибоедова, критиковавшего колониальную политику царизма в отношении «грузинских сограждан». А. Шишков, живший в Грузии в 1818—1824 гг., реалистически изобразил положение грузинского народа, угнетавшегося царскими чиновниками. В тбилисской русской прессе вели пропаганду демократических идей многие русские писатели. Грузию благословлял в своих творениях Я. Полонский. Грузинские народные мелодии использовали в своих музыкальных произведениях П. Чайковский, М. Ипполитов-Иванов, А. Рубинштейн и другие русские композиторы. В Грузии были написаны первые произведения Л. Н. Толстого и А. М. Горького. Грузия и вообще Кавказ стали «колыбелью поэтических талантов [России], вдохновителями их муз, их поэтической родиной» (Белинский). Необычайной популярностью пользовались у грузинской интеллигенции революционно-демократические и утопическо-социалистические идеи В. Г. Белинского, А. И. Герцена, Н. Г. Чернышевского, Н. А. Добролюбова, Н. А. Некрасова, Д. И. Писарева, П. Л. Лаврова, Т. Г. Шевченко. И. Чавчавадзе, А. Церетели, Н. Николадзе, Г. Церетели, Я. Гогебашвили, С. Месхи, А. Пурцеладзе, и другие грузинские просветители-демократы считали себя их учениками и последователями.

Грузино-европейские культурные взаимоотношения. Русская культура XIX века была тесно связана с западноевропейской и мировой культурой. Образованные грузины изучали достижения французской, немецкой, английской, итальянской литературы, искусства, науки, общественной мысли преимущественно через русский язык и русскую школу. Дело перевода произведений западноевропейских писателей и мыслителей — представителей гуманизма и просветительства, начавшееся еще во второй половине XVIII века, интенсивно продолжалось в первой половине XIX века, а в 60-х—70-х гг. настолько расширилось, что в Грузии читали на родном языке произведения У. Шекспира и В. Гюго, Дж. Байрона и И. Гёте, О. Бальзака и Э. Золя. Весьма популярны были классические переводы трагедий У. Шекспира, выполненные И. Мачабели. Некоторые деятели грузинской культуры, например Н. Николадзе, писали и публиковали свои произведения и на иностранных языках. Грузинский народ с особым интересом относился к литературе и жизни передовых народов, а также народов, активно боровшихся за социальную и национальную свободу. Новая грузинская публицистика непосредственно служила распространению революционно-демократических и утопическо-социалистических идей западных просветителей. На Западе значительно возрос интерес к истории и культуре Грузии. Западноевропейские писатели, публицисты и ученые интересовались жизнью грузинского народа. В конце 50-х гг. XIX века по Грузии путешествовал французский романист А. Дюма, опубликовавший после возвращения на родину обширную книгу о Грузии. В 80-х гг. в Тбилиси проживал немецкий писатель А. Лайст, ознакомивший западноевропейскую общественность со многими сторонами древней и новой культуры грузинского народа. С 90-х гг. пропаганду достижений грузинской культуры на английском языке вела М. Уордроп, имевшая вместе с А. Лайстом дружеские отношения с И. Чавчавадзе и другими грузинскими деятелями. А. Лайст и М. Уордроп ознакомили западноевропейских читателей с некоторыми шедеврами грузинской литературы, в том числе с «Витязем в тигровой шкуре». Зародилась культурные связи Грузии с Польшей, Венгрией, Чехией, Болгарией, Румынией, Югославией. В Грузии с большим интересом следили за развитием культуры и быта народов Азии, Африки, Америки. Однако культурные связи Грузии с ними были слабыми и односторонними.

Грузинский народ, лишенный в XIX веке политической самостоятельности, тем не менее, сохранил свою самобытную и уникальную культуру. Новая грузинская культура, так же как и древняя, отображая национальные особенности грузинского народа, с характерной оригинальностью содержания и формы, внесла свой вклад в сокровищницу общечеловеческой культуры.

 


[1] Гукаев Д. А. О жизни и деятельности Ивана Ялгузидзе. — Изв. ЮОНИИ, вып. VII, 1955; вып. VIII, 1957; Саришвили Т. С.* Осетино-грузинские культурно-педагогические взаимоотношения (1800— 1921 гг.). Тбилиси, 1965, с. 19—21; Тогошвили Г. Д.* Грузино-осетинские взаимоотношения (1800—1921 гг.). Тбилиси 1969, с. 30—39. Стр. 547—549 написаны Г. Д. Тогошвили. (См. его: Южные осетины в XIX в., 1981, с. 25—28. — Рукопись, хранится в Институте истории, археологии и этнографии им. И. А. Джавахишвили АН Грузинской ССР).

[2] История Юго-Осетии в документах и материалах, П. Сост. Н. И. Цховребов. Цхинвали, 1961, с. 556—562, 592—595.

[3] ЦГИАГ, ф. 141, д. 292, л. 5; д. 303, л. 131—132.

[4] История Юго-Осетии... III, с. 709—711, 713; Очерки истории Юго-Осетинской автономной области, т. I. Тбилиси, 1985, с 165—203 244— 249, 255—256.


СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

 

АИЯЛИ — Абхазский институт языка, литературы и истории им. Д. И. Гулиа АН Грузинской ССР.

АКАК — Акты, собранные Кавказской археографической комиссией.

ВГМГ — Вестник Государственного музея Грузии им. акад. С. Н. Джанашиа АН Грузинской ССР.

ВПСЗРИ — Второе полное собрание законов Российской империи.

ВУА — Военно-ученый архив.

ДИГ — Документы по истории Грузии, под ред. проф. Ш. К. Чхетия.

ЗКОСХ — Записки Кавказского общества сельского хозяйства.

ИВ — Исторический вестник.

ИЗ — Исторические записки.

Изв. ЮООНИН — Известия Юго-Осетинского научно-исследовательского института АН Грузинской ССР.

ИЯИМК — Институт языка, истории и материальной культуры им. акад. Н. Я. Марра Груз. филиала АН СССР.

КК — Кавказский календарь.

КПЦА — Колониальная политика царизма в Азербайджане.

КСХ — Кавказское сельское хозяйство.

МИГК — Материалы по истории Грузии и Кавказа.

МИЭБГКЗК — Материалы для изучения экономического быта государственных крестьян Закавказского края.

ОРВЗК — Обозрение Российских владений за Кавказом.

РТКЭЖДК — Район Тифлисско-Карсско-Эриванской железной дороги в экономическом и коммерческом отношениях.

СМИЭБГКЗК — Свод материалов для изучения экономического быта государственных крестьян Закавказского края.

ССДЗСХПГЗК — Сборник статистических данных о землевладении и

способах хозяйства в пяти губерниях Закавказского края.

ССДЗТКГ — Сборник статистических данных о землевладении в Тифлисской и Кутаисской губерниях.

СССЧЗТКГ — Сборник статистических сведений о частном землевладении

в Тифлисской и Кутаисской губерниях.

СХАО — Сельское хозяйство и аграрные отношения. Сборник документов,

под ред. проф. П. В. Гугушвили.

ТГПИ — Тбилисский государственный педагогический институт им. А. С. Пушкина.

ТМКОНСХП — Труды местных комитетов о нуждах сельскохозяйственной промышленности.

ЦГИАГ — Центральный государственный исторический архив Грузинской ССР.

ЦГИАЛ — Центральный государственный исторический архив СССР,

г. Ленинград.

ЦГИА СССР — Центральный государственный исторический архив СССР.

ЭРГ3 — Экономическое развитие Грузии и Закавказья.

д.— дело;

л.— лист;

оп. — опись;

ф. — фонд.