(Отрывок)
Часть первая
ЖИТИЕ ИОДАСАФА, СЫНА ИНДИЙСКОГО ЦАРЯ АБЕНЕСА, ОБРАЩЕННОГО БЛАЖЕННЫМ ОТЦОМ И УЧИТЕЛЕМ БАЛАВАРОМ
I. Был некий царь в стране Индийской, в местности, называемой Шолайт, и звали его Абенес Он был великим язычником, владел большим царством и неисчислимым множеством войск, наводил страх и ужас на всех и легко одолевал врагов. Был он горд, надменен и красив: прославлен глубокой мудростью своей и правосудием; он ненавидел и преследовал служителей Христа, имя его — Абенес. Всеми помыслами он был связан с благами мирскими и был рабом своей собственной страсти и вовсе не в силах был противостоять наслаждениям, растлевающим душу. Не было на свете ничего, что бы ему не досталось, если бы он того пожелал. Одного только ему не хватало — не имел он сына.
II. Между тем в стране его умножились верующие в Христа и подвижники — люди святые, из которых иные совершенно отрешились от мирских забот. И весьма дивились они тому, что царь столь зависим от собственных страстей и сделался рабом славословия. И начали они ненавидеть жизнь и все деяния царя. Говорили о затаенных страданиях и соблазнах мира, о конце мирской злобы и о том, что образ мира сего непостоянен.
И дошли их слова до царя Абенеса, который весьма ожесточился по этому поводу и сказал про себя, что такое их сопротивление может послужить причиной разрушения его царства и растления порядка. По сему он вознегодовал на христиан и навлек беду на людей благочестивых и на всех, кто прислушивался к их словам. И тогда начал он замышлять при помощи дьявола зло против них. И наложил на них тяжелую руку, и стал истязать и мучить их, столкнув с ними людей безумных. И начал он призывать к себе и принимать идолопоклонников с большими почестями, восславлять их идолов и в их присутствии поклоняться им; приносил им жертвы и принимал участие в их праздниках. И взялись все безумцы и невежды вместе с царем служить идолу.
Тогда в стране усилились соблазны идолопоклонства, и большие беды и притеснения постигли все церкви и верующих людей, и никто не был в силах терпеть эти беды, кроме совершенных и истинных исповедников Христа.
III. И справился царь об одном из вельмож, весьма прославленном и преуспевшем в мужестве и мудрости. Оказалось, что тот доблестный муж оставил сей преходящий мир и, последовав за Христом, проводил жизнь вместе со, всеми другими отцами, но царь не знал об этом.
Когда доложили царю о содеянном вельможей, он весьма опечалился и приказал привести его. И когда привели, царь увидел его в образе инока, подобного людям веры, в облачении уничиженных. Сердце царя преисполнилось ярости, и начал он бранить его с гневом и сказал:
— О безумец, ты был знаменит и почитаем мною, а сделался посмешищем, наряду с безрассудными; ты низверг славу свою, которую заслужил предо мной и, следуя по пути безумных и падших, погубил величие свое и осмеян и опозорен в народе. И что ты навлек на дом свой и детей своих?!
Ответил человек божий ему:
— Мне нечего оправдываться перед тобой, ты же обязан уважать самого себя и защитить ум твой от врагов.
Спросил его царь:
— А кто же враг ума моего?
Ответил ему человек сей:
— Врагом ума твоего является ярость твоя, которая возбуждает и смущает его и сопротивляется добрым делам. Выслушай ныне слово мое и, вникнув, поступи так, как желаешь.
И сказал ему тогда царь:
— Вот отвращаю я от тебя гнев свой: говори, если есть у тебя, что сказать в свое оправдание!
Ответил ему человек сей:
— Теперь изволь сказать, царь, за что вознегодовал ты на меня, чем согрешил я пред самим собой или пред тобой, как перед царем?
Сказал ему царь:
— Разве не знаешь ты, что, греша против самого себя, ты грешишь и против меня? Ведь на мне лежит обязанность судить заблуждающихся праведным судом, наказывать правосудием моим, принять к сердцу всякую правду народа моего и осудить провинившихся. И если ты наносишь самому себе какой-либо вред, не поправимый ничем, кроме моего правосудия, знаешь ли, на какие испытания ты меня этим обрекаешь? И теперь ты зависишь от меня так, как и другие из народа моего, ибо, если кто тебе сделает зло, я обязан защитить тебя от него, так же как должен защитить от тебя каждого, кому ты причинишь зло; я обязан защитить и самого себя от тебя, а затем дом твой и детей твоих, ибо ты погубил их.
Ответил ему святой человек:
— Основой судилища являются взаимные словопрения, и никто не принимает слова осуждения без явного доказательства вины, да и никто не утверждает в суде доказательства, кроме судьи. Однако, о царь, при тебе есть двое судей: один заслуживает моего доверия, другой — сомнителен. Если ты посадишь между нами судьей того, кто заслуживает доверия, то он рассудит справедливо, но если посадишь того, кто сомнителен, то не поможет мне правда моя.
Царь спросил:
— Кто же эти двое судей, и который из них заслуживает доверия?
Ответил ему человек сей:
— Заслуживают моего доверия твоя мудрость и рассудок твой, а сомнительными для меня являются ярость и воля твоя.
Сказал тогда царь:
— Вот, отстраняю от тебя гнев мой и волю мою, и да будет судьей между тобою и мной рассудок и правосудие мое, хотя мне и без этого ясно помрачение разума твоего. Теперь же поведай все деяния твои и скажи, кто соблазнил тебя.
Сказал ему человек, возлюбивший Христа:
— Начало дела моего таково: в дни юности я услышал слово одно, и оно, каплей запав в меня, росло изо дня в день, как растет любое растение, пока не завершится его развитие и не даст оно такой плод, какой ты видишь во мне. Слово то — в сердце моем, и во всем, что я делал, оно значило: неразумные считают сущее за не сущее, и не сущее за сущее. Кто не постигнет то сущее тот не избегнет не сущего. А сущее сие есть другой, грядущий мир, а не сущее — мир сей, которым ты одержим.
И слово это мое сердце хранило всегда, и час от часу я все больше думал о нем. И когда оно меня уличало, то предостерегало душу мою, и очищался разум мой, чтобы помочь душе. И затем вновь возникала воля, чтобы склонить к наслаждениям, и отстраняла от меня то, что я до тех пор познал, пока не сговорились душа и разум. Тогда рассеялись соблазны и узрел я, что мир сей во всех отношениях есть огонь. И показало оно, слово это, все соблазны мира и западни, в которые он завлек всех приверженцев своих.
Тогда я сдержал волю свою, искоренил похоть и заставил разум заняться познанием добра и зла. И тогда спало покрывало печали и рассеялось опьянение от прихотей и открылась срамота мира сего. И видел я будущее, рассматривал преходящее и подвергал исследованию конец, пока не утолил жажду знания. И хотя я не зрел, но знание само являлось мне. Я не спрашивал, — оно само рассказывало мне о страстях своих, которые питало только к близким и друзьям своим. И тогда чистота мира сего показалась мне мутностью, и радость его — горем, и богатство его — нищетой, и возвышение его — низостью, и наслаждение его — покаянием. Нигде я не нашел такого человека, который, имея богатство, не имел бы при том причины для забот. Ибо богатство его не может быть упорядочено ничем, кроме забот, которые сопутствуют ему.
Это подобно тому, как некий нищий нашел коня. Знаешь ли ты, какие последовали за этим заботы? Понадобились ему для коня и корм, и снаряжение, и стойло, и тому подобное. Да разве когда-нибудь кончаются желания, следующие одно за другим? И разве мир сей не полон горечи и боли, ибо нет никого, кто возрадовался бы от потомства или имущества, если оно ему досталось. А причины боли и печали сердца — ожидание грядущих зол, болезней, недугов или прихода конца своего. Тогда исчезает сладость страстей: за наслаждениями вмиг наступает горечь, для которой нет выхода. Из этого вывод, что вовсе не следует смешиваться с миром и особенно с теми, которые знакомы с его соблазнами. И тем более следует возненавидеть и избегать эти соблазны. Ими щедро располагает сей мир, — ибо человек ожидает со дня на день и с часу на час ущерба от убавления времени и боится за имущество, потому что его похитит смерть, когда он ее совсем не ждет. И тогда не по воле своей оставит он мир, которым одержим.
Отныне я осуждаю, царь, сей мир и предостерегаю тебя от него, ибо он отбирает то, что дает, и сожалеет о том, что дарит, и затем отпускает обремененным. Он грехами скрадывает одежду, в которой ходит человек, пока не оголит его до срамоты и не навлечет на него позор и поношение; он унижает того, кого превозносит, доколе не сделает его попираемым ногами врагов. Он соблазняет послушных ему, ненавидит любящих его, коварен со своими единомышленниками, повергает того, кто опирается на него, приводит в отчаяние уповавших, омрачает радость веселящихся, и никто из тех кто его любит, не уходит от него с миром. Ибо он дает слово и приручает безумных. Они исполняют, а он обманывает. Сегодня он уготовляет пищу пирующим, а завтра бросает их самих червям на съедение. Сегодня все служат тому, кто завтра сам служит другим. Сегодня он дает радоваться завистникам над их врагами, а завтра врагам — над ними. Сегодня возводит в цари того, кого завтра делает рабом другого. Того, кто сегодня простирает руку, чтобы раздавать дары, завтра заставляет протягивать ее за милостыней. Сегодня возлагает венец, убранный драгоценными камнями, на голову того, чьи ланиты завтра зароет в могилу. Сегодня украшает шею ожерельем, а завтра уничижает железными наручниками и цепями. Любимого сегодня друзьями делает завтра ненавистным им. Сегодня собирает хвалителей славословить того, вокруг которого завтра соберет рыдающих и плакальщиц по нем. Сегодня всем желанна близость к тому, с кем завтра все жаждут расстаться, после чего он уготовляет для него геенну огненную. Он не оплакивает уходящих, не милует остающихся. Нравится ему все, что сменяет ушедшее, и предпочитает он оставшееся, и сажает злодеев на место добрых, трусов — на место мужественных, неверующих — на место верующих.
Он собирает всех на исходе пути еще до того, как отнять желанное, ибо мирские заботы преходящи: все враждуют и едят друг друга и кусаются, как псы, ибо знают о краткости срока жизни и о том, что она мимолетна. Поэтому один старается поспеть раньше другого, ближний насилует ближнего, чтобы похитить что-либо еще до его ухода из мира сего. Они постоянно враждуют и безмерно завидуют друг другу. А тот, кем познаны вечные блага и кто признал их, уповает на вечность грядущих благ, постижимых святыми. Оттого-то познавшие не враждуют меж собой и не завидуют друг другу и никогда вражда и зависть им в голову не придет, ибо многие жаждут только той обители, которая обещана единородным сыном божьим именем отца своего.
Это — братья и ближние мои, к которым я приобщился и которые меня призрели. А те, кого я считал своими другом и братом, — злее всяких врагов оказались. Потому и удалился я от них и обрел мир и следую за ним.
Вот образ сего мира не сущего, но если ты желаешь знать образ сущего, я покажу тебе его таким, как сам воспринял, ибо не в силах познать непреходящие дары Христа тот, кто не владеет волей и разумом своим.
И возразил ему царь:
— Пропащий! Ты ничего не узрел и ничего не обрел, кроме гибели души своей, ибо отточил язык свой для совращения народа, и если бы я не дал тебе обета перед тем, как ты заговорил, то приказал бы сейчас же бросить тебя в огонь. Встань и удались из царства моего.
И человек тот ушел не медля, туда, в пустыню, к святым отцам.
Взъярился после этого царь на всех христиан, особенно на монахов-пустынников, и сказал:
— Это они — совратители, восставшие против воли моей и моего влечения к удовольствиям и радостям.
И усилил он поэтому преследования всех христиан, умножил прославление идолов и удостоил их служителей высокого почета.
IV. Пока царь пребывал в заблуждении, родился у него сын, столь прекрасный, какой еще не рождался во все времена.
Преисполнился царь большой радости, назвал его Иодасафом и сказал: "Его мне даровали идолы мои, ибо я прославил их". И еще больше предался ликованию и наслаждениям, губящим душу.
Собрал царь множество звездочетов, чтобы узнать, что предначертано царевичу. Все в один голос сказали, что отрок достигнет такой царской славы и величия, каких еще не достигал никто в стране Индийской.
Но среди мудрецов был один наиболее прозорливый и сведущий.
Он сказал:
— Я так думаю, царь! Та слава, которой достигнет это дитя, не от сего мира, и кажется мне, что он будет великим подвижником на пути истины.
Услышав эти слова, царь огорчился, исполнился печали и отрешился от радостей.
Затем он приказал построить для своего отрока город, обособленный от окружающего мира, и младенец был водворен в него. Отец приставил к нему людей верных, чтобы те прислуживали и холили его, а когда мальчик подрос и окреп сознанием, царь приказал удалить тех людей, а новым слугам велел: не сметь упоминать при нем ни о смерти и болезнях, ни о жизни вечной, ни о правде, ни о грехе, ни о старости, ни о юности, ни о нищете, ни о богатстве. Приказал царь удалять из города всякого, кого только постигнет какой-либо недуг, чтобы отрок не видел больных. Это сделал царь для того, чтобы не имел царевич никакого повода доискиваться истины и расспрашивать других о вере христианской.
V. После этого царь приказал изгнать из своего царства всех христиан — священнослужителей и верующих. Послал он глашатая, а тот громко взывал: так, мол, говорит царь Абенес: "Если только найду кого-либо из вас по прошествии трех дней в моем царстве, то предам сожжению". И никого из христиан не осталось в той стране, так что и память о них исчезла.
Был у царя муж некий, советник. Он был знатен и весьма надежен. Был он добрым и добродетельным и у царя самым любимым из всех людей, только некоторые завидовали ему, не мирились с чрезмерным предпочтением его и искали подходящего момента, что бы навлечь на него зло.
Вышел царь однажды в сопровождении своего советника обозреть окрестности города. Подошли они к одному дереву. Заметил советник лежащего под ним человека. У того болели ноги, и он не в силах был привстать. Спросил его царедворец, что с ним. Тот ответил:
— От зверя случилось со мною это. Однако если ты возьмешь меня с собой, то по воле господа найдешь во мне пользу.
— Я так и поступлю, — ответил царедворец, — если даже не найду в этом пользы. Только скажи, что это за польза, о которой ты говоришь?
Ответил ему больной:
— Я зашиватель слов!
— А как же ты зашиваешь слова? — спросил его царедворец.
На это страждущий ответил:
— Если в словах обнаружатся раны, я зашиваю их, чтобы не было от них вреда.
Царедворец не придал значения этим словам, но тут же распорядился отвести страждущего и окружить попечением.
Вскоре, однако, приближенные царя устроили тому царедворцу западню, они сказали венценосцу:
— О царь! Известно ли тебе, что любимец твой хочет завладеть твоим царством и унаследовать трон, для чего неустанно совращает народ? Теперь, если ты желаешь узнать истину, скажи ему, что вот, мол, покидаю я свою страну, потому что лжив сей мир, и хочу присоединиться к рабам божьим, которых я рассеял по свету. Тогда ты убедишься в правдивости наших слов. Испытай его таким путем, и ты узнаешь о его вероломстве.
А эти люди знали о чувствительности царедворца к разговорам о вечной жизни. Так коварно вздумали они погубить его.
Ответил им царь:
— Если я не найду вины, о которой вы говорите, то не буду судить его.
И призвал царь любимого своего царедворца и начал испытывать его.
— Ты знаешь, — сказал царь, — как разум мой слился с миром сим и как провел я свои дни. Ныне я вижу, что тружусь тщетно, и боюсь, а вдруг наступит конец мой и останусь я ни с чем. Ныне я хочу позаботиться о вечной жизни больше, чем забочусь о жизни в мире сем, и ничего иного не остается, как пристать к рабам Христа, которым я причинил так много бедствий. Что ты скажешь мне на это, мой преданный советник?
Когда тот услышал слова царя, у него самого проснулось желание приблизиться к Христу, и он прослезился. И сказал царю:
— Живи, царь, живи до скончания века! Хотя вечное трудно уловимо, но все же подобает искать его. А преходящее, хотя оно есть нечто сладкое, лучше отвергнуть, ибо оно есть и нет, и те, которые ему рады, как будто и не рады, те, которые им веселятся, как будто и не веселятся, а тем, которые бедствуют, как будто нечего бедствовать, ибо одно преходящее кратковременно и ничтожно среди вечных. Однако скорбь о боге коротка среди быстротечных и совершенна среди вечных. Отныне направь сердечные помыслы свои, ибо они хороши, так, чтобы оставлением сего преходящего обрести вечное царство.
Тяжко стало царю от этих слов, и исполнился он злобы, но не открылся в этом.
Понял царедворец, что ему расставлена сеть, когда заметил, как изменился в лице царь. И вернулся он к себе домой весьма опечаленный — не знал, откуда западня сия, в которую он попал, и кто изменил отношение царя к нему. И провел всю ночь без сна. Тогда вспомнил он человека — зашивателя слов! Призвал его к себе и сказал:
— Ты когда-то говорил мне, что врачуешь раны слов?
Он ответил:
— Да, верно, говорил! Не нужно ли тебе чего-нибудь?
Тогда царедворец начал рассказывать ему:
— В продолжение стольких лет служил я царю, и никогда еще он не гневался на меня, так как я был предан ему. Сегодня же я видел его в таком расположении духа, что не могу быть спокоен за себя.
— Что же произошло между тобой и им? — спросил его тот пострадавший.
— Мне ничего не известно, кроме того, что он сказал одно слово, а я посоветовал ему лучшее. Мне кажется, что он тем словом только испытывал меня. — И передал царедворец подробно весь свой разговор с царем.
Сказал ему пострадавший:
— Неужели это могло ранить твои слова? Однако я исцеляю их с помощью всевышнего. Так знай, что царь подозревает тебя во зле и думает, будто ты добиваешься захватить его царство, и не без лукавства внушили ему это слово. Завтра встань, остриги на голове волосы, сними свое одеяние и облачись во вретище и подойди к царю. Если царь спросит, что это значит, скажи ему: "Вот, я готов к тому, к чему ты вчера призывал, хотя человеку изнеженному легче умереть, чем нести такую жизнь. А я не хочу жить без тебя. Поскольку ты приобщил меня к благам царствия твоего, то и я должен приобщиться к твоей земной скорби, и как до сих пор был обласкан тобой, так отныне мне мучиться вместе с тобой, дабы вместе удостоиться желанного. Ныне не мешкай, царь, ибо сердце подсказало тебе добро".
Поступил царедворец так, как научил его пострадавший. И вышло из сердца царя подозрение на него, и разгневался он на рабов божьих, преисполненных злобы и зависти.
VI. Объезжал однажды царь окрестности и увидел двух мужей из христиан, выходящих из города. Он позвал их к себе и сказал:
— Как вы смели до сих пор не убраться из страны моей? Или вы не слыхали, что вещал вам мой глашатай?
Они ему ответили:
— Вот мы и уходим из страны твоей!
Спросил их царь:
—А что же вас задерживало до сих пор?
Они в ответ:
— Не было у нас припасов на дорогу, а ведь нам предстоит большой путь.
Сказал тогда царь:
— Кто боится смерти, тот из-за припасов не задерживается. Возразили царю святые мужи:
— Если бы мы боялись тебя, то поторопились бы уйти отсюда. Но смерть не только не тяжка нам, она желанна, ибо от нее ждем мы успокоения от забот сего мира. А страх, что испытывают любящие сей мир, отдавшие ему предпочтение перед вечной жизнью, нам не ведом; и радость их не является нашей радостью.
Царь им в ответ сказал:
— Что вы говорите? Вы же сказали, что по моему приказу покидаете страну мою? И разве это делаете не из страха перед смертью?
Ответили ему мученики за Христа:
— Не боязнь смерти гонит нас, мы бежим потому, что не хотим споспешествовать твоей злодейской расправе над нами и быть виновниками твоего безбожья, которое ты намерен учинить, но страх перед тобой никогда не проникал в наши сердца.
Тогда царь исполнился большого гнева и приказал сжечь их на костре. И свершились мучения их ради Христа, истинного бога. И издал царь приказ всему народу, что если кто встретит кого-нибудь из христиан, пусть убьет его.
Тогда озлобились все идолопоклонники, усилились их злые дела, и убийствами и злодеяниями они начали походить на своего царя. И множились в стране той случаи уничтожения христиан. Многих священнослужителей и находящихся в пустыне монахов сжигали на кострах.
И с тех пор в стране Индийской повелось сжигать мертвецов-язычников в огне. И в царстве том не осталось ни одного человека, которого можно было бы принять за христианина, кроме тех, кто надежно укрылся в земных расщелинах или кто жертвовал собой за исповедание пресвятой троицы и упование на непогрешимый завет, что бы удостоиться благодати мученичества за Христа.
Было много и таких, которые тайно придерживались веры Иисуса Христа и не в силах были в этом открыться, подобно другим великомученикам и исповедникам троицы.
Так множество злодеяний свершили и большие страдания причинили идолопоклонники рабам истинного спасителя Иисуса Христа.
VII. Между тем сын царя вырос, стал красивым отроком и достиг зрелости. Был он прекрасен внешностью, наделен твердостью воли и ясностью ума. И позаботился его отец, чтобы у него не было недостатка в образовании, мудрости и учености, которые необходимы царям; чтобы ему ничего не говорили ни о ничтожестве сего мира, ни о смерти, ни о существовании конца жизни людей. И это все царь делал потому, что боялся, чтобы эти вопросы не послужили отроку поводом для поисков вечного пути и исследования законов веры.
Однако юноша был крайне восприимчив к мудрости, склонен к учености и пытлив во всех предметах и вопросах ума, и подобного ему никогда не было в его роде. Царь дивился делам юноши и не знал, радоваться ли знанию и совершенству сына в науках или скорбеть и печалиться по поводу слов звездочетов, сказанных в день его рождения. Однако юноша уразумел, что он заключен в городе и что отец никого не допускает к нему и не дает ему права выйти куда-нибудь. Размышлял он много по этому поводу. Затем обратился к самому себе:
— Отец старше меня, и он знает все, что мне нужно, и не подобает мне сомневаться в том, что он желает для меня самого лучшего.
Так было до тех пор, пока царевич не обрел совершенства в своей мудрости. Потом же он сказал себе:
— Хотя он и отец, но не было бы неуместно и мне искать для себя лучшего, потому что я уже взрослый и никакого превосходства в нем над собой не нахожу. Не следует мне ждать от него лучшего для себя, а надо самому исследовать то, что мне положено, как это делает всякий.
А отец охотно исполнял волю сына и не старался посещать его во всякое время. И решил юноша осведомиться у самого отца по поводу своих раздумий и затем сказал:
— Заключение мое — дело отца моего. Если спросить его об этом, он не скажет мне истины, зато могу вызвать моими расспросами у него тревогу. Попробую-ка достигнуть цели иным путем.
Среди слуг был один, которого любил царевич больше всех, потому что тот был к нему ласковее других. Через него он замыслил узнать о своем деле. И начал царевич относиться к нему с большой любовью, воздавая ему всякие блага и обещая их и впредь. Воспитатель поверил в это — он знал, что юноша говорит правду. И когда отрок убедился, что он уже нашел место в сердце того человека, обратился к нему тайно и сказал:
— Я спрашиваю тебя об одном деле. Если ты мне скажешь истину, знай, что ты мой друг и самый любимый из всех людей на свете, и ты обретешь положение около меня; но если ты скроешь от меня истину, то тем положишь предел моей любви к тебе и потеряешь на нынешние и последующие времена питаемую тобой надежду на меня, ожидающего престола.
Воспитатель был весьма уверен в искренности царевича и в том, что тот сохранит в тайне то, что он ему скажет, и согласился.
— Спроси, что угодно, ибо ничего не скроет от тебя душа моя.
Сказал ему юноша:
— Растолкуй мне, чем вызвано, что я заточен в таком месте, что отчужден от людей, а люди отчуждены от меня?
Воспитатель сказал ему в ответ:
— Я изложу тебе все и дам вникнуть в истину. Звездочеты внушили отцу твоему поступить так, когда он уничтожил и удалил из своей страны благочестивых. Провозвестники сказали ему, что ты призван тверже всех ступить на путь служения богу. Отец твой испугался, как бы ты не склонился к их воле и не прислушался к их словам. И отчуждал тебя от этих людей, чтобы ты не стал причиной принятия народом чуждой веры.
Тогда юноша обратился с вопросом:
— Что это за благочестивые люди, которым отец мой причинил так много зла?
И воспитатель разъяснил ему все дела христиан и подробно дал ему вникнуть во все их добродетели. Но юноша, узнав обо всем, ничего ему не сказал в ответ.
VIII. А когда пришел отец, он обратился к нему:
— Я хочу у тебя узнать об одном деле, которое меня заставляет сильно скорбеть и тосковать.
Сказал ему отец:
— Спроси, сын мой, что хочешь.
Юноша спросил:
— Скажи мне, отец и господин мой, зачем ты заключил меня в это место и по какой причине запрещаешь людям входить ко мне?
Сказал ему отец в ответ:
— Хочу, сын мой, чтобы ты ничего не видел такого, что озаботит твое сердце, и хочу удалить от тебя всякие страдания, портящие удовольствия.
Юноша возразил ему:
— Знай, царь, что, поступив со мною так, все удовольствия, которые ты мне доставляешь, сам же превращаешь в горечь, даже пища во рту моем теряет вкус; этим ты ввергаешь меня в большое огорчение, ибо душа моя стремится с величайшим желанием ко всему тому, что находится за пределами этих стен. Ныне же я прошу, отец, царской милости твоей, — отпусти меня, выйду и познаю мир и нигде не нарушу заповедей твоих.
Не понравились царю эти слова, впал он в беспокойство и понял, что если укротит волю сына, то тем умножит его скорбь, и горечью станут для него удовольствия. Тогда сказал царь:
— Сын мой, если только ты пожелаешь днем выехать верхом вместе с людьми, да будет воля твоя!
И велел царь сопровождающим юношу водить его только по красивым местам и беречь от всего уродливого, дорогой услаждать его песнопениями и ликованием, чтобы весельем отвлечь его ум от исследования дел мира сего. И делали слуги все согласно приказаниям царя.
И участились выезды юноши за город, куда и как хотел.
Однажды юноша заметил на дороге двух человек, один был изувечен, другой, сопровождаемый поводырем, — слеп. Слуги царевича не позаботились убрать с его дороги страждующих, что им следовало сделать. И когда увидел их юноша, он ужаснулся и обратился к приближенным. Они ответили:
— Это — люди, с которыми приключилось несчастье, как случается со всеми: расслабленность одного от болезни, слепота другого—также от недуга.
Спросил их юноша:
— Разве подобный недуг случается со всеми людьми?
Ему ответили:
— Нет, не со всеми, лишь с некоторыми...
Сказал тогда юноша:
— Можно ли узнать, с кем он случается и с кем нет?
Ему ответили:
— Случается только с некоторыми, иные его избегают, но по выбору этого не бывает.
Спросил их снова юноша:
— Неужели нет никого, кто действительно знал бы, что это с ним не случится?
Ответили:
— Нет никого.
Тогда царевич начал размышлять, и встревожился разум, и изменился цвет лица его, и, отягченный горем, он вернулся домой.
После этого он снова выехал за город и увидел дряхлого, сгорбившегося старика. Лицо старца было черное, а волосы белые и плоть сморщена. Не имел он зубов, что мешало ему говорить ясно, и ходил он, согнувшись до земли. Приблизившись к старцу, юноша снова ужаснулся и начал спрашивать о нем у приближенных. Они отвечали:
— Это — состарившийся с годами человек, у него от долголетия убавились силы, и дальше с каждым днем он будет все больше слабеть.
Спросил юноша:
— Всех ли настигает это?
Ответили:
— Да, всех, кого не постигнет преждевременно смерть. Спросил юноша:
—А что же после этого будет?
Ответили ему:
— После этого его заберет смерть.
Спросил опять юноша:
— Когда же человек достигает этого предела?
Ответили ему:
— После восьмидесяти лет или же после ста.
Спросил юноша:
— А что такое год?
Они ответили:
— Двенадцать месяцев.
Спросил юноша:
— А что такое месяц?
Ответили ему:
— Тридцать дней.
Спросил их юноша:
— Неужели после этого нет спасения от смерти или подобной старости, и вслед затем от смерти?
Ответили ему:
— Нет никакого исхода.
Сказал юноша тогда:
— Неужели все подвержены тем недугам, которые я заметил у людей, этой изувеченности и слепоте, и никто не может надеяться на избавление, даже если он бесстрашен?
Последовал ответ:
— Так оно и есть, как ты сказал.
— Спросил юноша спутников:
— На всей ли земле это так?
— Ответили ему:
— Да, так есть на всей земле!
Тогда юноша сказал:
— Не сладка больше жизнь в этом мире после всего того, что я видел. И никто не имеет покоя от мысли о смерти, которая придет рано или поздно. Чем позднее, тем она ближе, и близок день ко дню в месяце. Быстро следует за месяцем месяц, и быстро истекают годы, чтобы исчерпать жизнь человека, если достигнет она своего предела.
И удалился юноша. Так размышлял он, все чаше повторяя про себя эти слова. С тех пор ушел он в горе и думы и ни во что не ставил радости мира сего. И с каждым днем множились его печали. Когда же встречался с отцом, начинал, притворяясь, веселиться и радоваться, боялся, как бы отец не узнал, что составляет предмет его размышлений, как бы не запретил ему вовсе выходить из города. Встречая кого-нибудь, глаголющего разумно, он внимал ему старательно, дабы услышать истинное слово и тем рассеять печаль сердца своего.
И призвал он однажды воспитателя и спросил:
— Не знаешь ли ты здесь человека, который не следует нашей вере?
Тот ему ответил:
— Да! Были тут люди, о которых я тебе сказывал раньше и которых называли христианами и благочестивыми. Они презирали мир сей и его довольствия и искали, как говорили, царствия вечного. И вера их не похожа на нашу веру, да и дела их не схожи с нашими делами. Но царь преисполнился враждой к ним и изгнал их из нашей страны а многих истребил, предав различным мукам, сжигая в огне, как о том я уже сообщал тебе. Ныне из них в нашей стране я никого не знаю.
И когда воспитатель рассказал ему о делах тех людей, смутилось сердце юноши, и у него усилилось желание узреть их. И стал он походить на человека, который ищет, не щадя своих сил, что-либо потерянное. И явно выразил он свою ненависть и отвращение к преходящей жизни: ничтожны, мол, наслаждения мира сего для меня. Возненавидел он все пути жизни и любящих сей мир, и повсюду распространилась молва об этом, и кто из праведных слышал, восславлял бога триединого и единодушного.
IX. Молва об этом дошла до страны Сарнадиб, до некоего боголюбивого человека, украшенного чином монашеским, исполненного духом святым и всеми мудростями, имя которого было Балавар. Узнал он о царевиче и что тот жаждет приобщиться к вере Иисуса Христа, бога праведного. Прибыл он в столицу Шолайт на лодке и, сняв с себя монашеское одеяние, облачился в одежду купца. И смешался с людьми. И часто стал появляться у дворца царя, пока не изучил людей и не узнал положение каждого перед царем и его сыном.
Узнал он также о том, как относится царевич к воспитателю своему. В один из дней он добился встречи с воспитателем, чтобы наедине поговорить, и сказал ему:
— Я — чужеземец, прибывший издалека. При мне вещь, весьма ценная, — я скрываю ее от людей, и никому, кроме тебя, я не решусь заявить об этом. Я надеюсь на твою доброту и твою сознательность, на то, что ты сохранишь эту тайну от других.
Сказал ему воспитатель:
— Положись на меня, ибо я все силы приложу к тому, чтобы позаботиться о воле твоей, и никому не откроюсь в этом, кроме тех, кого ты назовешь.
Сказал тогда Балавар:
— Вещь эта, которую я имею, лучше красной серы, ибо она возвращает слепым зрение, глухим — слух, немым — дар речи; от нее исцеляются прокаженные, начинают ходить хромые, немощные становятся сильными; она делает неимущих богатыми, исцеляет от всех болезней и приносит победу над врагами, изгоняет бесов из лунатиков и исполняет все желания сердца человеческого.
Сказал ему воспитатель:
— Человек! Я не вижу в тебе ничего безрассудного, но твои речи похожи на болтовню чрезмерно речистых. Ты говоришь нечто такое, чего я никогда не слышал. Я не решаюсь уличать тебя во лжи, преклоняясь перед мудростью, которую вижу в тебе. Только скажи мне, что это за вещь? Покажи мне, дай взглянуть на нее! Если она достойна царей, сообщу о ней царевичу. Не подобает же мне хвалить ему что-нибудь сверх меры. А вдруг после того, как сам посмотрит, не найдет ее такой, как я ему опишу.
Сказал ему мудрый Балавар:
— Ты просишь, чтобы я показал тебе эту вещь, а ее никто не может видеть, кроме тех, кто обладает двумя качествами: остротой зрения и безгрешностью плоти. А если увидят ее не имеющие хорошего зрения и пребывающие в грехах, то они потеряют совсем свет очей и лишатся пытливости ума. Я — врач и вижу, что глаза твои нездоровы, и боюсь, чтобы ее блеск не лишил тебя зрения. Но я слышал о безупречном поведении, о непорочности и чистоте жизни царевича. К тому же он еще отрок и имеет острый глаз. И я надеюсь на бога, — он обретет силу узреть эту вещь.
Согласился с ним воспитатель:
— Осознал я все сказанное тобой. Я, действительно, предался грехам, и больше не добиваюсь видеть эту вещь. Притом ты говоришь, что я не островидящий, и мне кажется, ты глаголешь истину, а не ложь.
Сказал ему Балавар:
— Истинную правду говорю тебе, поверь и не страшись сказать об этом царевичу, ибо он знать достоин про то. В твоем перед ним положении не следует утаивать от него эту вещь. А если ты доложишь ему о ней, то обретешь больше почести и славы, чем все твои ближние.
Тогда воспитатель вошел к царевичу и рассказал ему все, что слышал от мудрого Балавара.
Между тем душа юноши давно жаждала видеть человека, от которого можно услышать полезные для души слова. И, когда он внимал словам воспитателя о чудесной той вещи, то почувствовал душой, что в лице Балавара найдет того, кого ждал.
Тогда приказал он провести тайно к нему иноземца с той вещью.
X. И провел воспитатель Балавара, который так нес коробку маленькую, словно в ней лежал какой-то драгоценный камень. Когда предстал Балавар перед царевичем, то приветствовал его с миром и начал молиться за него, как это полагается совершать перед царями. Царевич также почтил его и с радостью осведомился о его самочувствии и приказал воспитателю уступить ему место, а самому удалиться И когда воспитатель вышел, царевич велел Балавару сесть и сказал:
— Покажи-ка мне ту вещь, что ты принес с собой.
Ответил ему Балавар:
— Мне не следует причинять тебе что-либо плохое по неосторожности, а вещь эта именно такова, как сообщил тебе о ней твой воспитатель. Никто не в силах видеть ее, кроме чистого и непорочного человека с совершенным разумом. А если ее увидит слабоумный, он совсем лишится ума вместе с зрением. Поэтому я хочу испытать тебя на словах, побеседовать с тобой и, если найду, что ты в состоянии узреть ее покажу тебе, ибо я принес ее только для тебя, а не для кого другого. И я уповаю, что ты уже достиг той меры совершенства, которая необходима, чтобы видеть эту вещь, и постигнешь ее, если господь того пожелает. Ибо дал ты мне, царевич, увидеть себя и принял меня, не изучив, оказал мне почет, какой оказываешь в этих хоромах самим вельможам!
Ответил ему Иодасаф, сын царя:
— Это потому, что я питаю большую надежду на помощь твою и что благодаря тебе сбудутся все желания души моей.
XI. Сказал ему Балавар:
— Нет ничего удивительного, что ты со мной так поступил. Был некогда царь верующий, добрый и ищущий правды. И когда он однажды шел, сопровождаемый множеством народа, то увидел двух человек в убогих одеждах, сшитых из найденного на свалке тряпья. Желтый цвет лица этих людей свидетельствовал об их нищете. Но царь узнал их и поспешно сошел с коня, обнял и отнесся к ним с большим почетом. Приближенные вознегодовали в сердцах, что так поступил царь, и сочли это за недоразумение, ибо такого обычая не было у их царей. Однако вельможи не осмелились упрекнуть царя. Они пошли к брату его, который был с ним смел, и, рассказав обо всем, уговорили сказать царю, чтобы он больше так не поступал. Пришел брат к царю и передал то, что ему сказали вельможи. Когда он кончил свою речь, царь дал ответ, из которого тот не понял — удостоены ли его слова внимания или брат разгневался.
А был в той стране такой обычай: когда царь гневался на кого-либо и желал казнить его, то направлял к дверям опального глашатая, которого все звали глашатаем смерти, чтобы трубил в рог и возвестил о смерти. Заслышав рог, хозяин дома понимал, что должен скоро умереть. И весь народ узнавал об этом.
Спустя некоторое время царь приказал глашатаю смерти пойти и затрубить у дверей брата. И пошел глашатай, и затрубил в рог смерти у его дверей. И как только брат царя услышал глашатая, впал в отчаяние и, предчувствуя гибель, оставил завещание. И начали плакать и бить себя по голове его домочадцы. Тогда он одел на себя саван и отправился с женой и детьми во дворец царя. Шли отчаявшиеся с громким плачем и рыданиями, посыпая пеплом голову. Велел царь ввести их, и стал брат плакать и умолять о пощаде. Сказал тогда ему царь:
— Эх ты, жалкий и безумный! Как это мог тебя испугать глашатай брата твоего, затрубивший в рог смерти у дверей твоих? Правда ты знаешь, что я и мой глашатай сотворены всевышним и мы не в состоянии ни изменить воли его, ни отвратить участи своей, но ведь знаешь и то, что ни в чем не повинен перед братом, так за что ты должен заплатить жизнью своей? Как же тебя удивило, что я сошел с коня и поклонился тем, кто являются глашатаями господа бога и спасителя нашего Иисуса Христа, кто напоминают нам о встрече с ним и возвещают слова его Евангелия. И при этом я знаю множество моих прегрешений. А теперь да будет понято тобой и теми, кто подговорил тебя, твое неразумие, как это ты уже познал.
И простил царь брата своего, и весьма полезен был этот упрек.
XII. Потом царь приказал тайно сделать четыре сундука: два оковать золотом и серебром и усыпать рубинами, карбункулами и разными драгоценными каменьями, а два других сундука обмазать смолой и дегтем. И приказал царь наложить в окованные золотом сундуки кости трупные и всякую нечисть и гниль, которые мерзки человеку, и запереть их золотыми ключами; и два сундука, обмазанных смолой и дегтем, наполнить рубинами и самоцветами и всеми благовониями, возбуждающими желания у людей, и перевязать их старой веревкой. Затем приказал царь ввести приближенных своих, осуждающих его за почести, оказанные им святым нищим. И когда вельможи уселись, царь велел внести сундуки и предложил оценить их.
О сундуках, окованных золотом, вельможи сказали:
— Разум наш не в силах постичь их цену, ибо они достойны того, чтобы в них лежала драгоценная кладь, а те два, обмазанные смолой и дегтем, безобразны и, по нашему мнению, ничего не стоят.
Тогда сказал царь:
— Вот какова ваша житейская мудрость и догадливость! Как все люди, вы судите по внешности.
И приказал он открыть два окованных золотом сундука. И содрогнулись все от мерзости того, что в них лежало. Поднялся такой страшный смрад, что все зажали носы.
И сказал тогда царь:
— Это — подобие людей, которые наряжаются в дорогие, шитые золотом одеяния, тогда как нутро их полно безумия, обмана, пакости и нечисти и этого зловония, которое поражает более, чем смрад мира сего.
А затем приказал открыть два других сундука, обмазанных дегтем. И озарился весь чертог блеском драгоценных камней, и надышались все желанным благовонием.
И сказал царь:
— Вот это — подобие тех святых людей, которых я почтил. Вас тогда это удивило — ведь вы видели только убожество их одежды, потому что судите о человеке по внешним признакам, а я видел нутро их разумом своим.
Тогда посрамленные вельможи сказали, что пример этот весьма полезен для них, и убедились они в том, что царь поступил правильно.
И заключил Балавар:
— Это подобие твоего поступка, царевич! И ты тоже оказал мне почет в надежде на радость, которую ты ждешь от меня.
ХIII. Тогда встал царевич с высокого седалища и решил: "Видимо, это и есть желание души моей, то, что я искал". И, обернувшись к Балавару, сказал:
— Весьма благи слова твои, и ясен их истинный смысл. Я думаю, что это и есть та вещь, которую ты таишь от меня, ибо она ободряет сердце, просветляет очи и укрепляет разум. И если это так, как я думаю, скажи, что еще имеешь сказать, кроме того, что я слышал. Об этой вещи довольно слов твоих, ибо ты весьма просветил ими мой разум и совлек с сердца моего покрывало скорби. Теперь же дай мне образец доброго, совершенного.
И сказал Балавар:
— Вышел некий сеятель и взял добрые семена и начал сеять. Одни семена упали на край дороги и тотчас же были склеваны птицами. Другие упали на скалу, покрытую тонким, слегка увлажненным слоем земли; взошли всходы, но, когда корни достигли скалы, — засохли. Всходы же семян, упавших среди терний, были задушены и не смогли подняться. А те семена, которые упали на добрую, очищенную от сорняков почву, пышно взошли и, хотя их было мало, дали много плодов. А сеятель тот — источник мудрости, Христос наш, а те добрые семена — слова, сказанные святыми его устами, слова истинные.
Семена, упавшие на край дороги и склеванные птицами, это те слова, что попали только в уши, но ускользнули от сердца. А те, что упали на увлажненную почву и взошли, но не привились на скале, — это тот человек, который слушает, услаждается, признает на некоторое время истину слов, но не закрепляет их в своем сознании. Те же семена, которые взошли и могли плодоносить, но были задушены терниями, — это те слова, которые человек воспринимает и, когда собирается претворить в дело, падает, задушенный мирской похотью. Но семена, что взошли и дали обильный плод, — это то, что воспринимает глаз, вбирает в себя сердце. Оно направляет разум, очищает от похоти и уберегает от пороков сердце.
Сказал царевич Балавару:
— Уповаю на Христа — то, что ты посеешь во мне, взойдет и даст обильные плоды. Так дай мне пример того, как мир сей совращает ближних своих.
XIV. Рассказал Балавар:
— Сей мгновенный мир и все приверженцы его похожи на человека, которого разъяренный слон преследовал и загнал в страшную пропасть. При падении в нее человек тот ухватился за две ветви, раскинувшиеся над пропастью, нащупал что-то и оперся ногами. И когда осмотрелся, увидел двух мышей, одну — белую, другую — черную, которые неустанно грызли корни дерева, протянувшего ему спасительные ветви. Заглянув же в пропасть, человек увидел дракона, который раскрыл пасть и намеревался проглотить его. А на том месте, где человек нашел опору, высовывались из нор головы четырех аспидов. Подняв глаза, он заметил на ветвях немного меда и начал слизывать его. Вкус и сладость меда отвлекли его от мыслей об опасности. Забыл он о ветвях, за которые цеплялся, и об аспидах, и уже не ждал, что они его укусят, и не видел, как догрызали мыши корни дерева, и, более того, забыл о драконе, готовом его проглотить.
Слон тот является теперь знамением смерти, преследующим сынов Адама, а пропасть — это мир сей, полный всяких зол и губительных козней. А те две ветви — суть дни человеческие. Две мыши, белая и черная, — день и ночь; непрестанно сменяясь, они быстро сокращают жизнь человека. А те четыре аспида подобны тем четырем веществам, из которых создано тело человека, и когда одно из этих веществ разложится, — уходит жизнь. Дракон тот, что раскрыл пасть и намеревался проглотить человека, — есть образ ада, куда попадают после смерти все любящие сей мир. А тот ничтожный мед изображает мгновенную сладость мирских наслаждений. Этой малой тленной сладостью сей мир обманывает сбившихся с пути людей.
XV. И сказал царевич:
— Подобие это истинно, и притча — дивная! И вот ты оживил душу мою словом твоим. Теперь расскажи мне еще притчу о мире сем тщетном и приверженцах его, о тех, кто соблазнились его любовью и презрели лучшую жизнь.
Продолжал Балавар:
— Мир сей и любящие его похожи на тех, кто облюбовывают тернии, смазанные медом, и уничтожают цветы благоуханные, — такова вражда мира сего: она подобна некоему человеку, который имел трех друзей. Одного он любил больше остальных. Другого он также любил, а третьего презирал. Однажды того человека настиг гнев царя и его собирались судить; пришел он тогда к своему возлюбленному другу и сказал:
— Ты знаешь, дорогой мой, как я люблю тебя; вот меня поведут на суд, помоги в беде.
И ответил тот:
— Я тебе уже не друг и не знаю тебя: у меня другие друзья, с которыми я буду веселиться. Тебе же дам два одеяния, но и они тебе не на пользу.
И отправился тот человек ко второму другу и сказал:
— Вспомни ныне любовь, которую я питал к тебе; вот поведут меня судить, помоги в моей беде.
Последовал ответ:
— Не до тебя сегодня, ибо достаточно мне своей беды: иди ты своей дорогой, отныне я уже тебе не друг; но все-таки немного провожу тебя, а потом вернусь к своим заботам.
И отправился человек к третьему, которого презирал [и],устыдившись, обратился к нему:
— Не смеют уста мои умолять тебя, но большая нужда привела к тебе, и какую милость ты мне окажешь?
А тот принял его с радостью и сказал:
— Я — твой друг, который не забыл твое малое благодеяние и теперь с лихвой воздаст тебе за него. Не бойся, ибо я буду сопутствовать тебе и утешать тебя в беде, не отдам тебя в руки врагов твоих и не предам. Отныне ободрись и будь весел, ибо будет найден выход из этой беды.
Тогда сказал человек тот:
— Не знаю я, в чем мне раскаяться: в чрезмерной ненависти к истинному другу или в чрезмерной любви моей к лжедрузьям?
Сказал царевич Балавару:
— Притча эта хороша и весьма притягательна, только разъясни мне ее значение.
Ответил ему Балавар:
— Первый друг — это корыстолюбие, которому подвержен человек: из-за любви к наживе он не страшится смерти и ни во что не ставит всякие беды и заботы; в час ухода человека из жизни тот друг не может оказать ему никакой помощи, разве только даст два савана могильных. Тем его и вознаграждает, а сам находит себе других друзей, с которыми проводит время. Второй же друг — жена и дети. К ним привязан человек всем разумом своим, о них заботится и готов пожертвовать и душу и плоть. И от них нет ему пользы в день смерти, разве что проводят его прах до могилы, после чего возвратятся к своим, заботам и больше не вспомнят об ушедшем. Третьим другом, который всячески был презираем, является единство добрых дел — любви, милости, веры, упования, святости и других подобных совершенств, которые в силах сопутствовать и спасти нас в день судный. И малейшее наше благодеяние с избытком возвращается нам. Таков образ мира сего и любящих его.
ХVI. Сказал царевич:
— Я знаю, что ты глаголешь истину, и это так ясно душе моей. Скажи теперь, чем искушает мир сей людей и как можно избавиться от этого искушения.
Ответил ему Балавар:
— Я скажу тебе, царевич, каким способом можно избавиться от искушения. Притча моя — о людях, обитателях некоего города, которые имели обычай приводить иноземца, не сведущего в их делах, и сажать его на год царем в своем городе.
Призванный думал в своем невежестве, будто царствование его над жителями сего города незыблемо. И начинал он беспечно предаваться пиршеству и развлечениям, ибо ему была дана на то воля. А он, считая свою власть неизменной до конца жизни, не подозревал о существовавшем обычае. И когда кончался год, врывались к нему горожане, раздевали его и голого выталкивали с позором. Изгнанный за пределы страны, он лишался и пиши, и питья, и одежды, и всего другого. И так веселье и радость сменялись для него покаянием и горем. Таков был обычай горожан.
Но как-то раз, сообразно с обычаем, посадили они царем некоего мудрого мужа. Тот заметил отчужденность свою и, не полагаясь на горожан, стал искать человека, который бы посоветовал, как ему поступить. И нашел некоего достойного доверия человека, знавшего об обычае тех горожан. И сказал ему царь о своей заботе, поделился с ним своими сомнениями, И тогда, человек тот дал совет:
— Я скажу тебе, как поступить. Начинай тайно вывозить из казны, которая находится в твоей власти, все, что только можешь: золото и самоцветы, отборные рубины и всякие драгоценности, отправь все это на хранение в ту чужую страну, куда изгоняют они царей своих. Когда ты будешь, согласно их обычаю, изгнан, то вновь обретешь все, что отослал раньше. И ты избегнешь того, что случалось с бывшими до тебя царями. И поступил тот царь, как советовал ему муж разумный и мудрый. Когда год истек, бросились на царя горожане и, раздев его, изгнали по своему обычаю. И нашел он в чужой стране все, что отослал заранее. И жил там в довольстве, спокойствии и достатке, и не имел больше страха и зависимости от суетности горожан. А город этот есть сей суетный мир, горожане же — дьяволы, владетели сего темного мира. Они расставляют перед людьми многие соблазны, и только безумцы думают, будто их веселье не имеет конца. Я уповаю на Христа, чтобы он уподобил меня советнику царя, а тебя — самому царю, мудрому и разумному, который не доверился тем горожанам и не соблазнился властвованием над ними. Отныне и ты приложи усилия, чтобы спастись от страшных ловушек, ибо я указал тебе путь, и не к лицу тебе больше беспечность.
XVII. Сказал Иодасаф:
— Я уповаю на Христа, сына божия, что буду таким, как ты мыслишь обо мне в своей молитве. Ты воистину показал мне срам и позор мира сего. И теперь я знаю, как преходящи его образы. Я и без того совершенно ни во что не ставил мир сей, а ты своими словами еще больше умножил мою ненависть к нему. Только скажи мне: так ли все люди страны твоей понимают дела мирские, как ты, и так ли глаголят они то, что глаголешь ты?
Ответил Балавар:
— Нет, но я из тех людей, которые приобщились к Христу — богу всего и оставили сей мир приверженцам его. Мы удалились в пустыни и горы, занялись подвижничеством и делом монашеским, которое является подобием жизни ангелов. Но раньше мы жили в царстве отца твоего. Когда он услышал о наших деяниях и сборищах, то встревожился, испугался, ибо подумал, что мы оспариваем у него какое-то мирское дело. Поведал он тем, кого сделал соучастниками своих увеселений и славы, свои думы о нас. И они посоветовали ему изгонять нас, убивать и сжигать в огне. А поступил так отец твой с нами за то, что мы, презирая его, избрали себе величайшего властителя — Иисуса Христа.
Спросил Иодасаф:
— Почему же весь народ стал врагом твоим и хулителем ближних твоих?
Ответил Балавар:
— Вражда его к нам была такова, как ты слышал, а хулениям не достичь людей, которые глаголят правду и не лгут, молятся и не дремлют, постятся и не насыщаются, пребывают в нужде, но считают ее за благо, и не завидуют тому, что у людей вызывает зависть.
Спросил Иодасаф:
— Чему же они не завидуют?
Ответил Балавар:
— Не завидуют они богатству и тем, кто имеет жену и детей, и никто из них не трясется ни над имуществом, ни над семьей, а ведь вражда людей не что иное, как борьба за довольство, за то, чтоб больше стяжать.
XVIII. Спросил Иодасаф:
— Как же в таких случаях люди сговорились во вражде к вам, если они, занятые своими делами, были разобщены?
Ответил Балавар:
— Искатели мирских благ, хотя они завидуют и враждуют друг с другом, являются врагами и преходящей жизни, а в отношении верующих, которые служат Христу — богу нашему, они уподобляются псам, грызущимся над падалью. И как только они видят человека, путника, то, бросив грызню, забыв, что они враги, все вместе набрасываются на него и помогают друг другу, потому что боятся, что человек посягнет на их падаль. И все это из-за ненасытности и жадности, непонимания, что человеку тому вовсе не нужна их падаль.
Так и приверженцы мира сего, отдавшие предпочтение земному царствию перед небесным, едят друг друга и проливают из-за него кровь и коротают свои дни в исканиях почестей мирских и славы. И зависть, навсегда губящая человека, утвердилась в их сердцах. Когда они видят врагов мира сего, не желающих стать их соучастниками и у которых нет иных забот, кроме как освободиться от мирской жизни, они думают, будто им расставляют соблазны, считая, что верующие в Христа так же лукавы духом, как и они сами. Потому они сговорились враждовать с нами. Так решили они своим скудным умом и убедили отца твоего, будто наши сходы — не что иное, как посягательство на царство его. Отец твой не уразумел истины и решил, что величию и славе его царствования грозит опасность со стороны тех, кто веруют в спасителя нашего Иисуса Христа, особенно истинных монахов, которые считают мирские удовольствия мерзкими и досадуют, что разум царя одержим наслаждениями сего мира.
XIX. Прервал Иодасаф Балавара:
— Не продолжай больше эту речь, а расскажи о полезном для души.
Сказал Балавар:
— Когда искусный лекарь видит тело, пораженное тяжелым недугом, и хочет восстановить здоровье, он не начинает с пищи и питья, которые способствуют жизнедеятельности тела. Он знает, что если пища и питье соединятся с одним из четырех веществ, то могут вместо пользы принести вред больному. Лекарь старается настойками и лекарствами, посредством которых по воле божьей удаляются из тела недуги, вылечить его. И когда недуг преодолен, прибегают к пище и питью, и тогда больной ощущает вкус еды и пища укрепляет его, если только бог не желает ему смерти.
XX. Спросил Иодасаф:
— Скажи мне, святой отец Балавар, с чего ты начал и как достиг этого предела, или как ты приобщился к жизни монашеской?
Ответил святой Балавар:
— Когда я соединился с сим миром, я узрел, как он перемешал деяния людей и род с родом, и видел я, как люди метались перед настигающим их злом, словно загнанные в пещеры. И узрел я, что их веселье кратковременно, а труд весьма долог, и тогда покаялся в моем раннем безумии и моих чрезмерных ошибках и, естественно, начал печалиться о правде и совершенствовать свой разум. Открыв глаза на все, я стал осуждать самого себя, чтобы вновь обрести то, что было во мне, и достичь предела святых отцов. И приучал я разум свой каждодневно, пока не обратил его к любви ко Христу и к добрым помыслам. А затем начал вырабатывать волю, и желания свои приблизил к их обычаям, подчинил себе, и заставил себя нести бремя святых законов и терпения во имя радости. И тогда только сошел с меня мрак тьмы и исчез во мне хмель беззаботности. Но однажды осмелился я предаться радости и прихотям и узрел позор тех деяний, от коих я отдалился. И ясно представилось мне превосходство того, что я избрал и что стало для меня самым насущным. И стал я направлять самого себя, как пастух свое стадо, как настоятели паству, воздавая по заслугам и послушным и непослушным. Так трудился я над собой, то почитая себя за терпение, то обрекая на муки за нетерпеливость, пока не утвердил то, что полюбил, и не удалил от себя то, что возненавидел.
Спросил Иодасаф:
— Сами ли своей мудростью и ученостью нашли вы истину и пришли к деяниям, о которых ты говоришь и которые ты и твои ближние проповедуете, или бог призвал вас, и вы откликнулись?
Ответил Балавар:
— Деяния сии превыше мудрости мира сего. Если бы прекрасное житие монашеское утвердилось земной мудростью, то легок и просторен был бы путь. Если бы житие было творением человеческим, то тогда оно заставило бы полюбить все радости и веселья мира сего. Но оно явно чуждо земному, оно проповедуемо истинным богом, оно разрушает дела, противные богу, и уничтожает причины похотей, не признает веселье и земные наслаждения, а взывает к воле бога нашего Иисуса Христа. И ясно, что это есть веление царя небес и земли... И бог устами апостолов и пророков показал святое правило сие некоторым из людей, и они уверовали и исцелились, ибо через святых апостолов утвердилось это удивительное, подобное ангельскому, житие.
XXI. Спросил его Иодасаф:
— Что это за мудрость, прославленная своею возвышенностью и совершенством, преисполненная благотворных сил, и почему не все люди стремятся к ней?
И ответил святой Балавар:
— Мудрость эта подобна солнцу, которое озаряет светом людей — и великих и малых — и не отказывает в нем никому, кто бы ни пожелал им воспользоваться, — ни тому, кто жаждет согреться, ни тому, кто хочет прикоснуться к его лучам. А если кто-нибудь не найдет в солнце пользы, то не оно ведь виновато. Так будет и с мудростью у людей до самого воскресения из мертвых, ибо свет этой мудрости озаряет всех, подобно солнцу, и так же легко уловим. Но люди стремятся превзойти друг друга, извлечь из нее жемчужины, одним из коих цена миллионы, а другим — два кодранта. Но в руках того, кто ищет, обретает и сохраняет эту мудрость духовную не ради самого названия, а для того, чтобы претворить ее в дело, она действительно оказывается жемчужиной драгоценной. А если кто не найдет большой жемчужины, пусть довольствуется малой, ибо как бы она ни была незначительна, она все же — благо.
Спросил Иодасаф:
— Бывает ли такая мудрость, которую много лет тщетно ищут, а после случайно находят?
Ответил ему на это Балавар:
— Так именно и бывает со многими, ибо мудрость — многообразна: одна проста и близка, другая трудно постижима и далека от нас; иная ясна и зрима, а иная глубоко скрыта. И подобна мудрость источникам: некоторые тихо выбиваются из недр земли, другие поднимаются в человеческий рост или выше копья; одни выбиваются там, где есть влага, другие — в глубине безводной пустыни. Да и воды бывают разные: иные, журчащие на поверхности, приятны на вкус, другие, прокладывающие себе путь из дальних мест, мутны и к тому же едва текут, а третьи соединяют в себе все лучшие признаки.
